Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!

• Название: Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!
• Автор: Лев Сокольников
• Жанр: Современная проза

---

Глава 65.

Время тишины.

Война "свалила" на восток, и в монастырь пришла тишина. Делать такое заявление — "гневить бога": на отсутствие тишины насельникам монастыря грех было жаловаться.

Не без следа убежала советская власть: брошенным гражданам она оставила лозунги и призывы:

— "Враг будет разбит — победа будет за нами!" — оно, может, всё так и будет в будущем, а пока что немцы город взяли, и когда разгром врагам учинят — убежавшие на восток оккупированных не известила. Хотя бы вот так:

— Бля буду, но через месяц — вернусь! Терпите и не вздумайте мне изменить!

Лозунг о будущем разгроме врагов затмевался заботами о прокорме на каждый приходящий день. Каков процент горожан меняли местами лозунг о разгроме врагов и заботу о пропитании — не знаю.

— Не прикидывайся идиотом! Всё прекрасно знаешь!

— Никто тогда не произвёл "опроса общественного мнения" в среде насельников монастыря по теме: "Вы верите в лозунг, что оставили вам "вышестоящие товарищи"? — сколько жителей монастыря верили в незыблемость лозунга о будущем разгроме врага — мой малый возраст и знания не позволяли знать.

— Ещё раз: не прибедняйся!

— Бесяра, был договор не употреблять словесные "выверты"? Почему нарушаешь?

— Ох, уж эти вечные ваши заботы о хлебе насущном! Не вам ли тысячу лет говорили, что "не хлебом единым жив человек", а лозунгами, спущенными "сверху"!? Вам бы только утробу набить, а что гинет государство "рабочих и крестьян" — наплевать!

С чего началась оккупация? С регистрации. Новое и непонятное слово. Её помянул отец после первой вылазки в город.

— Регистрацию проводят — неслыханное ранее слово означало простое намерение оккупационных властей: провести учёт всех, кто верный своим родным хижинам остался на месте и не ударился в побег на восток… Не медля враги предупредили: "уклоняющиеся от регистрации граждане автоматически перемещаются в разряд врагов Рейха"! — коротко и понятно.

Следом пошли другие разговоры, теперь уже о другой "директиве", с востока, но не менее приятной: "всякий, кто посмеет выполнить приказ оккупантов о регистрации — будет осуждён советским судом полным "букетом":

а) "изменник родины",

б) "предатель"

в) "враг народа"!

Оставшиеся в оккупации обитатели монастыря вспомнили о персонажах греческой мифологии Сцилле и Харибде. Но не все, ничтожный процент. В каких долях, и сколько жителей монастыря разделились в симпатиях к той, или другой из упомянутых особ — и этого не знаю. Не было тогда ВЦИОМа, да и основная масса насельников монастыря ничего не знала из греческой мифологии, мудрёные слова, "Сцилла и Харибда" ни о чём говорили. Им были ближе и понятнее свои, родные и вечные "хрен" и "редька". О любимых растения они знали, что:

— Хрен редьки не слаще! — не указывая конкретно, кто на то время был "хреном", а кто — "редькой". В сложившейся обстановке единицы применяли и другие отечественные поговорки о "жерновах". Поминали "огонь да полымя", "молот и наковальню". Последняя пословица не имела хождения в монастыре потому, что её написал Хенрик Гейне, а он был из Германии.

Ничего не знаю о том, что говорили жители других оккупированных городов, но монастырские обитатели рассуждали:

— Оно, конечно, может всё и так, может и не следует регистрироваться, но советская власть — во-о-он где, а немцы — рядом, с винтовками ходят и "аусвайсен" с прохожих требуют! — без возражений и страхов "что будет мне, когда наши вернутся" выполнили приказ оккупантов о регистрации.

Были тогда очереди на регистрацию, какие сегодня можно видеть в наших канцеляриях при получении нужных бумаг, не было их — и этого не знаю. Те, кто получал Ausweisen во вражеских комендатурах времён оккупации, сегодня, естественно, старые люди. Дисциплинированные и пуганые советской властью люди, но и они "обнаглели" до такой степени, что сравнивают процедуру получения документов у врагов с нынешними условиями получения "бумаг". Сравнения не в пользу "родных":

— Зря немцы не остались у нас! Они бы порядок навели! — это не слова беса, и не я за него говорю, такое в полный голос сказал старый человек в одном из "присутственных" мест города. Да, из тех, кто помнил оккупацию. Ужаснее предательства слышать не приходилось! Вот что значит хотя бы раз побывать в оккупации!

Имелись у советской власти основания гневаться против ослушников, что не пожелали покинуть родные норы и двинуться на восток? Верная себе, как всегда, "перегибала": разве ты не требовала "беспрекословного послушания" от подданных? Не она ли приучала жёсткой рукой граждан к дисциплине? Тысячи бумажек для моего проживания — не её ли старания? С чего это вдруг теперь требуешь к себе большего почтения, чем к пришельцам!? Как я мог, основательно тобой дрессированный в прошлом, совсем, как цирковой медведь, различать, чей подо мною велосипед? Советский, или чужой?

— А патриотизм!?

— А был ли он? Если и был, то к сорок первому крепко покачнулся… "выветрился"!

У советской власти ума не было, но хитрости — в избытке. Когда видела приближение момента заполучить по морде, то немедленно вспоминала о "родине" и о начинке: рядовых тружениках. Родины без народа не существует, но кто постоянно напоминал, что народ "всячески обязан любить и защищать родину" — и этого мне не дано было понимать. Перед "родиной" отступали закоренелые предатели: "как против родины идти"!?

Расчёт выл верный, но исполнение — не всегда: у меня и у секретаря обкома на тот момент была "одна родина", но с разницей: секретарь любил её "беззаветно", то есть без оговорок, а я вспоминал о родине тогда, когда забывал о секретаре. Любить родину и секретаря обкома в родине никак не получалось!

И ещё была разница между моей любовью к родине и любовью секретаря обкома: он мог "именем родины" от меня избавиться, а я от него — нет. Когда происходило "очищение" от меня — естественно, "очищалась" и родина.

Но бывало итак, что родина очищалась и от секретарей. Было, было такое. Если кто-то очищал отечество и от него, то такое могли совершить только "враги отечества".

Было и третье отличие, но не основное, не главное: секретарь обкома одну сиську у родины сосал, а за другую — держался, предлагая остальным гражданам любоваться "картиной величия родины":

— …как велика и прекрасна она! — закончил бес главу сиськами родины.

Глава 66.

Продолжение тишины.

С учётной бумажкой в кармане оккупанты позволяли перемещаться по городу в светлое время сколь угодно. До комендантского часа враги к оккупированным советским гражданам претензий не имели, враги страдали меньшей подозрительностью, чем нынешние "работники правоохранительных органов" стольного града. Bite, "шпацирен", гуляйте, то есть, по улицам родного города!

Нужда в хождениях по городу появилась с первых дней оккупации и называлась "волка ноги кормят". Древнее, никогда полностью не исчезавшее название. Оно, с перерывами различной длительности, всегда приводило нас на базар. Это в других местах и в иное время "все дороги вели в Рим", а у нас в оккупацию все дороги сходились на базаре. Во все смутные времена, будь то оккупация, или перемена строя, все наши дороги вели на базар.

— Базар — основа человеческого существования! Его Величество Рынок!

— Набрал "Его Величество Рынок" и первые буквы складываются в название современной валюты Европы. Как называется такое явление? — "Абвеатура".

— Это что же проглядывалось в оккупацию!? Если захватчики чтили и уважали рынок, то и захваченные не менее захватчиков ценили его!? Или больше? Потому, что изголодались по рынку? И те, и другие понимали, что рынок — "основа цивилизации" и пропитание военными действиями не заменишь! Пропитание не требуется мёртвым, а живые хотят выполнять "питательный" ритуал три раза в сутки, но поскольку время военное, то о каком трёхразовом питании речь вести"?! Хватит и двух! Но желательно — каждый день! И только "мудрая" советская власть не могла понять столь простой истины…

— Всё она понимала, сука, знала, что такое "рынок", но понимала и то, что если дозволить рынку "поднять голову", то ей немедленно придёт конец. Советская власть погибла от рынка, что и случилось в известные времена.

Выполнение чужого приказа о регистрации, убежавшая "советская власть" считала не менее тяжким преступлением, чем встреча врагов хлебом/солью. Хлеб и соль стояли на первом месте в длинном списке предательств, и были наиболее тяжким. Далее следовала "выдача советских патриотов" оккупантам, "служение врагам с отягчающими обстоятельствами". Пожалуй, никто более жестоко не отягчал личное будущее, как полицаи.

Каким, по тяжести, было преступление отца, когда принимал участие в перевозе "военной техники и живой силы противника по захваченным железным дорогам страны советов" — не берусь судить. Ясное дело, что мне хочется "реабилитировать" отца, но бес сказал: