Владимир Пистоленко - Крылья беркута

• Название: Крылья беркута
• Автор: Владимир Пистоленко
• Издательство: Изд-во ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1969

Автор этой книги Владимир Иванович Пистоленко — уроженец города Оренбурга. Он хорошо знает и любит свой край, и потому в большинстве его произведений главные события происходят на Южном Урале.

В. И. Пистоленко известен как прозаик и драматург. Им написаны повести «Товарищи», «У открытых дверей», «Памятное лето Сережки Зотова», несколько сборников рассказов и около тридцати пьес.

В последние годы на телевидении были показаны телевизионная трехсерийная повесть В. Пистоленко «Бегут дороги», пьеса «Счастье Андрея Сторожева» и комедия-шутка «Трефовый король».

Роман «Крылья беркута» — новое произведение В. И. Пистоленко. В этой книге автор как бы возвращается к началу своей жизни, воссоздает бурную эпоху революции с ее сильными характерами и героическими делами.

---

Надя задумалась.

— Не возьмут меня, — не без сожаления сказала она. — Да Ирина Ивановна первая бунт поднимет.

— Что ты?! Никто даже слова противного не скажет! — горячо возразила Анна. — Все обговорено. Я даже с матушкой игуменьей толковала. А допрежь того с Ириной Ивановной советовалась. Спервоначалу и слушать не стала, на дыбки взвилась. Потом подобрела: «Ежели что, давай, — говорит, — веди, а то там с красными совсем может с путя сбиться».

— Что же это Ирину так круто повернуло на путь истинный? — насмешливо спросила Надя.

— А ты, Надечка, тому диву не давайся. Ее и узнать-то нельзя, совсем смиренная стала, — с искренней убежденностью, радостно сообщила Анна. — И созналась мне однажды, что есть, говорит, такая дума, может, насовсем в монастыре остаться, в стороне от мирских греховных дел и суетности.

— Что-то не очень верится, — возразила Надя. — Ну, да то ее дело. А вот я, если можно, и в самом деле пойду с тобой, бабуня. Не все ли равно, на кого работать — на игуменью или же на Ивана Никитича? Деваться мне, бабуня, некуда.

— Ну, ежели так, то и собирайся. Опять вместе будем, вот и слава богу, — обрадовалась Анна.

Увидев на вешалке солдатскую шапку с красной лентой и серую шинель, она подошла поближе, взяла в руки полу шинели, пощупала.

— Чье?

— Мое.

— Так во всей этой амуниции и ходила по городу?

— Надевала.

— Туда с собой не бери, — решительно заявила старуха.

— Я и сама понимаю, — согласилась Надя. — Да и вообще не хочу брать ничего лишнего. Пускай тряпье тут останется. Не велика ценность, никуда не денется.

— Выходит, намерена в обрат податься?

— Никто не знает, как оно там все обернется, — уклончиво ответила Надя.

— И то правда, — согласилась бабушка Анна.

Она взяла с плиты чугунок, не снимая крышки, слила воду. В комнате поплыли клубы пара, вкусно запахло вареной картошкой.

— Поедим скорехонько и пойдем, чтоб времени не терять! — торопливо собирая на стол, говорила бабушка Анна.

Она покрестилась в угол и, заметив, что Надя села к столу, не перекрестившись, сказала:

— И молиться, должно, позабыла?

— Не позабыла, а как-то так, в голове другое, — нехотя ответила Надя и, не поднимаясь с места, тоже перекрестилась, взяла дымящуюся картофелину и, обжигая ладони, перекидывая ее с одной на другую, стала снимать тонкую податливую кожуру.

— А там без молитвы — ни-ни! Строгость, скажу тебе, агромадная, — поучающе говорила бабушка Анна. — Туда, в монастырь, люди для того и собираются, чтоб, отречись от мира греховного, предаться посту и молитве. Так что ты, Надечка, не позабудь этого, чтоб каких ни то разговоров непотребных не вышло.

— Все будет хорошо, бабуня, и ты за меня не бойся, сама знаю, куда иду... А Ирина тоже молится?

— В церкви, ежели тебе сказать, даже с колен не встает. И все поклоны отбивает. Одета она в церкви во все черное, ну, словом, как взаправдашняя монашка.

— А работает? — поинтересовалась Надя.

— Чегой-то делает, а что — не скажу. В келье я убираюсь. Я к ней приставлена, вот и обихаживаю.

— Значит, она и там за хозяйку?

— Ирина Ивановна не сама себе дело выбрала. Каждый живет, как указано по монастырскому уставу, — пояснила бабушка Анна. Она еще что-то рассказывала о тамошних порядках, но Надя уже не слушала ее.

Ей внезапно пришла в голову мысль, что если она вот так, вдруг, уйдет, исчезнет, никому не сказавшись, то это может вызвать тревогу в том же ревкоме — шутка ли, был человек, и вдруг его не стало. Конечно, теперь она не в отряде, но все ж таки... Нет, так нельзя уходить. А поговорить с кем бы то ни было, просто взять и рассказать о том, на что она решилась, Надя не могла.

«Надо написать записку».

Бабушка Анна стала поторапливать.

Надя достала листок бумаги, карандаш и, задумавшись, склонилась над столом. Что написать, она приблизительно знала, а вот кому адресовать, не могла решить. Вначале ей хотелось написать студенту. Пусть это письмо будет прощальным; хотя Надя не собиралась писать в нем ничего, кроме делового, ей казалось, что если письмо получит именно Сергей Шестаков, то он поймет все-все, что она могла бы написать ему, но не написала, поймет и то, что этим письмом она прощается с ним. А Семен? Написать Шестакову и ни слова не сказать Семену? Это значит обидеть его. А Семен этого не заслужил. Да и не в этом дело! Все-таки Семен — лучший ее друг, и, пожалуй, никто так близко к сердцу не примет ее беды, как он.

Она торопливо набросала несколько строк, не перечитывая, свернула записку вчетверо, на одной стороне старательно вывела имя и фамилию Семена. Ни конверта, ни клея не было, и ей пришлось прошить письмо суровой ниткой.

Наскоро собрав необходимое, Надя увязала все в небольшой узелок. Бабушка Анна посоветовала запереть дверь — Надя только рукой махнула.

Она оставила у часового записку и попросила его не забыть отдать Семену Маликову. Часовой заверил Надю, что все будет сделано как положено.

— А сама-то ты куда собралась, товарищ Корнеева? — полюбопытствовал он.

— Далеко, отсюда не видно, — нехотя ответила Надя. — Будь здоров!

Она хотела было передать привет комиссару Кобзину, но удержалась. Он, должно быть, хорошо знает о всех ее бедах, и не стоит ей набиваться с приветами.

Вышли за ворота, и на душе у Нади вдруг стало так тревожно, так тоскливо, что в пору было вцепиться себе в волосы и завыть, закричать или удариться головой о каменный забор.

Глава пятнадцатая

— А вот и наша келейка, — сказала бабушка Анна, когда они, миновав десятка два дверей с обеих сторон сводчатого коридора, остановились у самой, последней. — Тут мы и обитаемся с Ириной Ивановной. Давай-ко входи, Надюша.

Они вошли в небольшую комнату, длинную и узкую, чуть пошире окошка. Почти половину ее занимал деревянный топчан с подушкой поверх серого шерстяного одеяла. Над топчаном, ближе к углу, висел простой работы киот и несколько небольших икон в нем. Перед киотом горела бронзовая, потемневшая от времени лампада с синим стеклянным стаканчиком. Деревянный стол, покрытый нитяной скатертью, а поверх нее куцей клеенкой, две табуретки, тряпичная дорожка на полу — вот и вся обстановка кельи. Хотя Наде не доводилось бывать не только в монашеских кельях, но и вообще в монастыре, она иначе и не представляла себе жилье монахинь, как небольшие, полутемные комнаты, где нет ни одного лишнего предмета. Поэтому бедность бабушкиной кельи нисколько ее не удивила. Да, конечно, в монастырских кельях и не должно быть иначе.

— Это моя постелька. А Ирина Ивановна там, — шепотом добавила Анна, указав на дверь в соседнюю комнату.

— Разве в келье по одному человеку?

— Да как тебе сказать, и по одному, конечно, есть, ну, а больше все ж таки не в одиночку живут: на троих, а то и на четверых одна келейка. Даже и шестеро бывает, там, где просторнее, места поболе. Тут уж как матушка хозяйка назначение даст.

— Мне тоже к ней придется?

— Ну, а как же? Она над всем хозяйствует. Ей такое поручение и доверенность от игуменьши.

В это время дверь из соседней комнаты медленно распахнулась, и вошла Ирина. Остановившись у порога, она каким-то непонятным взглядом окинула Надю, то ли не сразу узнав ее, то ли пытаясь найти в ее лице да и во всем облике что-то новое, какие-то перемены, происшедшие за последнее время. А Надя, взглянув на Ирину, даже немного растерялась — такой не совсем обычной, почти незнакомой показалась ей хозяйская дочь: лицо побледневшее, волосы гладко причесаны, уложенная в небольшую корону коса; черное, из простой ткани платье еще больше оттеняло белизну лица. Обута в черные высокие гусарки, на плечах мягкий пуховый платок. Надя сразу узнала его, этот платок недавно связала бабушка Анна.

— Значит, пришла? — спросила Ирина и, не дожидаясь ответа, добавила: — Правильно сделала. Очень правильно. Делать там тебе совершенно нечего. Сама решила?

— Бабушка уговорила.

— Вот уж не предполагала! Убедить тебя не очень-то просто. Должно быть, у красных сладкого мало?

— А где оно сейчас — сладкое? — неопределенно ответила Надя.

— Да, конечно. В общем не будем вдаваться в подробности. Хорошо все то, что хорошо кончается. Главное, что ты оттуда вырвалась.

— Вырваться было не так уж трудно, никто не держал, — усмехнулась Надя.

— Тебе сейчас надо пойти к матери игуменье. Человек она старый и больной, почти никого не принимает, но ты ступай. Она знает о тебе. Я просила. Нрав у нее строгий, даже суровый, на слово резка. Ты не все там принимай близко к сердцу, обидное пропусти мимо ушей. И заходи ко мне, я буду у себя. Будь со старушкой повнимательнее. Попасть к ней многие считают за большое счастье.

Ирина ушла к себе, а Надя, проводив ее взглядом, невольно подумала: «Бабушка Анна права, Ирина действительно изменилась до неузнаваемости». Ее забота — ее разговор с игуменьей — чем все вызвано? Нет, Ирина никогда не отличалась добротой и мягкостью характера и, сколько Надя помнила ее, всегда держалась на расстоянии.