Михаил Нестеров - Оружие без предохранителя

• Название: Оружие без предохранителя
• Автор: Михаил Нестеров
• Жанр: Боевик
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-41960-9

Их было трое – Скоблик, Михей и Дикарка. Они вместе учились, вместе служили, а затем уже в качестве разведчиков-диверсантов ГРУ вместе рисковали жизнью. Их сознание закодировали профессиональные психологи, подчинив их волю исключительно приказу. Но случилась беда: Скоблика взяли в плен и перепрограммировали – вшили в его подсознание новую кодовую фразу, тем самым превратив в биоробота. И заставили воевать против своих, против своей Родины. Судьба повернулась так, что противостоять Скоблику – великолепно обученному диверсанту, ставшему машиной для убийства, – должны его бывшие друзья...

---

Сонни Новелла проснулся этой ночью в первый раз, когда настенные часы в холле пансионата пробили четыре раза. Он не мог вспомнить, что ему снилось. Ухватил лишь обрывок сна, как кобылицу за хвост. Он нечленораздельно простонал, глядя в темный угол комнаты: «Еще пять минут, господи...» И, как ему показалось, уронил голову на подушку. Но это была очередная иллюзия. Он боялся шевельнуть даже пальцем: это простое движение, наверное, послужило бы импульсом к долгой, до темноты, работе на ферме. И начиналась она с кормления табуна. Дальше его ждал геркулесов труд, ежедневный подвиг: чистка конюшни. Где-то под вечер он слышит звон – это прутком по подвешенному рельсу его призывают к обеду. Стол длинный, дощатый, как вырванный кусок пола в деревенской избе. Под ногами хлюпает зловонная жижа, которую он принес на сапогах. Он вздрагивает – в кольцо, образованное его натруженными руками, походившее на петлю, шлепнулась миска с жареной картошкой; точь-в-точь такой же он обжирался в детстве и воротил от нее нос в юности. Один только вид этого «инфаркта на тарелке» всколыхнул в захолодевшей груди Сонни столько воспоминаний, что он выпустил хвост «сонной кобылицы» и начал осознавать, что видел не сон, не его окончание – он бредил наяву, и пусть даже этот бред предутренний.

Сонни закрыл глаза. Губы его шепнули: «Клин клином вышибают». Он по-детски наивно решил выяснить, чья же рука швырнула на стол фирменную жратву. Руки матери или отца взбили миксером его податливые мозги? И он мысленно открыл семейный альбом. Тот давно пополнился новыми фотографиями, и смотреть на постаревшие, с трудом узнаваемые лица было откровенно больно. «Когда мне будет шестьдесят четыре». «Бог ты мой, – прострелило Сонни. – Ведь отцу уже шестьдесят пять, на год больше «битловских». А матери...» Он подсчитал буквально на пальцах. Ей пятьдесят девять. Она еще молодая. Она декабристка. Она разделила участь отца и последовала за ним в американскую Сибирь – в Техас. В этот солнечный, пыльный, этот обосранный стервятниками и мексиканцами штат. Участь называлась по-другому – прихотью, но мать в силу этого исполняла прихоть мужа. Всю жизнь. Сонни жалел мать, когда для этого было подходящее настроение. Когда ему было плохо, когда вскрывались старые раны, оставленные острыми кошачьими когтями. Вот тогда он проклинал отца и сострадал матери, разделял эту по сути неразрывную пару. Он был готов вопить в такие минуты, вскидывая в протестующем жесте руку: «Я, я знаю причины, по которым эти двое не могут быть вместе, ваша честь». Он взывал не к священнику, который обратился к присутствующим: «Кто против этого брака, говорите сейчас или молчите об этом вечно». Он апеллировал к судье. И себя видел в мантии, наделенным санкциями карателя. Но когда ему было хорошо – и мать не казалась страдалицей. Она и отец представлялись ему гармоничной парой; они старели вместе, вместе и глаза закроют. Что еще нужно для счастья? А если говорить точнее, то в хорошем настроении Сонни о родителях не вспоминал – это все равно что смотреть на часы, когда никуда не торопишься. Разве что замечал (будто боковым зрением) сиротливые фигуры с опущенными руками, как на старинных снимках.

Существовала и третья фаза «неустроенности», когда Сонни исходил желчью и клял родителей, не разбирая полов, и шипел на супружескую пару: «Хорошо им там, устроились!» Но то были кратковременные вспышки ярости. Они были объяснимы и назывались так: «раздраженные чувства». И скоро, едва Сонни обретал устойчивое равновесие, все становилось на свои места. Он здесь. Они – там. У каждого своя жизнь, своя судьба.

Ему вдруг почудилось, что у его родителей есть другой ребенок. Как если бы он появился только у отца или у матери, разойдись их пути. А тут у обоих сразу, и ребенок этот для Сонни – в статусе сводного брата или сестры. Жуткое чувство. Неужели он до такой степени отдалился от родителей?

И во второй раз Сонни проснулся в половине восьмого; мог бы спать еще полчаса. Но решил побороть сон, а не ерзать под ним на лопатках. Он сбросил его с себя вместе с одеялом. Поежился, переступая с ноги на ногу, не попав на половик. И почему в этом пансионате полы вечно холодные? С этим вопросом Сонни Новелла, одетый в серую пижаму, сунул ноги в шлепки и прошел в ванную комнату. Он умывался шумно, как если бы захотел разбудить соседа. У него было хорошее настроение.

Убить двух зайцев. Так назвал он свои намерения, граничащие с выходкой. И начало ее лежало у порога номера Филиппа Берча.

Время – 7.55. Сонни окончательно привел себя и мысли в порядок за рекордные двадцать минут. Он искренне улыбнулся Берчу, без фальши же насладился его сонным и недовольным видом. Тот чистил глаза пальцем и хмурился только по одной причине, носящей вопросительный оттенок: «Кто и на каком отрезке пути в мой номер лишил этого идиота волнения?» Вот тогда бы он переложил часть его обеспокоенности на свои плечи. Как иначе? Они же в одной упряжке.

Сонни рассмеялся. Он почти угадал мысли Берча. Своими негритянскими глазами он видел в нем повесу, который под утро возвращался с вечеринки и постучался к соседу. Ему есть что рассказать, а у Берча не то настроение и состояние, чтобы слушать. И время не то. Время не обеда и даже не завтрака. Кстати, о завтраке... Это и была «домашняя заготовка» Сонни Новеллы.

В первую очередь он извинился.

– Прости, дружище, что разбудил так рано. У меня родилась идея, под которую нам надо решить одну задачу.

Из одного полусонного глаза Берча в другой пробежала строка: «Надеюсь, идея родилась в муках. Господи, я был прав насчет того, что кто-то поимел кретина Новеллу по пути ко мне». Вслух он сказал:

– Я буду готов через четверть часа.

– Отлично, – одобрил Сонни. – Спускайся на кухню.

– В столовую, – поправил было его Берч, но Новелла стоял на своем:

– На кухню, дружище, на кухню.

Он сбежал по ступенькам, точно представляя, что ждет его внизу. Повар пришел или придет через пять-десять минут. Обслуживающий персонал – обычно это три или четыре человека – только-только приступил к своим обязанностям. Завтрак здесь подавали довольно поздно: в девять часов. Обед – в два, ужин – в девять. Тогда как в заведениях, подобных этому, ужинать постояльцы садились в семь вечера, и в таком случае хозяева могли рассчитывать на второй, более поздний ужин постояльцев и заработать на этом. В общем и целом сложившийся в пансионате распорядок устраивал Сонни Новеллу.

Шеф-повар по имени Леонардо Невио (ему было около сорока) встретил клиента искренней улыбкой. Он приезжал на работу на синем «Рено», тогда как обслуга просто перешагивала через порог жилого помещения – пристройки к основному зданию пансионата.

Новелла не стал дожидаться от повара вопроса, какого черта приперся на кухню. Он делом показал, чего хочет: сняв с крючка фартук, демонстративно вооружился двумя ножами и чиркнул лезвиями друг о друга.

– Вызываете меня на кулинарный поединок? – нашелся Леонардо.

Новелла рассмеялся.

– Заведомо зная, что проиграю? Ну нет! Вы когда-нибудь слышали о ресторане «Bar-Beef-Q»?

– «Бар-биф-кью»? – повторил Леонардо, представляя сразу две картины: жаренное на решетке мясо и пикник на свежем воздухе; и все это придумали проклятые французы, не преминул отметить про себя итальянский повар, и дали название – барбекю. – Вы уверены, что правильно назвали?

– На все сто, – фигурально ответил Сонни. – У вас найдется свиная грудинка?

– Я пошлю за ней в ближайший магазин. Что-нибудь еще?

– Картофель, лук, соль, черный перец и чугунная сковородка.

Филипп Берч опоздал на десять минут. Впрочем, он ничего не потерял. Приобрел? Тоже вряд ли. Он молча принял приглашение присесть за столик, ютившийся у самого входа на кухню – и если бы не упор на полу, его раз двадцать ударило бы дверью.

– Кофе? – предложила официантка, еще не облачившаяся в фартук.

– Спросите у него. – Берч боднул головой на Новеллу. – Он тут командует.

А Сонни, вооружившись ножом с коротким лезвием, чистил картофель. На сковороде скворчало что-то пахучее, и в этой связи Берч подумал о мухах: здесь их не было. Буквально вчера утром он стонал: «Боже мой, сколько мух в этом году! Что в Новом, что в Старом свете. Впору заклеивать рот не просто скотчем – чтобы мухи в рот не попали, а липучей лентой против мух. Этакий скотч двойного назначения (надо бы подумать о патенте на изобретение или хотя бы проскочить автором оригинальной идеи). Но почему столько мух? Кто-то сломал Седьмую печать?..» Если да, то была она сломана, видимо, здесь, на кухне.

Новелла тем временем нарезал мясо на ломтики и выложил их на сковороду, в самое пекло растопленного свиного сала. Берч проглотил комок, подступивший к горлу, и молитвенно сложил на груди руки; он подбирал слова, которые и станут отказом от жареной (ему казалось, несвежей) свинины, приготовленной Новеллой. Никто не увидел его жеста отчаяния, может быть, кухню заволокло дымом. В представлении Берча дым – два пальца, которые влезли ему в глотку.