Владимир Бабенко - Записки орангутолога

• Название: Записки орангутолога
• Автор: Владимир Бабенко
• Издательство: ООО «Эклибрис»
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9900699-1-х

Владимир Григорьевич Бабенко, доктор биологических наук, профессор кафедры зоологии и экологии Московского педагогического государственного университета, член союза писателей России, автор более 500 научных, научно-популярных, учебных и художественных публикаций (в том числе свыше 60 книг).

«Записки орангутолога» (2006) продолжает серию книг В. Г. Бабенко «Люди, звери и зоологи» (1991), и «Лягушка на стене» (1998). В предлагаемой книге также рассказывается о людях, посвятивших себя профессии зоолога и о невероятных приключениях которые случаются почему-то именно с ними.

О научной работе зоологов сами за себя говорят монографии, книги, статьи, тезисы и отчеты. А вот как этот материал добывается и что остается «за кадром» и вообще откуда вырастают, как воспитываются, где учатся люди этой редкой и замечательной профессии, известно немногим.

Все истории, написанные в этой книге — подлинные, все они случились с автором, его друзьями, приятелями или знакомыми. Автору оставалось только «сшить» разрозненные эпизоды в единое повествование.

---

Миша, Фузя, спаниель и я остались, а водитель поспешил назад, в Москву.

Смолк шум мотора, и слышно было как с отстойников крякают утки. Миша решил не выдавать вечером свое присутствие и не греметь. Но Фузю на всякий случай собрал и зарядил.

Мы с Мишей посидели на вершине стога, посмотрели, как над нами летают чайки, потом мой кумир достал бутылку портвейна, хлеб, колбасу. Он открыл бутылку, смочил вином ломоть хлеба и дал его псу. Собака его съела, и Миша дал ей колбасы — закусить. А потом выпил и закусил сам. Мне он выдал бутерброд, кружку воды и карамельку. Потом мы посидели еще немного, посмотрели на ранние звезды и забрались в стог — спать.

Утром мы проснулись от того, что снаружи раздавались голоса. Миша зажал рукой пасть спаниеля и затаился — иногда, правда очень редко, поля орошения посещала охотинспекция. И Миша не хотел, чтобы она ему испортила день.

Через минуту Миша понял, что это, во-первых, не охотинспекция, а во-вторых, что человек вне стога всего один. А разговаривает он со скотиной — с лошадью.

Скорее всего, это был местный крестьянин, ворующий по случаю воскресенья ничейное сено для своего хозяйства. Мы с Мишей и собакой пережили около получаса страха, когда вилы мужика сновали вокруг нас.

Но все обошлось. Послышалось традиционное «Но!», рассудительный мат, удаляющийся скрип телеги и приглушенный цокот копыт.

Только после этого Миша освободил спаниеля и мы выбрались из стога. Миша достал Фузю и выстрелил в воздух. Мужик оглянулся, изо всей силы хлестанул лошадь, и она пошла галопом.

А мы направились к отстойникам — на берег как раз приземлилась стайка чибисов.

С Мишей было очень интересно. Несмотря на то, что он все время стрелял, матерился, а при появлении любого человека (правда такие встречи были очень редки) прятался с Фузей в кусты. Но в перерывах между всем этим он мне показывал птичек — он их, действительно, прекрасно знал. Он показал мне и чибиса с заунывным голосом, с крыльями, похожими на носимое ветром пегое полотенце, и взлетающую с песней над тростниками и мелькающую рыжим хвостом варакушку (я, к своей радости, даже успел рассмотреть у одной птицы голубое горлышко!), и тоскливо свистящего кулика-мородунку, и нарядных, дерущихся турухтанов, и каких-то уток, которых я не запомнил, да, честно говоря, и не разглядел — слишком далеко они сидели.

К концу дня у Миши в рюкзаке, кроме Фузи, лежали два убитых чибиса, а у меня в сумке — банка с аксолотлем. Я его так и не выпустил. Было жалко сажать его такого чистого в такой грязный пруд.

От аксолотля я избавился только через месяц, когда мы всем кружком поехали в Никольские выселки — в настоящую экспедицию.

* * *

Интересно бы проследить эволюцию рюкзака. Ведь были же да и сейчас есть удобные приспособления для переноски тяжести на спине. Это и высокие заплечные корзины шерпов, и поняги таежных охотников, и особые приспособления (не знаю как они назывались, но, наверняка, и они имели свое название) волжских крючников.

И несмотря на все это, горожане придумали свое приспособление и обозвали его рюкзаком. И очень долгое время он был круглым, широким и пузатым. Существовало даже особое искусство укладывать рюкзак, чтобы он не натирал ни плечи, ни поясницу и не давил в бок каким-нибудь топором или фотоаппаратом.

Вот, точно такой рюкзак был у меня — уже почти шестиклассника. Так как предполагалось, что я буду ездить с ним долго и далеко (и, к несчастью, это предположение оправдалось — с этим рюкзаком я проездил, действительно, долго), родители мне купили самый большой рюкзак — на вырост. Поэтому, как я ни старался подтянуть лямки, он года три, пока я достаточно не подрос, все время во время моих экспедиций висел у меня на заднице.

Так же он висел у меня в конце мая 1962 года во Владимирской области, когда мы брели в Никольские Выселки — только что открывшуюся учебную базу, где студенты одного из московских институтов проходили летнюю полевую практику по биологии.

Это был мой первый самостоятельный долгий выезд в природу.

В рюкзаке было одеяло (под спиной — для мягкости), жестянки с тушенкой и сгущенкой, крупы, запасные штаны и свитер. А кроме того, в руках я нес банку с аксолотлем. А так как кружковцы намеревались там не отдыхать, а проводить научные исследования — ловить мышей и наблюдать птичек — то каждый нес еще и научное оборудование.

Мне, как самому хилому, выпало тащить самое легкое — три жестяных цилиндра для ловли грызунов. Они были в полотняном мешке, но в мой рюкзак не поместились. Поэтому этот мешок я повесил на шею и цилиндры болтались у меня где-то на животе.

Надо было пройти километров десять — огромное расстояние, как тогда мне казалось. Первую пару километров все, пресыщенные естественным допингом, — лесным весеннем воздухом — не прошли, а просто пролетели, потом темп постоянно замедлялся.

Где-то на полпути Миша преподнес мне как будущему орнитологу сюрприз. На очередной остановке он отлучился, а потом быстро вернулся. На его лице была неподдельная радость, а в руках — сильно пахнущий дохлый ворон. Миша объявил всем, что из этого ворона он сделает чучело. Но шкуру снимет, когда мы дойдем до Выселок. И самое надежное место, чтобы перья ворона в пути не помялись — это жестяной цилиндр для ловли мышей. С этими словами Миша запихнул ароматную птичку в мой цилиндр и мы пошли дальше.

Не знаю как другие, но я до этих Выселок, с моим рюкзаком и Мишиным тухлым вороном, добрался совершенно измученным.

В комнате, выделенной юннатам, были только голые кровати (впрочем, на одной в углу громоздилась стопка грязных матрасов), печка и стол. В коридоре с разбитым окном мы обнаружили соседей: на балке пара ласточек строила гнездо. Мы, стараясь не мешать им, сняли рюкзаки. В комнате было сыровато и холодно. Все пошли за дровами, и через полчаса на крыльце возвышалась куча трухлявых досок, старый штакетник, одно огромное принесенное Мишей бревно, разбитая тумбочка и прочий деревянный хлам.

Когда я вернулся из леса с двумя добытыми там корягами, все мои приятели стояли у дома и смотрели на крышу. Там сидел Миша и длинным шестом тыкал в трубу. Как оказалось, трубу для своего гнезда облюбовали галки, набросав в нее метровый слой веток и разного сора и Миша пробивал эту пробку.

* * *

Первый день мы бродили недалеко от Выселок, но все равно к вечеру на всех подоконниках стояли разнообразные банки, в которых плавали щитни, жаброноги, жуки-плавунцы, тритон и прочая водная живность. Похожие на круглые пули катышки сухого заячьего помета и разгрызенные белкой или раздолбленные дятлом шишки соседствовали с просоленной шкурой, снятой-таки Мишей с тухлого ворона.

Под потолком в маленькой клеточке пищала московка — манная птица Миши, взятая им для ловли других пернатых, а в коридоре стояли огромные, очень живописные березовые сучья — это Миша нарубил их где-то, чтобы впоследствии облагородить вольеру у себя дома.

По-настоящему мы ели только вечером. Миша за ужином всех поразил, когда он своей хитро изогнутой стальной ложкой очень ловко, одним движением полностью опорожнил банку с тушенкой, моментально проглотил извлеченное из нее содержимое, а практически чистую банку бросил на пол — вылизывать своему спаниелю.

Ночевали мы все вместе — сдвинув кровати, постелив на них матрасы, тесно прижавшись друг к другу и накрывшись телогрейками. Было тепло.

* * *

Деревенские ласточки, с которыми мы делили коридор совсем не боялись людей и целый день со щебетом сновали туда-сюда через разбитое окно.

К птичкам быстро привыкли, и Миша только на третий день сообразил, что это очень хороший материал для проведения младшими юннатами самостоятельной исследовательской работы.

Однажды он, после обеда, сытый, лежа на кровати и наблюдая сквозь сигаретный дым за порхающими ласточками подумал, что дневная жизнь их изучена, а вот ночную жизнь этих птиц еще никто не наблюдал.

И он тут же приказал самому младшему — Сереже готовиться к ночному бдению. Меня Миша на этот раз пожалел, видимо посчитав, что свою часть орнитологической программы я выполнил, транспортируя ворона.

И вечером, когда все располагались ко сну, Сережа был посажен на балку, как раз находившуюся напротив гнезда ласточек. Миша выдал ему фонарик, записную книжку и сделал жесткое внушение, что юннат должен бдить, глаз не смыкать, а утром доложить, как прошла ночь в доме птичек.

Отдав эти распоряжения, Миша добрался до кровати, закрыл глаза и через минуту захрапел. Вскоре угомонились и остальные юные испытатели природы. А еще через полчаса из коридора раздался Сережин крик, грохот и лай спаниеля. И еще было слышно, как в окно колотились птицы. Оказалось, что наблюдатель задремал и свалился с балки, едва не задавив собаку. Миша встал, поймал руками обеих ласточек и посадил их до утра в клетку. Утром он этих касаток выпустил. Больше они на этой балке гнезда не строили. И ночная жизнь этих птиц так и осталась для науки загадкой.