Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе

• Название: Эпоха викингов в Северной Европе
• Автор: Глеб Лебедев
• Издательство: Издательство Ленинградского университета
• Жанр: История
• Год: 1985

Монография посвящена малоисследованной в советской исторической литературе теме — заключительному этапу перехода народов Европы от первобытнообщинного строя к классовому обществу. В ней рассматриваются основные этапы деятельности викингов в Западной Европе, показана несостоятельность норманистстских построений буржуазной историографии. Впервые на конкретных данных истории, археологии, нумизматики и языка раскрывается значение Древней Руси для внутреннего развития скандинавских стран, показано ведущее место Древнерусского государства в международных связях народов Балтийского региона, роль варягов в истории Киевской Руси IX–XI вв.

---

Центральным субъектом скандинавского обычного права, восходящего к эпохе викингов и кодифицированного в X–XI II вв., был óðalsbóndi, одальсбонд, глава самостоятельной семьи, хозяин усадьбы, полноправный владелец одаля [53, с. 157–178], Именно он служит эталоном при характеристике свободного и правоспособного человека, обозначаемого в судебниках также словом maðr — «муж» (которое в сагах употребляется и в более узком значении — «человек конунга» «королевский вассал» — ср. G. 76, 77, 78 и, напр., Óláfs saga ins helga, 96; подобная эволюция косвенно свидетельствует об одном из направлений общественного развития). Bóndi, búandi, bóandi (от bu — «усадьба, хозяйство, двор») в рунических надписях употребляется изредка также в значении «муж, супруг» — maki [140, с. 185–186]; наиболее точным переводом этого термина, обычно понимаемого как «общинник», было бы «домохозяин» (т. е. от усадьбы, двора, хутора как основного структурного звена правовой сферы, «фокуса» реализации юридических норм). Двор, полный родственников, домочадцев, рабов, закрепляет социальный статус бонда, обозначаемого в этом случае термином fuller bónde — «полный бонд». Однако основные элементы этого статуса распространяются и на малоимущего бонда, «работающего в одиночку» (einvirki), и на бессемейного бобыля (einloypr maðr). Все градации крестьянского статуса охватывало собирательное понятие karl (спектр значений: «крестьянин», «мужик», «парень»). Karlfolk ok svá jarla — «карлы и их ярлы», «простонародье и знать» — формула саг, сжато передающая представления об общественной структуре. Корень — karl-, сохраняющий, в отличие от bondi, некий уничижительный оттенок, стал продуктивным и за пределами крестьянской среды, точнее, — над нею: словом húskarlar, обозначавшим изначально работников, «дворовых», в рунических надписях эпохи викингов названы королевские дружинники [140, с. 186, 188].

Бонд, будь он «полным» или «одиночкой», принадлежит к автономной крестьянской общественной структуре, когда она иерархически замыкается на домохозяина, когда вся полнота прав и власти в доме принадлежит тому, кто занимает в этом доме ondvegi, почетное хозяйское сиденье [G. 35, 266; F. X, 2, 8]. Высшим воплощением этой полноты крестьянских прав стала категория stórbóndi, «могучих бондов», представляющая собой не только особый социальный тип [53, с. 245], но и одну из ведущих сил эпохи. «Могучие бонды», опиравшиеся на крупные наследственные земельные владения, многочисленные собственные семьи (включавшие домочадцев, зависимых работников и слуг, рабов), обладавшие разветвленными родовыми связями в округе наряду с потомственной родоплеменной знатью, tignir menn (хавдингами, херсирами, ярлами, «малыми конунгами»), выступали своего рода «узлами прочности» социальных связей. Они в состоянии были выставить собственные вооруженные силы, организовать военный поход или торговую экспедицию, как Оттар в IX в. [King Alfred's Orosius, Periplus], Брюньольв в X в. [Сага об Эгиле, 32], Торир Собака в XI в. [Сага об Олаве Святом, 123]. Они были если не постоянными участниками (хотя в молодые годы случалось и такое), то организаторами походов викингов; они же выступают во главе наиболее упорного сопротивления королевской власти, утверждавшей в северных странах новые порядки и новую религию (Олав Святой при Стиклестаде в 1030 г. пал от рук именно «могучих бондов», Торира Собаки и Кальва Арнарсона). Социальный статус «могучих бондов» обеспечивала незыблемость сложившейся локальной военно-демократической структуры в пределах небольшой, охваченной прямыми родовыми связями древней племенной области. Но по мере того, как развертывались процессы, этой областью не ограниченные: походы викингов с их возрастающей масштабностью и организованностью (черпавшие ресурсы из множества мелких племенных областей и объединявшие их в единую надплеменную стихию); регулярное движение товаров по международным торговым магистралям и их циркуляция в крупных центрах; укрепление королевской власти и ее вооруженной силы, опиравшейся на новый социальный потенциал; по мере того, как формировались интересы и определялись средства новых общественных групп, слой «могучих бондов» оказывается на одном из трудных перекрестков социальных коллизий. Он, в принципе, выдерживает столкновение с королевской властью, которая уничтожила племенную структуру, но пошла на определенные компромиссы с бондами, сохранив и приспособив к своим целям сложившуюся административно-территориальную организацию, народное ополчение, обычное право. Однако устои родового землевладения были подорваны; в XI–XII вв. разворачивается процесс дифференциации бондов, многие из них теряют свой одаль. Те, кто сохраняет его, одальманы («могучие бонды» прежде всего) превращаются в условиях прогрессирующей феодализации в мелких вотчинников, хольдов — рыцарей [53, с. 178–214].

Эпоха викингов, — и в этом ее историческое своеобразие, — была временем появления, наивысшего подъема и начала разложения слоя «могучих бондов», временем полного и последнего расцвета общественного строя, основанного на крестьянском землевладении. В рамках эпохи викингов можно проследить начало его подчинения господствующей феодальной иерархии и перерождения в уклад угнетенного класса феодального общества, — правда, угнетенного, но, в отличие от других европейских стран, никогда не закрепощенного [4, с. 352–353]. В IX–XI вв. скандинавские бонды, опираясь на родовое землевладение, одаль, создали достаточно стройную систему правовых норм, их гарантий, административно-территориальную организацию (обеспечившую эффективность функционирования правовой системы) и, наконец, военную организацию, интегрировавшую силы бондов в разных масштабах (от уровня первичного территориального округа, объединявшего несколько семей или родовых союзов, до уровня области или страны). Стимулируя в определенной степени внешнюю экспансию, движение викингов как производной от общества бондов новой военно-социальной силы, эти общественные институты прежде всего обеспечивали прочность социального статуса бондов в IX–XI вв., а затем, перейдя в средневековье, сохранили определенный комплекс прав, личную свободу, политическую самостоятельность скандинавского крестьянства, что и определило своеобразие северного феодализма.

Bónda rétte, народное право, охватывало сферу личной безопасности, имущественных отношений, пользования общинными угодьями, участия в работе народного собрания, вооруженной защиты личности, родовой группы, области, страны. Его действенность обеспечивал классический военно-демократический механизм, когда субъект права, землевладелец-общинник, член народного собрания и воин совмещаются в одном лице. Это совмещение выразилось в такой общественной гарантии, как обязательное вооружение folkvapn — «народное оружие», атрибут полноправия бонда, сохранявший свое значение вплоть до XIII–XIV вв.

В первом норвежском общегосударственном судебнике Landslov (1274 г.) «народное оружие» дифференцировано в зависимости от имущественного состояния бондов [L. III, 11]. Сама по себе показательная, эта градация позволяет сопоставить военный потенциал норвежского крестьянства с потенциалом правящего класса, представленного в дружинном уставе XIII в. [Hírðskra, 35]: это соотношение характеризует общественные силы, сформировавшиеся и как результат, и как своего рода диалектическое отрицание эпохи викингов.

В XIII в. даже высший слой бондов уступал низшей категории королевских дружинников, хотя и приближался к ней по вооруженности. Тем не менее, как и в IX–XI вв., бонд «с копьем и мечом» (med odde ос eggiu) являлся для выполнения важнейших общественных функций [G., 66, 121, 238].

Вооруженные свободные группировались в сложную территориально-административную структуру. По мере разрастания родовых союзов от первичной, главной усадьбы hófud ból (остававшейся своего рода центром aett) отпочковывались дочерние хутора; возникала чересполосица поселений, относящихся к разным кланам. Первичная родовая организация дополняется территориальной. Дворы группируются в объединения, называвшиеся grend (в Трандхейме — sambuð), куда входили соседи-одальманы пользовавшиеся одними общинными угодьями almenningr [53, с. 66, 100–122; 89, с. 134–149]. Жизнь такой соседской общины регулировалась сходками, религиозными обрядами, совместными пирами. Ólhús, «дом для пира», был ее центром каждый полноправный домохозяин-бонд был участником пира-братчины (ólfoer); древний индоевропейский напиток ól, пиво, как и у германцев Тацита, и у персов Геродота был средством общения с божествами [Тацит, 22; Геродот, I, 133].

Ты сказал мне воин
браги нету в доме
Что ж тогда вы дисам
в жертву приносили?

— издевательски спрашивал бонда скальд Эгиль, оказавшийся нежеланным гостем на такой пирушке. Дисы — языческие божества плодородия, disaething назывался весенний тинг свеев в Упсале когда совершались жертвоприношения «во имя мир: и за победы конунга», устанавливался «мир дистинга» (disaethings friðer) и устраивалась ярмарка (markaðr ok kaupstefna) Этот комплекс функций дублировался и на других уровнях — областного, местного тинга, соседской сходки [89, с. 45–46].