Виталий Мелентьев - Иероглифы Сихотэ-Алиня

• Название: Иероглифы Сихотэ-Алиня
• Автор: Виталий Мелентьев
• Издательство: Военное издательство Министерства Обороны СССР
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1961

В маленькой повести говорится о жизни и службе солдат-связистов на отдаленном посту, затерявшемся в глухой тайге. Рассказывая о повседневной службе, автор умело переплетает реальную и романтическую стороны жизни связистов, говорит о тех происшествиях, которые происходили с солдатами седьмого поста. В повесть вставлена легенда о государстве Бохай.

---

Так непробиваемо и великолепно было почуйкинское чувство собственного превосходства и снисходительного презрения к городскому и, значит, легкомысленному человеку, так не вязалось оно с тем, что думал о себе Аркадий, что он не выдержал — сердито поджал губы, быстро снял снаряжение и гимнастерку. Закатывая рукава нижней бязевой рубашки, стараясь не смотреть на медвежью тушу, он решительно шагнул вперед.

— Ну, за чем у вас тут остановка?

Эта вымученная, хотя и произнесенная с великолепной решительностью фраза не произвела на Почуйко никакого впечатления. Он покривился, нагнулся над тушей, буркнув Аркадию: «Придерживай», сунул ему в руку еще теплый, скользкий край шкуры и стал ловко орудовать кинжалом. Он сопел, часто вздыхал. Глаза у него то сужались, то расширялись, на лице выступали мелкие капли пота. Ни Аркадий, ни Вася не знали, как болит прокушенная медведем нога, как ноют ушибы.

— Так шо я тебе рассказывал? — спросил Почуйко у Васи.

— Сосед у вас был… — живо откликнулся паренек и улыбнулся.

— Ага, был. И скажи, скупее его во всей станице не было. С клуба, бывало, идет в праздник, когда улица вроде бы убрана, и то полные жмени барахла насобирает. Там сена клочок, там щепку, там гайку, а то косточку — в утиль сдавал. И вот, понимаешь, завел он свинью. Кабанчика. А жадный же. Кормов жалко. Так он, паразит, как приспособился? Как только народ на боковую, он — на порожек, а кабанчика — из закутка. Кабанчик туда, кабанчик сюда. Жрать ему хочется, аж визжит, побегает, побегает — и на какой-нибудь огород заберется. Наестся и — домой. Ну, заметили. Отвадили. А кабанчик — растет, жратвы ему больше трэба… Да держи ты как следует! — прикрикнул Почуйко на Аркадия и опять мирно, с остановками и почти без украинских словечек продолжал: — Вот сосед и надумал пускать его на колхозную картошку. Как раз в тот год надоумили нас яровизированную картошку сажать. А то до этого у нас ее почти что не было. Ну и там поймали. Оштрафовали. Сосед аж вызверился и решил: «Зарежу, а то тот кабанчик и меня съест». А жадный же. Бойца — моего, значит, батьку — пригласить не хочет. Решил сам колоть. Ну, выточил свайку, за ухом кабанчика почесал и впорол ему свайку под лопатку. У бати это как выходило? Ударит, кабан только хрюкнет и на боковую. А этот-то вместо левой, где сердце, под правую лопатку угодил. Кабанчик и взвейся. Как тигра стал. Носится по двору, верезжит и на соседа кидается. А он длинный, худой, по двору сигает и орет: «Ратуйте!» А чего ж тут ратувать, тут бежать нужно со двора. А не убежишь. У жадных ведь как? Раньше всего забор справный, чтоб не то что воры, а даже кура чужая не протиснулась. Вот сосед и носится вдоль забора, а протискаться ему некуда. Тут батя выскочил и кричит мне: «Заряжай, Андрюшка, ружье картечью, а то подранок этот соседа съест!»

Андрей вздохнул и вывернул задний медвежий окорок, который он кончил подрезать. Шкура повернулась, и темная ладошка медвежьей лапы по-детски беспомощно легла на освещенный ярким, предзакатным солнцем песок и нежно зарозовела под ним. И когти, и чернота — все было в ней звериное, и все-таки было и что-то очень человечье, грустно-беспомощное.

Аркадий уставился на эту темную, слегка розовеющую ладошку и вдруг понял, что вся эта распластанная, освобожденная от шкуры туша несет на себе какие-то человеческие черты, и ему стало по-настоящему страшно. Он выпрямился и, отставляя от тела окровавленные руки, с ужасом смотрел на ладошку.

Почуйко перехватил его взгляд, нахмурился, больной ногой толкнул шкуру, ладошка перевернулась, перестала быть страшной.

— Ну, а вы что? — замирая от мальчишеского восторга, спросил ничего не заметивший Вася. Андрей не ответил. Он еще раз посмотрел на бледного Сенникова, тяжело вздохнул и приказал:

— Ты одевайся, Аркашка, да срежь палку покрепче — сейчас окорока понесешь.

И, отвернувшись, сердито посапывая, стал быстро и ловко подрезать второй окорок.

— Ну вы-то что? Зарядили ружье? — допытывался Вася.

— А я ничего, — сердито ответил Почуйко и буркнул: — Словом, пристрелили мы того кабанчика. — И, подумав, добавил: — Ты нажимай. Надоело возиться.

Аркадий все смотрел и смотрел на тушу, и сил, чтобы совладать с собой, у него не находилось. Наконец он горестно всплеснул руками и с истеричными нотками в голосе воскликнул:

— На кой вам черт потребовалось его требушить?

Почуйко, не разгибаясь, не совсем уверенно ответил:

— Вон Васька говорит — у медведя мясо хорошее.

— Кто же это хищника ест? — опять закричал Аркадий. — Варварство какое-то…

— Смотри-ка, — рассердился Вася. — Варварство! Да если вы хотите знать, медведь вовсе и не хищник. Он, скорее, травоядный. А хищником только по нужде становится. И мясо у него получше свинины.

— Откуда ты можешь знать?! — возмутился Аркадий.

Вася выпрямился и с нескрываемой издевкой ответил:

— У нас, в тайге, медвежатину едят. Не знаю, как у вас… — паренек осекся и отвернулся.

Почуйко неторопливо поточил кинжал, задумчиво сказал:

— Вот так-то, Аркашка. Вырезай-ка палку и тащи окорока.

Сломленный, растерянный Аркадий, негодуя и чего-то побаиваясь, молча подчинился, вырезал палку и, надев на нее, как на коромысла, медвежьи окорока, потащил их в гору. Он вдруг подумал, что не только Почуйко, а даже Вася чем-то выше его, опытней, и поэтому они имеют право командовать, и не подчиниться им нельзя. Но эта не вполне осознанная мысль очень мешала и смущала Аркадия, отнимала у него что-то чрезвычайно важное и страшно для него нужное, без чего (он понимал это) он был не тем Аркадием Сенниковым, который ему нравился. Однако бороться против этой мысли, смять ее, выбросить он не мог: перед глазами стояла освещенная ярким солнцем розовеющая медвежья ладошка.

Новое знакомство

Когда Вася и опирающийся на палку Андрей добрались до лагеря, окорока и шкуру уже перенесли и засыпали солью. Весь гарнизон был в сборе.

У стола сидел Николай Иванович Лазарев — низенький, широкоплечий человек средних лет. Его загорелые скулы заросли клочковатой жидкой щетиной. Присматриваясь к нему, Андрей недовольно покачал головой — не таким ему представлялся учитель. В потрепанной стеганке, ичигах, заплатанных на коленях шароварах, Лазарев больше походил на колхозника, лесника, охотника. За поясом у него торчал длинный и широкий кинжал без ножен. Его богатое охотничье ружье стояло в козлах вместе с другим оружием. И только когда Почуйко встретился с Лазаревым взглядом, то поверил, что этот простецкий с виду человек может быть учителем. Его умные темные глаза были острыми и немножко насмешливыми. Он не стал ждать, пока настороженный Почуйко поздоровается, и первым крикнул:

— Давайте поближе — в инвалидную команду! У нас теперь две ноги на двоих. По очереди ходить будем.

— Я не гордый. Я свою очередь и переуступить могу, — осторожно пошутил Андрей.

Все засмеялись. Почуйко, понимая, что он виноват перед товарищами — ведь он так и не приготовил обед, — сразу же похромал к продуктам, но старшина остановил его:

— Ладно уж… Отдыхайте… рыболов.

Но Почуйко не стал отдыхать. Он сердито загремел сковородками, поточил ножик и с ходу напустился на Губкина:

— Ты, Санька, не крутись под ногами. Натаскай лучше дров.

Губкин не удивился этой грубоватой строгости товарища. Он быстро обрубил топором ближний пенек и притащил щепки к очагу. И даже когда Почуйко в своей суровой хозяйственной одержимости вступил в спор со старшиной, Пряхин уступил ему и улыбнулся так мягко и весело, что Андрей не мог не отметить этого. Самым удивительным было поведение Сенникова. Совсем недавно он казался не столько усталым, сколько напуганным необычным видом медвежьей туши. А сейчас у него весело блестели глаза и движения были быстрыми и точными.

«Водки они хлебнули, что ли? — подумал Андрей, разглядывая товарищей. Зная, однако, строгость старшины, сейчас же отбросил эту догадку. — Ведь не может же быть, чтобы они не устали. Все-таки человека на плащ-палатках тащить нелегко…»

Его недоумение заметил Вася и, посмеиваясь, сказал:

— Ну вот, теперь сам видишь, что такое лимонник. Всякую усталость как рукой снимает.

Вася протянул Почуйко домашнюю лепешку.

— Ты только попробуй, — настаивал он. — Попробуйте. Сами увидите…

— Точно, точно! — подтвердил Губкин, но Андрей, опасаясь розыгрыша, не поверил ему и, зажимая лепешку, смотрел на старшину.

— Все правильно, — кивнул головой Пряхин. — Лепешки помогают. Вася обещал разыскать этот полукустарник-полулиану, и тогда мы напечем лепешек в запас. Незаменимая, выходит, вещь. Просто удивительно. — Он помолчал и вдруг широко улыбнулся. — А есть все-таки хочется. Скоро у вас, повар?

Почуйко подбросил щепок, положил на сковородку куски медвежатины и принялся чистить рыбу. Сенников задумчиво произнес: