Павло Загребельный - Капитан Шопот

• Название: Капитан Шопот
• Автор: Павло Загребельный
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1967

Павел Архипович Загребельный пришел в литературу после войны. Очевидно, война и дала тот необходимый толчок, после которого в душе двадцатилетнего юноши появилось решение взяться за перо.

Первые книги П. А. Загребельного — это рассказы о современности, повести для детей, приключенческая повесть «Марево». Затем появляется его повесть «Дума о бессмертном», посвященная героизму наших юношей в Великой Отечественной войне. Выходят романы «Европа. 45» и «Европа. Запад», в которых на большом историческом материале автор дает художественную панораму второй мировой войны. Далее П. А. Загребельный публикует романы «Зной» и «День для грядущего» — произведения о насущных проблемах нашей жизни. И, наконец, роман «Капитан Шопот» — книга о пограничниках и о тех, кто стремится тайно проникнуть в нашу страну, навредить нам.

В первой части романа подробно рассказывается о том, как крестьянский паренек вырастает в мужественного офицера-пограничника капитана Шопота. Рассказывается о первых встречах и стычках Шопота со своими врагами Яремой Стиглым и штабсарцтом Кемпером, которые уже были на нашей земле: сперва — в рядах гитлеровцев, затем — в националистических бандах. Каждый готовится к решающей схватке, готовится, не зная и не видя своего противника, — и от этого еще в большей степени нарастает ожидание, напряженность, которая взрывается здесь, в предлагаемых читателю главах.

Сейчас П. А. Загребельный закончил еще один роман о пограничниках — «Добрый дьявол». Это история о подвиге советского пограничника Яковенко, о величии души советского человека, его превосходстве над пришельцами из-за рубежа, пришельцами недобрыми, коварными.

---

— Какая же мать не хочет?

— Ну вот. Это очень просто сделать меня счастливой. Просто ты молчи, где я, или еще лучше: напиши тому крикуну, что я к нему больше не вернусь и что он меня никогда больше не увидит.

— А как же твоя работа, твоя...

Мать не решилась сказать: «твоя слава», она и сама уже не верила в славу дочери...

— Ты еще скажи: талант! — вспыхнула Богдана. — Только и слышу с тех пор, как на ноги встала: «талант, талант»! А что это такое? О чем заботится человек — о таланте или же о своих удовольствиях, о своем тщеславии и выгоде? Крикун тоже чванливо изрекал когда-то: «Твой талант не может принадлежать тебе одной». Или: «Грех закапывать такой талант в землю». И что же? С кем я разделила свой талант? Кого согрела, кому принесла счастье? Быть может, тебе, мама? Но ты меня и не видишь с тех пор, как я стала «талантливой». Живу далеко, стала чужой тебе, а ты как была кассиром, так и осталась, все так же шевелишь губами, когда пересчитываешь разноцветные бумажки, которые тебе не принадлежат, которые приносят радость и благополучие кому-то, а тебе лишь хлопоты и ежеминутный страх недостачи или ошибки.

— Ты всегда со мною, доченька. В материнском сердце хватает места не только для одного ребенка. Было бы у меня десять или двенадцать дочерей — и все вместились бы в сердце. А твоему счастью я рада. Больше мне и не нужно ничего.

Богдана молчала. Выпалила матери все, что рвалось из сердца, теперь думала уже не о себе и не о постылом толстяке Ростиславе, даже не о матери. Думала о капитане. Все грезилось ей, как стоит он там, одинокий, в огромном лесу, среди черных буков, которые догорают вершинами, светят краснотой листьев даже сюда, как и его страждущее сердце.

Ни с того ни с сего спросила у матери:

— Мама, ты знаешь в Карпатах такую гору: Шепот?

— Почему бы не знать?

— Хорошая она?

— Как все наши горы.

— Но есть ведь среди них самая лучшая? Может, именно эта?

— Все может быть. Разве я знаю!

— А почему она так называется?

— Не знаю. Если бы отец твой был жив, он, наверное, сказал бы тебе. Он знал все про наши леса и про наши горы.

— Видно, на той горе всегда шепчет лес. В самую тихую погоду шепчет — потому и Шепот.

— Возможно.

— И не шепчет, а поет. Тихо, тихо напевает. Может лес на горах петь?

— Отец твой говорил, что может.

Мария заплакала.

4.

— Застава-а! — перепуганно закричал дежурный, увидев начальника отряда полковника Нелютова, который оставил свою машину у ворот и медленно пересекал двор. Грузную фигуру полковника хорошо знали на всех заставах, знали, как любит он порядок, как ценит четко отданный рапорт, потому все дежурные наперебой старались заработать похвалу полковника и драли глотки перед начальником отряда, как петухи, которые только-только начинают кукарекать. Но на этот раз полковник Нелютов, кажется, не очень и хотел слушать звонкоголосого дежурного.

— Спокойно, спокойно, — буркнул он, — как тут у вас на заставе? Начальник где?

Шопот уже шел навстречу полковнику, тоже вытянулся, прикладывая руку к козырьку.

— Здорово, капитан, — подал ему руку Нелютов, — привыкаешь на новом месте? Вижу, двор уже подмели?

— Он и до меня был подметен, товарищ полковник, — растерянно промолвил Шопот, который еще не успел изучить своего начальника.

— То, что было, вас не касается. Знаешь поговорку: новая метла чище метет? Вас ведь не на курорт сюда прислали, а для продолжения службы.

— Так точно, товарищ полковник.

— А то я знаю: как вырвется кто-нибудь из вашего брата с пустыни или с тундры к нам на западную границу, так ему все завидуют: «На курорт едешь». А тут не Сочи и не Ялта, хотя, между прочим, там тоже есть пограничники и им тоже не очень сладко приходится. Одни только курортники так голову заморочат, что и не рад будешь.

— Так точно, товарищ полковник. Я служил на Черноморском побережье, знаю, — сказал Шопот.

— Вы, вижу, всюду служили, — малость подобрел полковник.

Шопот деликатно помолчал. Получалось, что он начинает хвастаться перед полковником, а этого капитан не любил.

— Эта застава малоинтересная, — продолжал полковник, входя в комнату капитана. — Вот есть у нас в горах возле села одна застава, так там...

Шопот чуть не сказал было: «Я и там служил», — но это была бы уже откровенная похвальба, потому что именно на той заставе он дрался с бандеровцами и получил за это орден Ленина. Возможно, полковник нарочно и завел разговор о той заставе, чтобы увидеть: хвастун новый капитан или нет.

— Мы с майором Гуровым ведем там раскопки, — улыбаясь, произнес полковник. — Да ты не смотри такими глазами! Ты думаешь, какие раскопки? Археологические — вот какие! Старое славянское поселение там было... Одни черепки чего только стоят! И сколько! Будто они нарочно сидели и разбивали эти черепки, чтобы дать нам через тысячу лет материал для науки. Увлекаюсь археологией, — вздохнул он с каким-то подтруниванием в свой адрес, — видно, старею... Ты как, капитан? Есть у тебя какие-нибудь увлечения, помимо службы?

— Видите ли, товарищ полковник, — замялся Шопот, — я ведь служил...

— Знаю, знаю... На Курилах и Чукотке... Сколько лет пробыл там?

— Да... в общем около семи.

— Понравилось? Или, быть может, трагедии какие-нибудь, а? Трагедии наш брат старается заглушить расстоянием. А оно не помогает. Расстояний для души нет... Ну что ж, понимаю, понимаю... Там университетов немножечко меньше, чем у нас... Гуманитариев тоже, видно, меньше... Был и я когда-то в тех краях, там по большей части на радио нажимаешь... Концерты разные, классическая музыка... Как ты к музыке, капитан? Положительно?

— Конечно, товарищ полковник. Кто же к музыке...

— А к пению? Любишь, когда поют? А? Особенно женщины? Ну, пошли, покажешь заставу. Келью твою я уже повидал, там веселого мало. Ты что, здесь и живешь?

— Так точно.

— Пресновато, пресновато... Ну, показывай...

Они вышли во двор, капитан начал что-то говорить полковнику, но тот остановил его:

— Это я знаю... Ты вот что, капитан... Вон там стоит мой газик, так ты пойди и открой в нем дверцу. Понятно?

— Так точно, — ответил капитан, хотя ничего не понимал.

— Ну вот. Выполняйте! — неожиданно перешел на официальный тон полковник.

Шопот козырнул и быстро пошел к машине.

Старался сбросить с себя скованность, но знал, что не сможет освободиться от нее так быстро. Это повторялось всякий раз, когда он знакомился с новыми людьми, в особенности со своими начальниками, пока не устанавливались с ними, кроме официальных, привычных отношений, еще и другие мостики взаимопонимания — душевные, товарищеские. С течением времени такая душевная близость должна была сложиться непременно — это Шопот знал: он легко сходился с людьми; немного суховатый на первый взгляд и педантичный, он отпугивал от себя лишь людей поверхностных, неглубоких, которыми, собственно, и сам никогда не интересовался. Он придерживался принципа (а вернее сказать, этот принцип выработался у Шопота сам по себе как результат его жизненного поведения), что лучше сразу отпугнуть от себя десяток дураков, чем дать им окружить себя. Полковник не на шутку обескуражил капитана своим фронтальным штурмом. Не деликатничал, не вытанцовывал вокруг да около, а сразу, с грубоватой солдатской прямотой попытался выведать у Шопота, что он собою представляет, и капитан понимал, что от его сегодняшнего поведения будут зависеть их дальнейшие отношения. Знал, что нужно быть приветливее с полковником, поддержать хоть немного его непринужденный разговор, шуткой ответить на шутку, намеком на намек, но не мог так сразу сломить свой характер, да и не привык ломать его. И хотя чувствовал, что ведет себя с полковником слишком сухо, что даже сейчас идет к машине, словно связанный, напряженный и вытянувшийся, как на параде, но не мог ничего поделать с собой. Пускай начальник отряда думает, что прислали ему служаку, пропитанного солью тихоокеанских ветров, провяленного всеми пограничными солнцами, пускай потом, выкапывая со своим майором тысячелетние черепки, посмеиваясь, расскажет о новом начальнике заставы, который вытанцовывает перед ним, как дрессированный конь. А вот он такой, другим быть не может. Как говорится, не тогда облизывай губы, когда сладкие, а тогда, когда горькие!

Четко печатая шаг, Шопот подошел к газику, взялся за ручку, дернул на себя легкую дверцу. И вдруг согнулся, будто хрупкая осина от резкого дуновения ветра.

Полковник, покуривая папиросу, пристально смотрел в спину капитана, видел, какой стройный и бравый шел он к машине, как четко протянул руку, как дернул к себе дверцу, — все делал, будто заведенный. А потом фигура капитана вдруг утратила свою четкость и напряженность, поднятые плечи опустились, стали круглыми, словно бы даже мягкими какими-то, капитан неуклюже расставил ноги, так, будто боялся, что упадет, и во что бы то ни стало хотел сохранить равновесие; Шопот повел руками вперед, мягким, вовсе не военным движением. Нелютов улыбнулся и потихоньку направился к телефону, начал кому-то звонить.