Иван Дорба - Белые тени

• Название: Белые тени
• Автор: Иван Дорба
• Издательство: Ордена Трудового Красного Знамени издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1981

Белые тени: Роман (Предисл. С. Сартакова). — М.: Мол. гвардия, 1981. — 336 с., ил. — (Стрела).

В пер.: 1 р. 40 к., 100000 экз.

Действие романа происходит на Балканах в 20-30-х годах, где после Великой Октябрьской революции сосредоточилось много русских белоэмигрантов. Автор показывает внутреннюю острую борьбу и расслоение двух поколений эмигрантов, стремление империалистических разведок использовать их в своих целях. Герой романа — советский разведчик, проникший в среду белоэмиграции и выполняющий особое задание Советского правительства.

© Издательство «Молодая гвардия», 1981 г.

---

— А знаете ли, кто состряпал этот документ? — вдруг спросил Йова. — Русские эмигранты!

— Быть не может! — вырвалось у Хованского. «Завели они этот разговор неспроста!» — подумал он.

Чика Васо поглядел на товарищей. Те кивнули головами.

— Вы, русские, везде суете свой нос... Конечно, люди вы разные. Есть, скажем, Гатуа, Кучеров, кадеты Попов, Чегодов, Бережной. Эти нам нравятся. А есть другие...

Алексей поднял брови.

— Мы, Алекса, хотим вас предупредить. Рассказывай, Йова! — обратился чика Васо к сторожу.

Йова отхлебнул не торопясь из стакана и, глядя в глаза Александру, начал:

— Вчера ночью это было. Прихожу домой. Часа в три...

— Расклеивал по городу листовки! — не выдержал чика Васо.

Кафанщик Драгутин укоризненно покачал головой и заметил:

— Зачем вмешивать человека в наши дела?!

— Так вот, поздно уже было. Подхожу к электростанции. Глядь, кто-то стоит у вашей двери с фонариком. Вижу, что не вы. Пошире человек и чуть пониже. «Ну, думаю, сейчас тебе, каналья, покажу!» Крадусь, смотрю и глазам не верю: это Мальцев! Нам о нем жандарм Крста рассказывал, он осведомитель полиции. Подвесил к груди электрический фонарик, в руках связка ключей. Подбирает, значит... «Ну, думаю, влеплю тебе в зад заряд дроби!» — и тихонько подымаю ружье. А он, сука, должно, услышал и удрал. Знайте, никаких секретов, товарищ Алекса, у нас в доме держать нельзя, никаких!

— Да и нет у меня ничего такого, что могло заинтересовать полицию. Не понимаю, какого черта им нужно? — сказал Хованский, но подумал: «Действует «Внутренняя линия»! Грация с Павским — в корпусе, а Мальцев на электростанции». — Спасибо, что предупредили.

— Если что нужно, скажите, дорогой Алекса, по мере сил поможем. И насчет полиции постараемся выяснить, — сказал Хранич и стукнул наконечником трости о тротуар.

— Помощь мне, пожалуй, понадобится, но другого характера. Жалко мне кадет, хочется открыть им глаза на все, что происходит в мире.

— Святое дело! — воодушевил Хранич. — Давно пора! Но как их заинтересовать? Они воспитываются в строгости.

— Надо им кое-что подсказать. А с вашей помощью многое можно сделать, — начал Алексей.

Просидели они добрый час.

5

На второй день пасхи кадеты ставили в своем театре «Цыган». Роль Земфиры играла Скачкова. Гости из города, корпусной персонал, кадеты заполнили огромный барак до отказа. В первом ряду — духовенство, директор, почетные гости, за ними генералитет, дамы, преподаватели, потом третья сотня со своими воспитателями, вторая и, наконец, на «галерке» первая — Атаманская.

Алексей уселся между двумя кадетами седьмого класса, кандидатом в вице-вахмистры Иваном Зимовновым и кадетским вожаком — «атаманом» Аркадием Поповым, двумя друзьями, донцами-одностаничниками, приветливыми и на вид добродушными молодыми людьми. Особенно нравился Алексею уже «старый» знакомый Аркаша Попов. Подлинный богатырь с широкой грудью и здоровенными кулачищами, в которых он беспрестанно сжимал два литых резиновых мяча. Его зеленовато-карие глаза смотрели пытливо, а веселая с хитринкой улыбка, открывавшая белые крупные зубы, располагала к себе. Друзья после окончания учебы в корпусе хотели принять подданство Югославии, поступить в военно-морское училище и стать моряками или летчиками.

Алексею было известно, что Кучеров воевал вместе с отцом Аркадия на германском фронте; сам Аркадий тоже какое-то время сражался в полку Кучерова против Красной Армии, получил Георгиевский крест и уже незадолго до эвакуации отправлен в Донской кадетский корпус. Знал Алексей и о том, что ранее семьи Кучерова и Попова были соседями в станице, что Ванька Попов и Петька Кучеров учились в одной школе. Петька пошел в военное училище, а Ванька женился и стал хозяйствовать.

Вот уже около двух недель Хованский приглядывался к корпусному персоналу и кадетам, стараясь увидеть среди этого набора выразительных и разнообразных масок проявление подлинной жизни. Он прислушивался к их голосам — добрым и злым, смешливым и грустным, самодовольно-задорным и скромным, чтобы уловить их взаимоотношения.

Во втором отделении концерта пели жаровцы, и зал затаив дыхание слушал знакомые, родные мотивы казачьих, украинских и русских песен. Потом был объявлен перерыв и убраны скамьи. На сцене разместился духовой оркестр. Дамы отметили уже в своих художественно исполненных программах, над которыми немало потрудились лучшие рисовальщики, с кем танцуют. Начальство отправило спать вторую и третью сотни. Кадеты-распорядители с розетками и лентами на груди стали неподалеку от дам. И вот, наконец, подав знак оркестру, директор открыл бал церемонным полонезом. Вскоре в сторонке образовался второй круг, где за неимением дам танцевали «шерочка с машерочкой» и куда вскоре перешли приехавшие на каникулы институтки.

Алексей уселся в сторонке и с интересом наблюдал за взаимоотношениями новых знакомых. Было ясно, что между ними царит не мир и согласие, как это они стараются показать, любезно друг другу улыбаясь и вежливо раскланиваясь, а вражда и разномыслие — эта общая болезнь эмиграции, общая и весьма закономерная.

Вдруг перед ним остановилась вертящаяся в вихре вальса пара. Алексей увидел раскрасневшееся, счастливое лицо и сияющие глаза Скачковой.

— Почему вы один, букой сидите? — обратилась она к Хованскому. — Спасибо, полковник! — сказала все еще державшему ее за талию Павскому. — Я хочу потанцевать с Алексеем Алексеевичем.

— Но я плохо танцую. — Алексей немного растерялся.

— И очень хорошо. Мне надоели ловкие танцоры, — проворковала она и положила ему руку на плечо. — Вон видите, в том конце зала стоят Петр Михайлович и Людвиг Оскарович, там вы меня бросите. И только не начинайте разговор с того, что я хорошо сыграла Земфиру и у меня ангельский голос. Об этом мне только что сообщил Павский. А знаете, как его дразнят кадеты?

— Нет, Ирина Львовна, не имею понятия...

— Не сметь называть меня по отчеству! — прервала она, заглянув ему прямо в глаза. — Ас вами хорошо танцевать, хоть вы и медвежонок! Вы очень милы. А сейчас я буду танцевать с Петром Михайловичем. — И, бросив Хованского, она обратилась уже к Кучерову.

Генерал щелкнул шпорами и, подхватив ее, умчал дальше.

— Какая прелесть эта Ирен, особенно когда смеется. Глаза у нее вдруг становятся большими, лучистыми и притягивают к ней нашего брата, как бабочек на огонь. Как вам нравится вечер? А хор? Вы ведь впервые его слышите? Впрочем, наши матросы в Бизерте тоже неплохо пели. Не правда ли? — вежливо говорил Берендс.

— К сожалению, нам только и остается, что петь да плясать... А в Бизерте, кстати, я никогда не был.

Берендс внимательно посмотрел на Алексея, потом улыбнулся, закивал головой и, словно извиняясь, затараторил:

— Знаете, мы, старики, воспитаны на классической литературе и музыке, на старых песнях и танцах. — Берендс снова окинул Хованского внимательным взглядом и продолжал: — Мы обучаем балету всю Европу и Америку. Балету, пению, музыке. Не самые ли модные сейчас русские песни, русская музыка? Рахманинов, Стравинский, Кедровы... И вся эта цыганщина, Морфесси и Вертинский? И мы умеем не только петь и плясать. Во многих университетах наши русские ученые читают лекции. Наши инженеры, конструкторы, механики, кораблестроители, путейцы работают на крупнейших заводах, верфях, фабриках, в конструкторских бюро всего мира. А врачи? Что стоит один Воронов! А писатели! А художники: Репин! Коровин!..

В это время к ним подошли Кучеров и Аркадий Попов с большой группой кадет.

Поняв, о чем идет речь, Кучеров, улыбаясь, заметил:

— Что касается художников, капитан, то они потеряют национальный колорит, так сказать, русский дух, да писателям, подобно вырванным из родной почвы дубам, зеленеть не так уж долго.

— Мне кажется, — сказал Алексей, — что мы слишком носимся со своей значимостью и не хотим здраво оценить, что мы здесь лишь осколки разбитого вдребезги...

— Значит, по-вашему, все это пустые разговоры? Тем не менее я следую законам арифметики и ставлю нули справа, если вы ничего не имеете против, — осклабясь, заметил Берендс.

— А если слева нет цифры?

— Тогда нет и царя в голове...

— Что ж, и в голове свергают царей, если в человеке живой дух, — вмешался Кучеров. — Все течет, все меняется, прекрасное порой становится уродливым, доброе — злым, желанное — противным, и все такое прочее.

— «И я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал», — процитировал Берендс, насмешливо поглядывая на Кучерова и Хованского. Потом перевел взгляд на кадетов и фальшиво запел: — Можно много увлекаться, но всего лишь раз любить...

Все засмеялись.

— Любовь зла, полюбишь и козла! — бросил из толпы какой-то кадет, но на него тут же цыкнули.

— Мне кажется, — сказал вихрастый, ладно скроенный кадет, в котором Алексей сразу узнал Чегодова, — что формальная логика лишь арифметика, имеющая дело с простыми вещами и отношениями...