Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.

• Название: Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.
• Автор: Олег Губенко
• Издательство: Сатисъ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 5-7373-0110-9

Олег Вячеславович Губенко — атаман Минераловодского отдела Терского казачьего войска с 1998 по 2009 год. В 1996 году принимал участие в боевых действиях в составе 694-го отдельного мотострелкового батальона имени генерала Ермолова, являвшегося единственным казачьим подразделением в составе современной Российской Армии. История батальона сокрыта за семью печатями, большинству людей в России она неизвестна. Если и имеется какая-либо информация, то очень часто искаженная. Вниманию читателя предлагается сборник рассказов, повествующих о событиях и людях, связанных с Ермоловским батальоном

---

Казаки выбегают мне на помощь, оттаскиваем раненого через пролом в ограде обратно во двор, а гранатомётчик-боевик бьёт нам вслед. Выстрел РПГ-7 ударил о камни передо мной, посекло осколками Романова Игоря — ранение в голову и плечо, а я снова остался невредим.

Ермоловцы заметили огневую точку противника, бьют по нему из всех видов оружия. Прикрываемый бойцами, добегаю до окопа, находящегося рядом с домом, где засели боевики, падаю около него и бросаю гранату. Привстав на колено, выпускаю длинную очередь в траншею.

Всматриваюсь: окоп пуст, и лишь пятна крови на земле говорят о том, что мы этого гранатомётчика «зацепили».

— Ушёл, падла, в нору под дом, — с досадой говорят подбежавшие казаки. — У них тут понарыто ходов так, что из дома в дом можно ходить.

Небольшое затишье, есть возможность перекурить — мы заняли первую линию обороны противника…

Уже после войны мне, начинавшему свой боевой путь гранатомётчиком, любившим свой РПГ-7, не признающим оптику и стрелявшим всегда только с механического прицела, пришла на ум шальная мысль о том, что именно выстрелы из гранатомётов противника больше всего испытывали меня на прочность, не оставляя мне никаких шансов на жизнь.

Ещё раз такая ситуация произошла в том же бою за Орехово, когда мы заняли два дома на перекрёстке возле разрушенной мечети и ввязались в перестрелку с противником, контролировавшим пока что большую часть селения.

В доме напротив находился командир роты, связь с ним отсутствовала, и для того, чтобы сориентироваться в ситуации и хоть как-то вникнуть в суть происходящих событий, приходилось трижды под огнём боевиков перебегать дорогу.

Сделаю отступление: в этих моих действиях не было какой-либо пафосной подоплёки с крикливой претензией на героику. Всё было обыденнее и проще — я не мог переступить через комплекс вчерашнего рядового бойца, неожиданно ставшего командиром взвода, и считавшего, что нет такого морального права посылать кого-либо вперёд себя под пули.

Нам думалось, что ротному было проще, чем нам в плане информации — рядом с ним находился связист-«историк», но и он, наш капитан Женя, пребывал в растерянности, до конца не осознавая всей сложности нашего положения и не получая каких-либо конкретных приказаний о дальнейших действиях остатков второй роты. И каждый раз командир на мой вопрос, что же нам делать дальше, отвечал:

— Не знаю… Держимся… Ждём…

На третий раз, когда, перебегая улицу, я уже почти достиг противоположного дома, в кирпичную стену, выбивая крошку, ударил выстрел гранатомёта. Это было слишком явственно, поскольку произошло на уровне глаз и на расстоянии не более двух метров от меня.

Отброшенный я падаю на землю и, не смотря на то, что разом поплыло в глазах и земля, и небо, и полуразрушенные стены и ограды, движимый силой жизни, перекатываюсь за широкое дерево, росшее у калитки.

Я жив…жив…жив…

Кровь стучала в висках, в ушах стоял звон, но, ощупав голову, понял, что мне опять «повезло», если не считать контузии и засыпанных кирпичной пылью глаз.

Так кто же закрывал меня тогда от пуль и осколков? Чья незримая, но великая помощь спасала и выводила на путь жизни?

Меня, оставшегося живым, не скрою, очень часто в первые мгновения после доброй порции адреналина, посещала мысль: «Повезло». Где-то на уровне подсознания автоматически я начинал верить в солдатскую удачу и только потом уже осознавал, что рядом были прикрывавшие меня товарищи, без которых точно не повезло бы. После боя благодарил Бога, зная, что и боевые товарищи, вовремя оказавшиеся рядом — тоже от Него, но тогда, в те дни, я не мог до конца осознать, почему Он продлил мне жизнь…

На войне мы особо не рассуждали о путях Божественного промысла, но теперь, оглянувшись назад, могу с уверенностью сказать одно: Спаситель не раз дарил нам спасение телесное для того, чтобы мы спаслись духовно. Он, по милости своей, продлевает земную жизнь, понимая, что этим даёт нам ещё один шанс оглянуться назад, вытряхнуть на ветру душу, и, освободившись от слежавшейся пыли, сделать шаг по направлению к жизни вечной, туда, где стоят плотные ряды небесной рати — воинов духа.

В нашем взводе всегда трепетно относились к молитве — утренней, вечерней, перед боем, и этот ритуал был делом неизменным и обязательным для всех казаков-минераловодцев. Относились к нему иногда с ворчанием и ропотом те бойцы, которые были далеки от веры, но в обязательном порядке и они выходили на это торжественное построение. В большинстве подразделений Ермоловского батальона молитва проводилась для тех казаков, кто имел такую потребность — по желанию, у нас же во взводе не делалось исключений ни для кого.

И бережное отношение к православной традиции проявлялось нашими людьми повсеместно. Мы подчёркивали приоритетность веры даже в деле обустройства лагеря.

Так прибыв с колонной на новое место дислокации, мы перво-наперво вкапывали на выбранном нами «плацу» столб, на который приколачивался пустой ящик из-под патронов. Торжественно в этот импровизированный киот вставлялась икона, обёрнутая белым полотенцем, и лишь после этого казаки начинали обустраивать отхожее место и копать квадраты под палатки.

Соборная сила общей молитвы, даже притом, что не все бойцы искренне верили в её действенную помощь, являлась великим делом на нашем боевом пути. Но и не меньшей помощью и поддержкой нам было то, что за десятки километров от войны, в далёком городе, родные и дорогие люди — жена, мать, отец, тёща ежедневно молились о том, что бы я вернулся домой. И эта их молитва и за меня, и «за всех православных воинов», была обозримым и реальным вкладом не только в мою личную судьбу, но и в дело нашей общей победы над Смертью…

За нас молились и совершенно незнакомые нам люди. Именно незнакомые, а не чужие, потому что мы с ними являли одно целое с нашей истерзанной Россией, были едины с ней и в ней.

За время нашего нахождения в Чечне нам посчастливилось побывать в храме станицы Ассиновской, остатки казачьего населения которой изо всех сил держалось за свои родовые земли. Мы знали о том, что за пять лет, прошедших с 1991 года, когда рухнула страна и, фактически, вся система власти в ней, русское население станицы из большинства превратилось в меньшинство, и к 1996 году уже составляло не более четверти от общего количества жителей. Это ещё хорошо, если за имущество брошенные Москвой на произвол судьбы люди получали хоть какие-то мизерные деньги. Слишком много было случаев, когда людей просто убивали для того, чтобы в этот дом вселилась озлоблённая на весь мир, и на русских в особенности, чеченская семья из разбитых в пух и прах Самашек или Бамута…

Организовывает поездку мой предшественник на должности командира взвода Владимир Зуев; отпрашиваемся у комбата.

Нас собралось немного, человек двадцать тех, кто захотел помолиться в Ассиновском храме, и, собрав «гуманитарку», мы на «броне» выдвигаемся по направлению к станице.

Дорога не длинная, не больше десяти километров от места расположения нашего батальона, и вскоре мы, проскочив мост через речку Асса, оказываемся на широкой станичной улице.

Жители идут куда-то по своим делам, кто-то гонит скот, кто-то сидит возле дворов на лавочках или же на корточках. На фоне казачьих куреней чеченские лица…

И мы понимаем, что из станицы безвозвратно уходит русская душа, которую несправедливо вытесняет совершенно иное, не присущее станичному миру, сообщество.

На лицах наших казаков унылость и озлобление, руки крепко сжимают оружие, но мы ещё не понимаем, что скоро станем свидетелями чуда и очутимся на последнем рубеже православного мира, на островке, окружённом объятым бурей океаном, готовым этот клочок суши размыть и уничтожить.

И действительно, зайдя на церковный двор, мы оказались в полярно ином мире, нежели тот, который видели ещё минуту назад. Храм гордо стоял посреди стихии бушующих за его стенами страстей, и, глядя на него, осознаю, что этот клочок земли, нас принявший, окружил нас невидимой стеной, оградив от всего, оставшегося извне.

Подходим под благословение батюшки…

Нас обступают женщины, и мы в их полных надежды и искренней радости глазах выглядим вестниками иной, далёкой от них Вселенной, которую они, не смотря ни на что, продолжают любить. Разговариваем с ними, стараемся приободрить. Они, в свою очередь, говорят о своих бедах, и повествование их, в большинстве случаев, звучит тихо и печально, лишённое каких-либо эмоций.

Выгружаем «гуманитарку» — мешок муки, тушёнку, кое-что из мелочёвки.

— Вы уж тут сами как-нибудь разберётесь, кому что…

Одна из женщин в ответ вздыхает:

— Да кому что раздавать? Всё русское в станице только в храме и собирается. Одно у нас пристанище…

Заходим в храм, ставим свечки…

По нашей просьбе батюшка начинает служить молебен, и мы окончательно отгораживаемся стеной древнего, устоявшегося подвигом праведников благочестия от всего ничтожного и низменного, оставшегося вне нашего нынешнего духовного пространства.