Иван Дорба - Белые тени

• Название: Белые тени
• Автор: Иван Дорба
• Издательство: Ордена Трудового Красного Знамени издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1981

Белые тени: Роман (Предисл. С. Сартакова). — М.: Мол. гвардия, 1981. — 336 с., ил. — (Стрела).

В пер.: 1 р. 40 к., 100000 экз.

Действие романа происходит на Балканах в 20-30-х годах, где после Великой Октябрьской революции сосредоточилось много русских белоэмигрантов. Автор показывает внутреннюю острую борьбу и расслоение двух поколений эмигрантов, стремление империалистических разведок использовать их в своих целях. Герой романа — советский разведчик, проникший в среду белоэмиграции и выполняющий особое задание Советского правительства.

© Издательство «Молодая гвардия», 1981 г.

---

— Когда собираются мужчины за стаканом вина, они обычно говорят либо о войне, либо о нас, женщинах, — улыбнулась Ирен, глядя Алексею прямо в глаза. — Не правда ли?

— Речь шла о свободе, — сказал Алексей. — Прошу, садитесь, пожалуйста.

— О свободе или «самодрале»? — вмешался Скачков, глядя на Чегодова.

— Всяк воспринимает свободу по-своему, — кланяясь и расшаркиваясь, заметил Берендс, пропуская вперед есаула Скачкова. — О свободе слова? Действий? Мысли? Все зависит от точки зрения и зрелости индивидуума. Кадет проявляет свободу своей личности, когда убегает в «самодрал» и тем самым мучает нашего дорогого детерминистра Петра Михайловича — как отнестись к этой «неосознанной необходимости»? Подчиниться чувству долга и потребовать у кадета показать свой отпускной билет или, следуя закону вежливости, такта и ханжества, замять этот вопрос?

Все засмеялись, понимая, что Берендс целит в есаула. Понял это и Скачков и сердито буркнул:

— Долг... закон... Полагаю, что задавать неуместные вопросы в чужом доме — невежливо, а ставить в неловкое положение его хозяина — бестактно.

— Совершенно правы, — закивал головой Берендс, — вы углубили мою мысль. Понятие о такте и вежливости, как и понятие о свободе, тоже бывает разное, в зависимости от зрелости человека, да и не только зрелости. Сюда входят многие компоненты. Вежливость — нечто благоприобретенное, лишь соблюдение бытовых приличий, благовоспитанность. А такт — это нечто от господа бога, чувство меры, подсказывающее, как держать себя человеку в том или ином случае. Потому и говорят: «У него врожденное чувство такта...»

— Людвиг Оскарович, миленький, — прервала его Ирен, — лучше расскажите что-нибудь веселенькое. Ну пожалуйста!

— Хорошо! Француз открывает дверь в ванную и при виде раздетой женщины восклицает: «Тысяча извинений, мадам!» Англичанин при той же ситуации лишь цедит: «Простите... сэр». Вежливость и такт.

Тем временем на столе появились тарелки, стаканы, блюдо со сладостями и крашеными яйцами, кусок окорока и еще какая-то снедь; кафанщик разлил по стаканам вино, поднял свой, чокнулся с графином, прохрипел: «Живили!» — и отпил глоток. Все посмотрели на Алексея. Он встал и сказал несколько приветственных слов.

— И Христос воскрес! — сказала Ирен, поднимаясь и подходя к Алексею. Она была бледнее обычного, ее большие зеленые глаза, казалось, были подернуты влагой.

— Воистину воскресе! — ответили все хором.

— С вами всеми я уже христосовалась, а вот с Алексеем Алексеевичем нет. — И потянулась к нему. Губы у нее были влажные. От нее пахло крепкими духами и виноградной водкой.

Скачков криво улыбнулся и уставился в окно, черногорцы тихо заговорили о чем-то своем, видимо собираясь уходить, Чегодов стоял в сторонке и явно чувствовал себя неловко. И только Берендс, оглядев всех, заулыбался и, наклонившись к Кучерову, скороговоркой выпалил:

— Если двадцатилетний молодой человек или девушка ведут себя так, как в период полового созревания, это значит, что они еще не созрели. Я бы, пожалуй, назвал первой ступенью созревания человека способность полюбить своего ближнего, а не самого себя. Нарцисс любит в своем партнере только себя, или то, что сидит в нем сейчас, или свое прошлое, или то, каким он видит себя в будущем. А с таким миропониманием не может быть ни настоящей семьи, ни гармоничного общества, — закрыв глаза, продолжал Берендс.

— Мне кажется, — задумчиво начал Алексей, напряженно вспоминая то, что говорил Ленин, — умственная зрелость человека, а точнее, его интеллигентность начинается со «святого недовольства собой, с душевной чуткости, умения уважать другого человека и обязательного участия в делах общества, то есть гражданской активности, и еще многое другое...

— Милые мои философы, — заворковала Ирен, — однажды две молодые девушки, проскучав в гостях добрый час в обществе пожилого господина и кое-как от него отделавшись, спросили кого-то: «Кто этот скучный старичок?» — «Сократ!» — ответили им. Людвиг Оскарович, конечно, сейчас скажет: «Не в коня корм...» или еще что-нибудь в этом роде, а за меня, я надеюсь, заступится Алексей Алексеевич. Правда?

«Что ей от меня нужно?» — подумал Алексей и, глядя, как Берендс допил стакан и наполнил его снова, сказал:

— Конечно, Ирина Львовна, заступлюсь, и если кто-то сейчас на коне, то это не значит, что он может не оказаться под мухой!

— Под мушкой, под мушкой... — начал Берендс и умолк.

— Разрешите войти! — рявкнул громкий голос с порога. Все обернулись. На крыльце стояли три кадета: Жорж Гатуа, сын старого генерала, по прозванию Кинто, правофланговый первой сотни двухметровый богатырь Яковлев, по прозванию Букашка, и обезьяноподобный Петр Бережной. Кинто пришел по поручению отца пригласить Ирину Львовну, господина генерала и господ офицеров на обед, «а также и вас, господа». — И он поклонился в сторону черногорцев.

А Букашка и Петр пришли по поручению врача отвести Чегодова в лазарет.

Кадеты попрощались и ушли. Алексей, глядя им вслед, думал о Чегодове: «Неглупый парень. Надо обязательно в ближайшие же дни зайти к нему в лазарет и до конца разработать версию нашего знакомства».

Трое черногорцев, попросив передать привет и благодарность за приглашение генералу Гатуа, удалились. И вскоре с лужайки, где они устроились, понеслась старинная юнацкая песня:

Уранила Косовка девойка,
Уранила рано у неделю,
У неделю прийе ярка сунца,
У неделю прийе ярка сунца...[15]

Песня неслась, неторопливо повествуя о событиях давно минувших лет, и навевала грусть.

— Да, у каждого народа и человека есть свое Косово[16], — задумчиво сказал Кучеров. — Ну что ж, господа, пойдемте!

* * *

У Гатуа к тому времени собралось большое общество во главе с директором. Речь шла о том, как встречать прибывающего через два дня генерала Врангеля. Директор корпуса уговаривал старого Гатуа командовать парадом.

Все были возбуждены, и горячо обсуждали неожиданный приезд, и с беспокойством думали, уж не последуют ли опять какие смещения и перемены.

Кадеты в тот же день узнали о предстоящем прибытии главковерха и комментировали его по-своему. Молодые, неискушенные, они наивно полагали, что Врангель едет неспроста, что грядут важные события. Они еще во что-то верили, на что-то надеялись.

Генерал Кучеров с тревогой думал о том, что с Черным бароном разговор предстоит весьма неприятный и, вероятно, чреватый последствиями.

Алексей смотрел на всю эту кутерьму и невольно вспоминал, какое удручающее впечатление произвел на него захолустный городок, заброшенный среди гор, обнесенный колючей проволокой лагерь-крепость, персонал кадетского корпуса с его устарелыми, словно покрытыми мохом, философскими концепциями, с чуждым умничающим цинизмом, пустой светской болтовней и непривычным жизненным укладом.

До последнего времени ему казалось, что он бродит в ином мире, мире теней, в огромной комнате, откуда вынесли мебель, с оцепеневшими белыми тенями на стене. И будто его самого охватывает какое-то похожее на смерть оцепенение.

Но эти последние дни показали, что в этом мертвом царстве пробиваются ростки жизни. Намечалась работа с кадетами. Был установлен контакт с Кучеровым. И Алексей надеялся в ближайшее время понять окутывающий генерала шпионский клубок, поговорить с Петром Михайловичем начистоту. Но приезд Врангеля мог внести путаницу. Даже сорвать операцию. Он понимал, что за Кучеровым сегодня же будет установлено наблюдение и откровенный разговор с ним небезопасен.

«Придется ждать! — решил он. — Врангелю Кучерова не переубедить! И все-таки ухо надо держать востро и, если потребуется, — вмешаться. Но как?»

Алексей все больше убеждался, как правы были московские товарищи, порекомендовавшие сделать все возможное, чтобы остаться на неопределенное время при кадетском корпусе и сколотить крепкое звено истинных патриотов родины, непредвзято относящихся к СССР.

Такие люди могли бы сыграть немаловажную роль среди русской молодежи, группирующейся преимущественно в университетских городах, среди юношей, напичканных идеями реванша, неустойчивых и склонных к авантюрам, их завлекают в свои ряды всевозможные белоэмигрантские контрреволюционные организации и вербуют для шпионской деятельности против Советского Союза различные иностранные разведки.

Глава четвертая «За единую, великую, неделимую»

1

Барон Врангель вызвал Кучерова, тогда еще полковника, накануне так называемого Улагаевского рейда[17] в августе 1920 года. Тогда представлялась возможность раскрыть глубоко законспирированную агентуру Интеллидженс сервис с его резидентом на Дону и Кубани. В своем докладе по этому делу начальник контрразведки полковник Богнар сообщал, что атаману «Всевеликого войска Донского» генералу Богаевскому известно об английской шпионской сети на Дону если не все, то почти все, и что сведения эти, видимо, дошли до них из ведомства полковника Гаевского.