Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!

• Название: Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!
• Автор: Лев Сокольников
• Жанр: Современная проза

---

Скандал, основой которого явилась слабость сфинктеров спасающихся граждан, мать вела с владелицей погреба-ямы. Это было ясно с самого начала: кто бы из посторонних, из "рядовых" граждан, посмел бы матери дать приказ: "замолчи"!? Ясное дело, повелевать могла только хозяйка "бункера".

Позволю вольность в рассуждениях: истеричка, "знавшая" о "приборах подслушивания разговоров прячущихся в земляных норах советских граждан", была владелицей вонючей ямы с названием "погреб"

Истеричность для женщины — вроде бы всегда было нормой, а в войну — особенно. Но её опасность содержалась не в истеричности, а в сочетании глупости и редкостного вида сволочизма.

Откуда могла знать о "приборах подслушивания" установленных на вражеских бомбардировщиках? Ничего, разумеется, не знала, придумала "на ходу". Врала от страха, от страха и не такое придумать можно!

Для чего пугала других? Тут ответ сложнее: или потому, что была безнадёжной дурой, или большой сволочью с понятной "философией":

— Если мне страшно — трясись и ты!

То, что пыталась заразить страхом взрослых — под вопросом, но что травила сознание детей — это наверняка!

Сколько тогда было таких "мелкомасштабных" дур? И что с них можно было взять, что предъявить:

— Она — женщина! — а женщине позволено быть любой! Скулила баба от страха — и всё. Она в спокойном состоянии соображать не могла, а чего от неё ожидать во время налёта? Не дано было соображать, в какой части города асы Люфтваффе разгружали бомбовые люки "летательных аппаратов тяжелее воздуха" и когда с единственной бомбой доберутся до её погреба!

Сколько тогда было владельцев погребов, кто звал соседей разделить с ними страхи — по причине малого возраста не мог подсчитать.

— Бес, а у владельцев "высоких", столичных подвалов, тогда сфинктеры, как у меня, открывались?

— Нет.

— Что, они у них были такие прочные? "Стальные?"

— Нет. Сфинктеры у всех одинаковые и в опасные моменты для тела открываются без команды из "центра". Но такое бывало вначале, а потом повторные налёты укрепляли "запорные кольца". Для удержания в "подчинении" основного, зловонного "запорного кольца" каждому из вас требовалось определённое количество налётов машин "Люфтваффе". И не каких-нибудь пустяшных, далёких налётов, а "местного значения", настоящих и серьёзных. Помнишь, когда твой основной, "срамной" сфинктер, перестал открываться по пустякам?

— Приблизительно к сентябрю уже не было стыдно за себя.

— Вот! А высоких "погребных" начальников не бомбили так, как тебя, у них не было повода для открытия личных "запорных" колец, их "запорные" кольца не получили такой тренировки, как у тебя.

Тогда, но в других, в немыслимых по комфортабельности подвалах, в немыслимой прочности бетонных и хорошо вентилируемых погребах, "царственные" дураки, предлагали всему народу разделить с ними свои страхи "за будущее страны".

— "Молчать, а то вражеские лётчики могут услышать!" — бес, они такое говорили людям?

— Говорили. Ничего нового, суть одна, но масштабы — разные. Честные историки говорят, что и у "больших" людей "запорные кольца" точно так давали "слабину", как и у маленьких граждан "страны советов", коих они позволили бомбить авиацией Люфтваффе.

У граждан, спасающих жизнь в земляных норах, было два пути:

а) бесконечно и до беспамятства, с непроизвольным открытием и без закрытия "запорных" колец, трястись от налётов вражеской авиации, и

б) всего только один раз страшно разозлиться на подлую вражескую авиацию и пребывая в "беспамятной ярости", есть такая, сказать только себе:

— Сволочи! "Бомбилы" проклятые, чтобы вам никогда до аэродрома не добраться! — и смею уверить любого труса, что после посыла проклятия в сторону гудящих авиационных моторов, сфинктеры тут же закрывались! Затягивались весьма прочно! Удивительно и так всё просто! Поверь, читатель: прочность затяжки природного запорного кольца зависела от степени собственного гнева! Если когда-либо доведётся на себе испытать обработку чужими бомбами и не испытывать непроизвольного открывания сфинктера — приходи в ярость! — никакие неприятные запахи исходить от тебя не будут!

Только сейчас "дошло" (как долго!), что владелица погреба, где мы так страшно воняли в памятную бомбовую ночь, приглашала спасаться соседей лишь только потому, что ей одной колотиться от страха со всеми "вытекающими" последствиями в собственном "убожестве" было невмоготу! "Человеколюбием и заботой о ближнем своём" в том погребе и не пахло, там царили совсем другие "ароматы". Она не знала русских пословиц и поговорок, но придерживалась их: "на миру — и смерть красна". Великое чувство: интуиция!

Вспоминаю плакат времён начала войны: женщина крепко прижимает ребёнка к груди, а вражеский штык-нож вот-вот проткнёт их! По-хорошему, по-правильному плакат должен был выглядеть так: женщина на нём собой закрывает ребёнка полностью так, чтобы того ребёнка можно было только угадывать, но не видеть его. А она его как бы выставляет под вражеский штык! Рождалось нехорошее впечатление, что она закрывается ребёнком. Обвиняю автора плаката в глупости, в бесчеловечности и ставлю ему диагноз: "заболевание "погребной" болезнью!"

Подвальную истеричку понял взрослым:

— Господь не допустит гибели невинных малюток! — а с малютками бог, авось! и нас помилует. И мы с малютками проскочим! — симбиоз "матери и малютки" имеет широкое хождение и до сего времени: прямые "потомки" владелицы древней ямы с именем "бомбоубожество", адаптировавшись к нынешним условиям, успешно используют детей с целью собственного спасения. Повсеместно. Дети всегда были товаром. Схема настолько проста, что проще и быть не может: "подайте на ребёнка"! Видимый и жестокий удар по чувствам окружающих. Какие-либо чувства у самих бьющих при этом отсутствуют напрочь!

— Плакатом призывали спасать женщину и её дитя, а за плакатом виделся "советский социалистический" строй. "Единственный" в мире. "Передовой". "Гуманный". "Гула…". Пардон, "занесло", это не из той оперы ноты. "Человечный". Какой ещё? Каждый может прибавить эпитеты в силу своих знаний и личных впечатлений о прелестях недавнего строя — это не моё, это всё бесовское.

Памятная и единственная "ароматическая", скандальная ночь закрыла доступ матери в спасительный погреб при налёте любой авиации, каким бы страшным и губительным не был налёт. При любом налёте в спасении нам было бы отказано с формулировкой "мест нет"!

Никто из нас тогда не знал, что такое клаустрофобия, но заболели мы ею в погребе вслед за родительницей. После памятного ночного скандала, когда у спасающихся произошло поголовное открытие всех запорных колец, мать приобрела массу врагов:

— Глядите-ка, все трусы, одна она храбрая! Все обделались от страха, а она чистой осталась! — а так у нас не должно быть: если паниковать — то всем и до потери сознания, желательно — обделавшись… У нас герои в земляных норах не прячутся! У нас "все, как один!" должны быть или "сЩасливыми", или обделавшимися. Любая "третья позиция" — "вражеская"!

Мать, призывая спасающихся граждан не портить зловонием "среду обитания", косвенно обвиняла их в трусости. Кому приятно? Как терпеть обвинение, пусть и по причине? Обделаться от страха — это одно, а выслушать обвинение в трусости — это совсем "из другой оперы"! Мать вообще подруг не имела, кроме одной единственной, "закадычной", а после ночи в погребе обзавелась и "врагами"… Обделавшимися врагами. Обделавшийся враг опаснее.

— У вас вражда между взрослыми автоматически переходит и на детей:

— Ты с ним не водись! — ещё не разу не было, чтобы такой приказ не последовал детям от враждующих родителей.

До сего дня не знаю правильного перевода "закадычная подруга", но думаю, что это как-то связано с горлом. "Кадыком". Перевод вольный, и звучит он так: то ли "порву за подругу кадык всякому", то ли своего кадыка за подругу не пожалею.

Родительница после той ночи сказала:

— Никуда не пойду! Что будет — то и будет! — мы согласились.

Вонючая ночь в земляной яме привела к осмыслению того, чего выразить словами у меня тогда не получалось: оказывается, природное "запорное" кольцо заднего прохода на открытом пространстве не даёт "слабины", как в абсолютном мраке подвала. Открытие было приятным, но поделиться им с кем-то ещё не решился.

Единственное, что мы делали, укладываясь спать — одевали из вещей на себя всё, что имелось. Имелось совсем мало:

— Если что и случится, то, одежонку впотьмах искать будет некогда! А так — в чём выскочим — то и наше! — говорила мать и заставляла закрывать уши подушками, когда звуки рвущихся бомб становились уж очень громкими! Неприличными, нахальными! Подушки на уши — обман, ширма, иллюзия! Вроде бы звук от разорвавшейся фугаски не так близок, фугаска рванула где-то далеко, не волнуйся, до тебя далёко! Авось, в этот раз и не доберутся! Укрывавшие слух подушками граждане были уверены, что подушки были прочней брони и лучшей защитой от осколков! Кто закрывал тогда головы подушками — в них верили больше, чем отступающей Подушка на голове во время налёта была примером полной отдаче Судьбе: