Василий Ледков - Метели ложаться у ног

• Название: Метели ложаться у ног
• Автор: Василий Ледков
• Издательство: Северо-Западное книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1983

В новый сборник прозы «Метели ложатся у ног» известного ненецкого писателя Василия Ледкова вошли как ранее издававшиеся повести «Метели ложатся у ног», «Свадьба», «Синева в аркане», так и новые: «Розовое утро» и «Белый Ястреб».

В своих произведениях автор рассказывает о жизни ненецкого народа в прошлом и настоящем, о тех прогрессивных преобразованиях, которые происходили и происходят сегодня на ненецкой земле.

---

Не своим голосом, растягивая слова, я сказал:

— Старик Явтысый!.. Не пора ли тебе самому на тот свет?!

Ноги у старика будто обломились. Он сел, уперся руками в землю, голова запрокинулась, губы побелели.

Я сам испугался, но потом снова гаркнул:

— Вон отсюда! Чтобы духу твоего не было на Крутой!

Старик начал креститься и отползать в сторону. Лишь удалившись метров на двадцать, он вскочил на ноги и без оглядки, с ветерком, унесся под гору. Там сел на нарты и — поминай как звали! Всё, что принес на гору, старик оставил мне. Вот вам и бутылка. А эти, — он достал две деревянные куклы, одну в суконном совике, другую в малице, и подал нам, — ваши тени. Возьмите их. На память.

Лида очень обрадовалась сувениру, но сказала строго:

— Ты, Иван, брось впредь подобные шутки. Нельзя так издеваться над верующими. А умер бы старик со страха?!

— Я не подумал об этом, — сказал виновато Иван и добавил решительно: — Но пусть никогда не делает людям зла! Мне стыдно за него.

…А вечером Иван гикнул на оленей, и нарта его помчалась в тундру: сегодня он дежурил в стаде. Проводив его, я стал рассказывать Лиде про жизнь Ивана.

Хозяйство его отца Романа было бедняцкое. Он всю жизнь гонялся по тундре в поисках песца. Песец что ветер: не скоро его поймаешь. А однажды, в разгар песцового сезона, заболела жена Романа Санэ. Жар у нее, кашель, боль в груди. Роман не смог охотиться, прервал промысел.

Ехать в поселок за доктором — далеко. Но Роман знал, что в соседнем стойбище живет шаман Сядэй. Охотник бросил семью и поехал к шаману.

Роман Лагейский всю дорогу убеждал себя:

— Сядэй вылечит мою Санэ. Он — добрый шаман…

А Сядэй сказал Роману:

— Теперь у нас — новая власть. Все люди на себя работают. Мне тоже надо охотиться. Песец сейчас хорошо идёт на приваду. Но если у тебя, Роман, беда, я вылечу твою Санэ. Только ты возместишь потерянный промысел.

Роман не хотел терять жену и единственную в семье, кроме него, работницу.

— Ладно, я тебе возмещу убыток, — сказал он и привез Сядэя в свой чум.

В первый день шаман ничего не делал. Спал[85]. Второй — спал. Так он неделю проспал. Санэ металась в постели все дни и ночи. Она бредила. Душил кашель. Роман пас оленей, кормил детей, ездил по капканам. Утром первого дня второй недели Сядэй сказал Роману:

— Дух прадеда моего мне так сказал: «Пусть Роман в подарок Нуму зарежет молодого оленя, шкуру, кости, рога его отвезет на сердцеподобную жертвенную сопку у истоков реки Урер, и тогда я узнаю причину болезни Санэ».

Роман убил оленя. Сядэй вместе со всеми обитателями чума ел свежее мясо, пил кровь, святую кровь жертвенного оленя. Всё большие и маленькие кости он собирал в мешок. А когда было съедено всё мясо, Сядэй долго говорил о сихиртях.

Сихиртя — ночной человек. У ненцев есть много преданий, в которых говорится, что были на земле сихирти. Они жили в подземелье, в пещерах и на охоту или рыбалку выходили только ночью, используя тайком орудия лова — сети, лодки — дневных, настоящих людей — ненцев.

Сядэй сказал страшное:

— Одним злым шаманом посажен в Санэ дух сихирти — душа умершего ночного человека. Сначала она не могла войти в Санэ, но потом превратилась в иглу и через рот пробралась в грудь твоей жены. Я просил, чтобы злой шаман отозвал дух сихирти от Санэ. «Я согласен отозвать духа сихирти от Санэ, — ответил он. — Но тогда пусть вселяется он в дочь Санэ или в сестру Романа. Душа моего сихирти без «жилища» — человеческой внутренности — и пищи (человеческого тела и крови) не может жить. А внутренности девчонки или молодой девушки вкуснее, чем у старой женщины».

Роман молчал. Маленькие Иванко и Марьяко, поблескивая мокрыми глазенками, забились между подушками почти к основаниям шестов.

Выходя из чума, Роман услышал голос шамана:

— Утром, Роман, зарежь второго оленя, а кости его, рога и шкуру увезешь на гору Крутую. Может, паханзедский бог нам поможет…

Ночью Сядэй крепко спал. В грудь Санэ воздух врывался со свистом, а выходить обратно не хотел. Санэ кашляла и задыхалась. Дети плакали.

Утром Роман положил на латы голову белого оленя. Сядэй сказал:

— Злой шаман ни на какие уговоры не идет. Он требует, чтобы дух сихирти вселился в твою сестру Анку или в дочь Марьяко. Санэ тогда поправится.

Лицо у Романа стало как бумага. Он покачал головой в знак несогласия, а в душе решил: «Пусть умрет Санэ. Она всё время болеет, работать не может. А дочь и моя сестра через два года вполне заменят Санэ в работе. Кроме того, я их смогу продать за хороший калым и куплю себе молодую, здоровую жену. Что же все мучаться мне и ей? Пусть умрет…»

В то же утро Роман отдал Сядэю за нанесенный убыток в промысле пять белых песцов, и тот уехал. А вечером, когда на подоле неба оборвалась последняя нить заката, страшно закричал Иванко. Мальчик видел, как мать его сделалась вдруг длинной, голова её откинулась назад и из носа побежала по щеке темная струйка крови…

Лида взглянула на меня и глубоко вздохнула.

— Иван, может, и учился бы, — сказал я. — Грамотным человеком стал… Но вскоре после смерти Санэ Роман женился на многодетной женщине. В чуме против каждого шеста стало чуть ли не по голове. Мал мала меньше. Трудно было управляться с хозяйством. Роман трижды тайком увозил сына из школы. Ему нужны были рабочие руки. Потом началась война. Роман ушел на фронт, и двенадцатилетний Иванко впрягся в лямку отца… А приемные и родные братья и сестры Ивана все учатся в школе и в институтах.

8

У нас уже давно набухли тетради от записей образцов ненецкого фольклора. Прокручен весь запас магнитофонных лент на бобинах. Настала пора прощаться с нашими друзьями. А вторая неделя августа выдалась как никогда знойной. Идешь, и похрустывает под тобой пересохший ягель, ещё совсем недавно сочная трава зачахла, почернела, будто обуглилась.

Олени задыхаются от жары, нервно дергают ногами. Расправил крылья овод. Стадо закрутилось как водоворот.

Выехать в Нарьян-Мар утром, как ни уговаривали, Иван наотрез отказался.

— Жалко олешков, тяжело им тащить нарты по обсохшей земле, а вечером, как упадет солнце, — пожалуйста, хоть сто километров! — сказал он. — Полозья по росе скользят, как мыло по мокрым ладоням.

И вот, когда солнце над заливом повисло на высоте щучьего прыжка от воды, тишину над простором оборвали крики пастухов, лай собак и реханье оленей. От копыт взбудораженного стада загудела, кажется, вся тундра.

Вскоре Иван подвел к нартам пять белых быков, а мне показал на шесть стройных хапторок — бесплодных олених, которые уже стояли на привязи у крайних грузовых саней. Мы начали запрягать.

— Ой, какие они маленькие!.. Олешки мои… Олешки… — послышался голос Лиды.

Девушка теперь уже не боялась оленей, как вначале, в Нарьян-Маре. Она забавно крутилась около них и тонкими пальцами нежной руки поглаживала длинные морды хапторок. Им это не нравилось: хапторки недовольно водили ушами, вскидывали головы.

— Олешеньки… Что, не нравится вам?

— Не тронь! — крикнул я, но слова мои запоздали.

Крайняя из хапторок поднялась на дыбы и бойко забила по воздуху передними ногами. Моя синеглазая спутница едва успела отскочить в сторону. Она стояла поодаль, бледная.

— Ты что это так? Тебя жалеют, ласкают, а ты?..

— Не подходи, ради бога, не подходи! — снова вмешался я. — Хапторки не любят, чтобы кто-то их беспокоил.

— Ты же говорил, что олени не нападают на людей, — с упреком в голосе сказала Лида.

— Нет, конечно. Добрые олени не нападают. А хапторки, как некоторые своенравные женщины… Они всё могут.

Вскоре мы собрались в путь. Первым выехал Иван. Пять белых оленей мигом вынесли его на простор. Я тоже стеганул вожжой по спине передовой хапторки, вспрыгнул на нарту, но меня сбросило на землю. Держась за нарту, я пробежал три-четыре шага и снова попытался запрыгнуть, но, столкнувшись с Лидой, опять упал. Растянулся на земле. Вожжи натянулись, олени, метнувшись влево, встали. Я увидел, что нарта лежит вверх полозьями, а чуть дальше на земле сидит Лида и растирает обеими руками ногу.

К ней подбежала Авдотья.

— Больно? — спросила она.

— Нет… пройдет. — Лида встала и, прихрамывая, подошла ко мне.

Авдотья помогла нам поставить нарту на полозья. Я велел Лиде сесть так, чтобы осталось место и мне, и, наконец, хапторки понесли нас по вечереющей тундре вслед за упряжкой Ивана.

— Ой!.. Ой!.. Как курьерский поезд, несутся!.. Что за дикая сила?! — вскрикивала за моей спиной не то удивленно, не то восторженно Лида.

И в душе моей от тайной обиды на неё за её недавнюю неуклюжесть и непутевость и следа не осталось. Но я ничего не говорил, будто не слышал.

А на тундру падала ночь. Зажигались в синеве первые робкие звезды. И вдруг выплыло над горизонтом зарево. Оно с каждым мигом разгоралось всё сильнее, ярче.