Петр Губанов - Искатель. 1970. Выпуск №2

• Название: Искатель. 1970. Выпуск №2
• Автор: Петр Губанов
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1970

Этот номер журнала посвящен 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина.

На 1-й странице обложки — рисунок А. ГУСЕВА к повести П. Губанова «Кочегар Джим Гармлей».

На 2-й странице обложки — рисунок Б. ДОЛЯ к рассказу С. Гагарина «Горит небо».

На 3-й странице обложки — рисунок П. ПАВЛИНОВА к повести Э. Корпачева «Мы идем по Африке».

---

Колесный прицеп уже был нагружен. Володя подцепил к нему трактор и повел в горы, а феллахи сбились на сторону, но Володя махнул им рукой, чтобы шагали впереди, чтобы указывали тропу. И как только трактор начал свой горный путь, Володя согнал с машины и Омара. Мальчишка заюлил среди феллахов, живо взмахивая тонкими руками, что-то вскрикивая.

Эти горы впервые видели странное, постреливающее мотором существо, и орлик тоже впервые видел. Он кружил над тропой, тень его крыльев падала на трактор, на феллахов и никак не могла оторваться от земли, хоть сам он летал.

Сначала трактор успешно торил путь, потому что у отрогов тропа была шире, но горы уходили выше и дальше, усекали тропу — и труднее приходилось трактору, труднее становилось Володе править так, чтобы колеса не соскальзывали, чтобы строго держались пути. Чуть круче взбиралась тропа — и Володя уже не мог верно нащупать ее, потому что малые передние колеса приподнимались над камнями и не поддавались управлению. И часто Володя продвигал свой трактор на ощупь, и часто соскальзывали колеса и грозили бедой. Но феллахи устремлялись выше, выше, тесня друг дружку, и, страстно о чем-то совещаясь, исчезли за скалистым выступом.

Володя потихоньку ехал, присматривал, оборачиваясь, за прицепом, искал за скалистым выступом людей и не находил их. А орлик по-прежнему витал над тропой и не мог унести свою тень, и Володя на миг ощутил себя пустынником, но вот осыпающиеся камешки донесли о шагах людей. Люди торопливо спускались, держа в руках какую-то высохшую змейку, но это была веревка, и Володя, глядя на веревку, соединявшую их руки, и догадываясь обо всем, поразился: «Молодцы! Ай молодцы!»

Они с необыкновенной быстротой укрепили веревку за переднюю ось и натянули ее, карабкаясь вперед, а он направил трактор вновь по тропе, и так их руки смогли управлять малыми колесами и определять их устойчивость.

Трактор покатил увереннее, и каждый раз, когда тропа взмывала на гребень и передние колеса слепо щупали воздух, руки феллахов определяли их следующий шаг, и трактор, вздрагивая, делал этот шаг на узкую, надежную, единственную тропу.

И как только трактор вывел прицеп на плоскую площадку, как только феллахи со смехом повалились на землю, — не выпуская веревки из рук, а затем оставили веревку и полезли снимать с кузова металлические детали, Володя сказал себе, что уж не обойдется без их помощи и что с ними просто веселее работать. Он сам попросил их оставаться в кузове, когда разгрузили они кузов, и, развернувшись, повел трактор под гору. И они стали в кузове тесно, а веревку забыли, веревка потянулась меж колес, под трактором и прицепом, но Володя знал, что еще не один рейс придется им сделать по этой единственной тропе и что всегда будет он видеть впереди натянутую веревку, густо облепленную коричневыми руками людей.

Тут Омар, который вновь сидел с ним рядом, касаясь теплыми локтями, в ужасе закричал, округляя угольные глаза:

— Волода, Волода!

И Володя с усмешкой остановил трактор, дал Омару спрыгнуть, ринуться под колеса и закрепить веревку так, чтобы не терлась она о камни.

8

К морю, к морю!

Дорога шла через холмы, заросшие эвкалиптами, а впереди над дорогой подымались иные, бесцветные растения — струи горячего воздуха. Машина наезжала на них, стекло как бы обволакивалось сивым дымком, но все равно ленты струящегося воздуха вставали впереди, покачивались ломко и манили туда, где веет свежий бриз, — к морю, к морю!

…Спартак Остроухов сидел в кабине, отвалясь на кожаную спинку, а за рулем сидел Володя Костебелов, а между ними, опустив руки меж колен, сидел Омар, И Спартак, глядя на возникающие вдали бестелесные ростки воздуха, словно бы слушал сейчас себя, и сколько хорошего находил в жизни, прожитой здесь, в солнечном, зенитном месте, и сколько незабываемого видел в буднях под бездушным, изматывающим солнцем, и в ночлегах среди знобкого тумана, и в воскресных поездках к Средиземному морю. Ведь все это жизнь, которую не повторишь, которая бежит, струится, как песок меж пальцев…

Чаще всего в воскресный день они спешили к морю, но иногда отправлялись в Алжир, а совсем недавно нагрянули в Бу-Саада — священный город мусульман. Как они там ходили по городу среди бесчисленных пальм, и как била в глаза нестерпимая яркость семи куполов мечети, и как странно было снимать свою обувь и ступать по ковровой дорожке в глубину мечети, в древность, в арабскую сказку, глядеть на спины мусульман, на стены из мозаики, и как странно-ново было потом возвращаться в свою привычную жизнь, удивляться ей, и работе, и снам в палатке, и поездкам к морю!

Спартак слушал себя, но думал о Володе Костебелове, а значит, и о других, которые ехали сейчас в кузове, поталкивая друг дружку, — о Генке Ледневе, Иване Рунке, Генке Стружаке и других, но больше всего думал о Володе Костебелове. В ту ночь, когда задержали Володю в горах карабинеры, он порывался отправить встречную машину. Но и должен был, не отходя от Ахмеда, жить и другой тревогой. И вот все хорошо с Ахмедом, он теперь долеживает в Тизи-Узу, и с Володей тоже все хорошо. Володя вернулся на рассвете той ночи похудевший, издерганный, новый.

Спартак чуть покосился на Володю, на его коричневые, полированные солнцем руки в русых волосах. Он вел машину уверенно, как водил когда-то совхозную машину приднепровскими проселками, вел с тою завидной легкостью, которую приобрел здесь; и Спартака радовали мужественные повадки аса, радовало все новое, что вошло на его глазах в жизнь Володи: друг как бы наверстывал годы, разделяющие их, хотя и он, Спартак, не оставался прежним.

Дорогу перебежала череда обезьян. Омар вскрикнул, по верху кабины кто-то наддал локтями в слепом охотничьем азарте, и Спартак широко раскрыл глаза, снова свежо ощущая скорость и ловя переменчивость зарослей по обе стороны дороги и опять ломко зарастающую призрачными струями воздуха даль.

К морю, к морю!

А море становилось ближе, и Спартак подумал о себе, подумал веселее и легче, словно после сухого вина, и все трудности представились не такими трудными, хотя и нелегко было каждый день без отдыха выслушивать парней, выстукивать их, наделять порошками, но все это было пережито и казалось нормальным. Впереди встает новая жизнь — живи, живи ею! — и Спартак азартно всматривался в бегущую навстречу даль и ждал моря, которое уже кружило его, уже раскачивало, уже тешило в своей исполинской зыбке.

Оно появилось раньше, чем машина достигла прибрежья. Появилось в кабине необычайной свежестью воздуха, так что все трое вобрали свежесть в легкие и переглянулись затаенно, словно готовились прыгнуть в высоту. А когда машина влетела на улицы порта Гидон, Спартак вдруг захотел первым броситься в воду и держал наготове ладонь на ручке кабины. И все равно он не успел первым вбежать в море, потому что сверху, с кузова, как только машина спустилась к морю и резко остановилась вблизи гальки, посыпались ребята в одних плавках, а рубашки они скидывали и бросали на бегу.

— Моо-о-ре-е!..

И все же, когда и Спартак бросился в синее — такое синее, что выцветало, теряло краски небо — море, когда он сделался легким, как в детстве, сделался мальчиком, совсем освобожденным от забот, неприятностей, скуки, он и вправду почувствовал себя человеком, самым первым окунувшимся в море. Он плыл неторопливо — ведь он открыл это море, и оно принадлежит ему! — и он плыл не спеша, пока где-то вблизи не промелькнул мокрой, подернутой стекловидным панцирем спиной Володя и не пошел, пошел вдаваться в середину моря. И так они долго плыли, пока Спартак не предостерег приятеля криком: «Э! Э!» Но в море надо кричать сильнее, и Володя не расслышал крика, плыл и плыл…

9

Море еще оставалось в светлых Володиных глазах, когда они вернулись в лагерь, и оставалось в глазах ребят, и все ребята неприкаянно слонялись по лагерю, словно только что вышли из моря, а вокруг уже темнело, уже отзвучал голос муллы, и Володя вольготно вздохнул и обнял Спартака за пояс, когда все ребята решили идти в селение Уадиас.

— Как хорошо, Спартак, правда? — сжимая его локоть, сказал Володя с тем необъяснимым чувством, будто он самый счастливый, и даже неловко быть таким счастливым. — Как хорошо, Спартак! И это море — подумать, в Средиземном море плаваем!

Спартак ответил, стараясь попасть ему в тон, и Володю еще более порадовало, что не отчужденны они и в этот, особенный вечер, и он опять сказал чуть громче про ребят, про море и про жизнь — ах, как чертовски великолепно жить! И когда, вбирая головы в плечи и чуть сутулясь, вошли они в пахнущее пряностями кафе и сели, свесив ноги, на высокие тумбы вокруг буфетной, полумесяцем, стойки, и когда хозяин улыбнулся пухлыми щеками, алым ртом, драгоценными камешками зубов, сливовыми глазами и стал откупоривать большую бутыль с темным, рубиновым вином, Володя ощутил томительную, приятную духоту в горле и как бы захлебнулся той радостью, что вот все они вместе и что это сейчас самое главное. Тут кто-то сказал тост, и он выпил — за море, за дружбу, за все хорошее — и застыл с круглыми глазами, ощущая внутри ручеек вина и то, как делается ему еще лучше. И вот они все переглянулись — Володя, Спартак Иван Рунке, Генка Стружак, Генка Леднев — и улыбнулись, хотя никому еще не вскружило голову вино. И Володя опять вспомнил, как долго плавали они сегодня и как Спартак не мог догнать его. Ом попробовал встать на ноги, но не ощутил опоры и навалился грудью на стойку, расплескивая вино, и сказал громко, прерывисто, взахлеб: