Вальдемар Лысяк - Ампирный пасьянс

• Название: Ампирный пасьянс
• Автор: Вальдемар Лысяк
• Жанр: Историческая проза

1.1 - файл отформатирован, сноски введены внутрь текст в квадратных скобках.

---

Генерал Шпильман в своей книге "Наполеон и Ислам" (Париж, 1969 год) заявил, что нет полностью верных доказательств того, что Эме дю Бук де Ривери и Нак-Хидиль – это одно и то же лицо [Сомнения Шпильмана будил, среди всего прочего, тот факт, что ни Руффен, ни Себастьяни, ни сама Жозефина никогда не вспоминали о родственнице французской императрицы в гареме султана. Если она действительно там находилась – разве не могли они об этом не знать? Так вот, могли (не говоря уже о том, что даже зная, по самым разным причинам не были обязаны вспоминать); в те времена гаремные тайны охранялись настолько строго, что во многих случаях даже врачи не имели в гарем доступа – им разрешалось лишь щупать пульс больной наложницы через небольшое отверстие в стенке. Британская разведка потратила много лет, чтобы получить хоть какую-нибудь информацию об этой женщине, но и та, которая в конце концов была добыта, в большинстве своем оказалась фальшивой]. Неужто? Мое "следствие" говорит о чем-то абсолютно противоположном.

Султан Махмуд II должен был сильно любить свою приемную мать, если уж именовал ее "Первой во Дворце" (этот титул оставался за ней до конца жизни), и если после ее смерти, которую он пережил очень тяжело, приказал построить для нее в собственной мечети (мечеть Махмуда II) прекрасный мавзолей, который впоследствии сравнивали с самыми замечательными произведениями исламского искусства. На этом мавзолее было выбито имя: Нак-Хидиль. Одновременно, сразу же после ее смерти, султан предпринял поиски семьи Нак-Хидиль и ради этой цели даже выслал специального перводчика-драгомана на Мартинику!

Крайне интересную запись мы находим в книге XIX века "История малых братьев капуцинов старой французской провинции", на которую ссылался Сен-Кру де ля Ронсьер: во время бурной зимней ночи кто-то начал колотить в ворота монастыря святого Антония в Константинополе, являющегося основным местоположением турецкой Миссии капуцинов. Посланец Махмуда II, сопровождаемый двумя янычарами, вручил префекту Миссии, отцу Алексису д'Аррасу, фирман с приказом немедленно прибыть в сераль. Туда они добрались уже после полуночи, и монах очутился в богато обставленной комнате, где на смертном ложе находилась какая-то женщина. Кроме рабынь в помещении находилось только двое мужчин: врач и Махмуд II. Увидав, что монах прибыл, султан подошел к ложу, опустился на колени и шепнул:

– Мать моя, ты желала умереть в вере своих предков, и так произойдет. Вот католический священник, которого ты желала пригласить.

Когда д'Аррас исповедал умирающую, султан подошел к нему, поблагодарил и попросил сохранять абсолютную тайну, ибо даже ему, падишаху, не простили бы подобного святотатства, на которое он пошел из любви к матери. Возвратившись в монастырь, отец Алексис несколько часов молился за душу "Французской султанши, Эме дю Бук де Ривери, матери Махмуда II, суверена Ылдыз-Киоск".

Нет никаких причин не верить данной записи. Но даже если ее и отбросить, остается еще одно доказательство, которое, по моему мнению, решает обо всем. Так вот, когда в эпоху Второй Империи султан Абд-уль-Азиз прибыл во Францию с официальным визитом, первое, о чем он попросил Наполеона III, это предоставление ему возможности встретиться с членами рода дю Бук! По приказу императора государственный секретарь Яхан привез в Париж дю Бук-Лороя, которому султан торжественно вручил миниатюрный портрет… Нак-Хидиль! Люди, видевшие эту миниатюру, утверждали, что – делая поправку на возраст – черты Нак-Хидиль проявляют удивительное сходство с портретом 14-летней Эме дю Бук де Ривери.

Лично мне никаких других доказательств уже не нужно.

10

Фигура таинственной султанши Нак-Хидиль вдохновляла европейскую литературу и искусство уже в первой половине XIX века. На великолепной гравюре Т. Аллома "Одалиска", у белой наложницы черты Эме дю Бук де Ривери с маленького портретика XVIII века, репродукцию которого я помещаю в этой книге. Конкретно именем фаворитки Селима III не пользовались, но именно из нее, равно как и из такой же таинственной и интригующей фаворитки Али, паши из Янины, и создали ту самую легендарную Великую Одалиску, тень которой прошла через всю эпоху Романтизма. Она была ребенком уже упомянутых личностей и творческой фантазии, но в гораздо большей степени она была дитя эпохи, что началась уже в конце XVIII века, после заморского похода Бонапарте, создала пред-ампирный стиль "возвращения из Египта" и достигла своего апогея во времена Романтизма.

Романтизм вдыхал испарения Востока более жадно, чем какая-либо иная эпоха – присмотритесь к увлечениям Байрона и Словацкого, поглядите на оргию азиатской жестокости в обезумевшей красочностью, наготой и демоническим эротизмом "Смерти Сарданапала" Делакруа. Эти безвольные гуриссы, с которых сорвали одежду, и которым чернокожие рабы перерезают горло, чтобы бросить их к стопам умирающего монарха. Персидские ковры, мозаики Византии, арабские скороходы, фонтаны сералей, обшитые изумрудами тюрбаны, страстные женщины и любовная рафинированность мужчин Ориента – вот что представляли собой наркотики Романтизма.

Мужчинам того времени снились "Алжирские женщины" Делакруа из Салона 1834 года. "Сны – это эхо наших мыслей", написал Делиль в "Имажинасьон". Известна ли вам более возбуждающая мысль?

Такая женщина появляется и в моих снах. В ней нет ничего от внешней красоты и окружения востока – на ней европейская одежда моей эпохи, блузка и брюки, длинные светлые волосы и светлая кожа; она сидит, погрузившись в одуряющую тишину, переполненная невысказанной меланхолии, здесь и не здесь. Она молчит и уже тем самым порабощает тебя.

С каждым уходящим столетием через уста европеек проходило все больше слов, криков и угроз, так чему удивляться, что их мужчины все сильнее начали мечтать о женщинах Востока? Они мечтают о них и до нынешнего дня, и в этом вся жестокость незнания о судьбе всех этих "алжирских женщин". Нужно было слышать, каким голосом алжирский режиссер Лакхдар Хамина, завоевавший Гран При в Каннах в 1975 году, говорил о своем фильме "Песчаная буря", посвященном восточным женщинам, "женщинам-предметам, плененным и избиваемым". Как он рассказывал, дрожа всем телом, о собственной матери и об отце, который пал в борьбе за свободу Алжира:

– Моя мать говорила: "Твой отец погиб как герой, но целых сорок лет он держал меня, словно в тюрьме, в стенах двора нашего дома. Я не знала, что такое улица. Даже если Бог его простит – я не прощу никогда!" Она любила моего отца, по-настоящему… "Страна ему простит", – говаривала она, – "я же – никогда!"…

В Европе долго еще не прекратятся сны о женщинах Ориента, возможно и никогда. Для мужчин Севера и Запада они находятся вне времени с того момента, когда первый крестовый поход добрался до Востока, а может и раньше, с того самого утра, когда послы Карла Великого проснулись рядом с алебастровыми рабынями, которых подарил им щедрый калиф Гарун-аль-Рашид. Сексуальные мечтания о рабыне, сладкой и выполняющей любые желания, не похожей на гордых европеек, любящей как бейрутская куртизанка и скромной словно монашка, когда наступает день, для которой ты являешься царем, каудильо, дуче, негусом, Господом Богом…

И здесь же следует добавить, что для творцов и тогдашних пользователей Романтизма подобного рода сны были еще и модой.

11

Александр Дюма-отец принадлежал к числу тех людей, для которых самым сильным наркотиком были мечтания о гареме и гуриссе, которая:

От мира вдалеке, в чарчафе и под охраной стражи,

Лишь одному хозяину принадлежа и телом, и душой,

О выходе из клетки не мечтает даже,

Любовь даря лишь повелителю… (фрагмент из "Чайлд-Гарольда" Байрона)

Этому великану мавру с лицом Отелло, проклинавшему снега и импотенцию Европы, всю жизнь снилась восточная наложница, ласковая словно котенок, нагая, со сливочно-белым телом, лениво возлежащая на подушках с кистями, с веером из павлиньих перьев в руке, жаждущая его мышц, ждущая – живая копия "Большой одалиски" Энгра, в которую он всматривался в Лувре. Повернувшаяся спиной, но с лицом, обращенным к нему, казалось, она молит глазами: сними меня с холста! Не имея возможности сделать этого, он сотворил Гайдэ и подарил ее графу Монте-Кристо, только на самом деле он оставил ее себе, равно как и Гюго, когда тот придумал красавицу цыганку, вроде бы для Квазимодо. Андре Моруа, который изучил жизнь Дюма и знал его как мало кто, написал: "Гайдэ, ориентальная любовница, рабыня, которой Дюма всегда желал владеть".

Граф Монте-Кристо купил Гайдэ на базаре в Стамбуле за изумруд стоимостью в 2 тысячи цехинов. Она была нужна ему для того, чтобы отомстить предателю, из-за которого он много лет испытывал страдания в заточении, но и для любви. Только вот месть стояла на первом месте.