Кэтрин Джинкс - Инквизитор

• Название: Инквизитор
• Автор: Кэтрин Джинкс
• Издательство: Издательство «Иностранка»
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-94145-409-0

Кэтрин Джинкс живет то в Австралии, то в Канаде, но всю свою жизнь увлеченно изучает Средневековье, эпоху Крестовых походов и великих рыцарских орденов, рвавшихся к власти в Европе и Азии. Об этой эпохе она пишет и свои книги, пользующиеся неизменным успехом в англоязычном мире. Новый роман Джинкс переносит нас во Францию XIV века, в годы, когда католическая церковь ведет войну на уничтожение с еретиками-альбигойцами. Движение альбигойцев или катаров, отвергавших церковную иерархию и папство, охватило, начиная с XII века, всю южную Францию, увлекая и знать, и простолюдинов. Дело о катарской ереси расследует инквизиционный суд, составленный из монахов-доминиканцев, но следствие обрывается зверским убийством старшего инквизитора отца Августина. Поиски убийцы возвращают его подчиненного, брата Бернара, к запутанным событиям пятидесятилетней давности. На пути к разгадке Бернар не только узнает страшную тайну отца Августина и обнаруживает предателя в своем ближайшем окружении, но и встречает свою любовь.

---

Итак, меня обременили еще одним сложным поручением, и это в момент, когда Святая палата Лазе практически прекратила свою работу. К счастью, я получил известие от епископа Ансельма, что Главный инквизитор Франции уведомлен о кончине отца Августина и усердно ищет ему замену. Я знал, что это дело долгое и трудное, ввиду постигшей моего убиенного патрона судьбы, и у меня было мало надежды получить помощь до следующего года. Но я приободрился, потому что просьбу мою рассматривали важные персоны, от которых зависело ее выполнение.

Я думаю, вы не осудите меня за то, что, имея столько забот, я отказался принять Гримо Собакка, который явился наутро после моего приезда из Кассера. Вы помните Гримо? Это наш осведомитель, которому отец Жак поручал задания известного рода, — человек, оговоривший Иоанну и ее друзей, назвав их «еретичками». И посему я не захотел доставлять ему удовольствия и не велел пускать его в Святую палату.

Но он, однако, проявив свойственную ему настырность, прилип ко мне на улице, когда я возвращался в обитель.

— Отец мой! — закричал он. — Я должен с вами поговорить!

— Меня не интересует ваша ложь, Гримо. Прочь с дороги!

— Это не ложь, отец мой, нет! Только то, что я слышал! Вы будете мне за это благодарны, клянусь честью!

Хотя мне и не хочется отличать этого мерзкого субъекта, представляя его effictio, я думаю, что описание его внешности может проиллюстрировать зло его души, ибо вид его вызывал не меньшее отвращение, чем его моральная растленность. Его жирная прыщавая кожа, его багровый нос, его тучность — все это свидетельствовало о чревоугодии, невоздержанности, неумеренности. От лени тело его сделалось дряблым; зависть понуждала ныть и жаловаться. Он был похож на ибиса, что чистит себе кишки собственным клювом.

— Отец мой! — воскликнул он, когда я попытался обойти его. — Я узнал кое-что о смерти отца Августина! Я должен поговорить с вами с глазу на глаз!

Услышав эти слова, я, конечно, вынужден был уступить его просьбе, ибо я не хотел обсуждать этот вопрос на людях. И вернулся с ним обратно в Святую палату, усадил его в комнате старшего инквизитора и грозно над ним наклонился.

— Будь я не так занят, Гримо, я бы арестовал вас за клевету, — сказал я. — Те женщины из Кассера не еретички и никогда ими не были. И на вашем месте я бы как следует подумал, прежде чем оклеветать кого-то еще, потому что в следующий раз я буду не столь милосерден. Вам понятно?

— О да, отец мой. — Ему все было нипочем. — Но я только передаю вам, что слышу.

— Тогда прочистите уши! — прикрикнул я, а он засмеялся в напрасной надежде задобрить меня, показав, как он якобы умеет ценить шутки. — Замолчите! Прекратите блеять и выкладывайте, что у вас.

— Отец мой, один мой приятель был в Крийо два дня тому назад — в трактире — и видел там отца, брата и племянника Бернара де Пибро, за соседним столом. Проходя мимо, он услышал, о чем у них разговор. Пьер, отец, говорит: «Что толку? Убьешь одного, а Париж пришлет другого». А племянник отвечает: «Зато мы отомстили за нашего родича». А Пьер ему: «Молчи, дурак, у них повсюду шпионы». И они замолчали.

Сказав это, Гримо и сам замолчал, выжидающе глядя мне в лицо. Он был точно пес, ждущий под столом, что ему бросят кость. Я сложил руки на груди.

— И вы хотите, чтобы вам заплатили за это? — спросил я, а его брови удивленно приподнялись.

— Отец мой, они сказали: «Париж пришлет другого».

— Гримо, что это за «приятель», о котором вы говорили?

— Его зовут Бартелеми.

— И где его можно найти?

— В лечебнице в Сент-Этьене. Он там готовит еду.

Этот ответ был для меня несколько неожиданным, ибо я думал услышать, что этот Бартелеми совершает паломничество или умер от лихорадки. Но потом мне пришло в голову, что он мог согласиться подтвердить слова Гримо в обмен на часть будущей платы, особенно если он не знал о наказаниях, положенных за ложный донос.

С другой стороны, был шанс, пусть и маленький, что история может оказаться правдивой. Гримо хотя и врал изрядно, но не всегда. Поэтому трудно было отвергнуть все его притязания, тем более что Пьер де Пибро занимал одно из первых мест в моем списке подозреваемых.

— Я поговорю с вашим приятелем и с трактирщиком в Крийо, — сказал я. — Если я обнаружу, что в ваших словах содержится хоть крупица правды, вы получите вознаграждение.

— Благодарю вас, отец мой!

— Приходите через две недели.

— Через две недели? — Ужас отразился на лице Гримо. — Но, отец мой… две недели…

— Я занят. Очень занят.

— Но мне сейчас нужна помощь…

— Я занят, Гримо! У меня нет для вас времени! Нет времени! А теперь уходите и возвращайтесь через две недели!

Должен признаться, что я повысил голос, а мои друзья подтвердят вам, что мое хладнокровие не часто мне изменяет. Но меня пугало это непаханое поле работы, что простерлось предо мной. Прежде всего, Жордан и Моран, стражники на подозрении, вместе с их друзьями и знакомыми. Потом я должен был допросить Бернара де Пибро, его троих молодых товарищей, его отца и брата. Раймон Мори, пекарь, был вызван явиться на следующий день, а я еще не сделал никаких приготовлений к этому допросу, равно как и к допросу его тестя. Что же до остальных подозреваемых (вроде Бруны д'Агилар), я совершенно их забросил. Раймон Донат и Дюран Фогассе докучали мне просьбами о работе, и брат Люций сидел без дела. Понс, тюремщик, сообщал, что один житель Сен-Фиакра умер, а другие были больны; он сказал, что при такой скученности нам следует ожидать и других смертей. Когда я смогу заняться заключенными из Сен-Фиакра?

У меня не было ответа. Я не знал. Мне представлялось, что одного из братьев придется назначить викарием, хотя я сам как викарий не имел на это права. Будь на месте епископа Ансельма епископ Жак из Памье, я бы уговорил его учредить епископальную инквизицию, но я потерял надежду получить какую-либо помощь от епископа Ансельма. Отчаяние овладело мной, и не только потому, что работы был непочатый край.

Мое сердце тяжко ныло, оттого что приор Гуг отчитал меня в резких словах за дни, проведенные в Кассера.

Вернувшись из Кассера, я пошел к приору и попросил об аудиенции. Я главным образом желал поделиться с ним тем волшебным и восторженным переживанием, которое постигло меня в горах. Я хотел спросить, как мне в дальнейшем очищать свою душу и каким образом вновь достичь этого возвышенного состояния. Однако я, наверное, неудачно описывал, ибо его озаботила роль Иоанны в том, что он посчитал «сценой соблазнения».

— Вы говорите, что с ее улыбкой ваше сердце исполнилось любовью, — укоризненно произнес он. — Сын мой, я боюсь, что вы поддались на призывы страстей телесных.

— Но я чувствовал абсолютную любовь. Я любил все, что видел.

— Вы возлюбили творение?

— Да. Я возлюбил творение.

— А что говорил блаженный Августин о подобной любви? «Вот Бог и вот то, что сотворил Бог; добр Бог и далеко-далеко превосходит создание свое».

Это замечание заставило меня задуматься.

— Вы говорите о цветах, которые рассеяли ваши страхи своей красотой и ароматом. Вы говорите о песне, которой вы восторгались, и о виде, что вас очаровал. Сын мой, но это все чувственные радости.

— Но они привели меня к Господу!

— Снова я отвечу вам словами блаженного Августина: «Любите, но смотрите, что любите. Любовь к Богу, любовь к ближнему зовется милосердием; любовь к миру, к жизни мирской зовется похотью».

Но я не имел ни того, ни другого.

— Отец мой, — сказал я, — если уж взывать к блаженному Августину, то мы должны вспомнить все, что им сказано: «Да пребудет в вас корень любви, ибо из этого корня и не прорастет ничего, кроме добра»; «Оттого, что ты не зрел еще Бога, ты готовишься узреть Его, любя ближнего своего».

— Сын мой, сын мой, — приор поднял руку, — уймите ваши страсти.

— Простите меня, но…

— Я могу привести слова в поддержку вашего аргумента. Святой Павел говорит, что не по плоти следует жить, а по духу. А святой Бернард: «Поскольку мы телесны и рождены от слияния плоти, наши влечения либо любовь продвигается постепенно, милостию Божией, пока не достигнут духа». А что еще говорит святой Бернард? Он говорит, что когда обращаются к Господу в бдении и молитвах, в истовом усердии, в слезах, Он со временем являет Себя душе. Где было ваше усердие, сын мой? Где были ваши слезы?

— Их не было, — признался я. — Но я чувствую, что Бог, может быть, одарил меня благодатью любви Его, чтобы направить меня к этому усердию. Позволив мне изведать это блаженство, Он тем самым пробудил во мне желание вновь испытать его.

Приор недовольно заворчал.

— Отец мой, — продолжил я, чувствуя, что мне не удается переубедить его. — И я возжелал этого. Теперь я стал лучше, потому что я видел это и ощущал. Я стал смирнее. Добрее.