А-Викинг - Долгий сон

• Название: Долгий сон
• Автор: А-Викинг
• Жанр: Эротика

Среди мутного потока отечественной эротической прозы, рассказы А-Викинг — словно струя родниковой воды. Яркие персонажи, непревзойденная острота чувств, великолепный слог писательницы дарят читателям незабываемые впечатления.

---

Полистал журналы. Машины почему-то в голову не лезли, а растопыренная красотка на капоте крутой тачки снова повернула мысли к Леське и к этому треклятому купальнику. Вот блин, дался он мне! Да на фиг надо! Что я, Леську голышом не видал? Видал… сто лет назад. Когда ни сиськи, ни письки и попа с кулачок… Не ври, все у нее на месте уже было!

Дал сам себе по уху, выгоняя глупь из головы. И засопел над ремонтом верши, так кстати порванной в прошлый раз. Хоть быстрей время пройдет…

Ближе к ужину взял себя в руки железными рукавицами и стальной силой воли. Степенно и серьезно сложил рыбацкие припасы, проверил одежку и твердыми шагами пошел огородами — приглашать гостевушку на рыбалку, потому как обещано было. Да и причем тут купальник, кто в нем рыбачит…

У бани словно споткнулся — Епифаныч мрачно глядел на него, усевшись прямо на проходе. Беззвучно раззявил пасть, дернул хвостом, словно предупреждая. Умный Пашка понял старого Леськиного друга — в доме ругаться не ругались, но явно не ласкались.

Бабка елозила все опять же про какую-то «бл… моду» да про «позорище на весь белый свет», Леська вяло огрызалась и потом вдруг втрое громче отчеканила:

— В доме не будем! Придет кто проведать, а я тут телешом извиваюсь. Не маленькая! В сарайку пойду. Там и выстегаешь! В сарайку, говорю!

— Я бы тебя вот чессслово вообще на паперти секла… — злости в голосе бабки не слышалось, но и просто так гладить Леськин зад она явно не собиралась. — Иди и вправду на столбец, я тебе там все как есть и разрисую… охальница!

x x x

Возьмет бабка плеть или намоченные уже розги, Пашка не слышал — дверь сарайчика уже скрипнула от его руки. Ткнулся внутрь, замер, замирая от стыда и растерянности. Увидят — это же позору будет! Даже не ему, Леське! Скажут, пацан сопливый, затаился, на девкин зад поглядеть… стыдобище!

Вот, придумал! Пулей вылетел обратно, в десять прыжков домчал до своего подворья, суматошно разбросал в углу столярки старье и вытащил на свет божий два крепких весла. Назад бежал с веслами, как в штыковую, наперевес. Бляммц! Не отряхиваясь, вскочил, потер шишку на лбу и ввинтился в узкую щель приоткрытой двери. Пристроил весла за угловатым дровяником, шумно перевел дух. Вота! Вдруг заметят — а чего? За веслами зашел — на рыбалку же, на парной лодке пойдем, сам знаешь, на Резвяке течение ого-го! Брысь! — это уж сам себе и замер, превратившись в два огромных глаза на безжизненной статуе имени Пашки…

x x x

Тень обратилась в бабку Глашу. Помахала перед лицом рукавом, прогоняя свет и привыкая к легкой тени. Уложила на чурбачок принесенный пук мокрых, набухших от воды розог, сноровисто скрутила узловую петлю на толстой веревке и только пожала плечами, услышав просящий Леськин голос:

— Руки не вяжи… Сама вытерплю, не впервой…

— Уж правда твоя, что не впервой… Бесстыдница! Сколь уж сечена, как уж с Аннушкой старались, а то одно, то другое отчебучит… Был бы мужик в доме, ты бы давно шелковая стала.

— И без мужика по три дня встать не могла… — как себе пробурчала Леська, а Пашка даже поежился — он хорошо знал, как нужно сечь девчонку, чтобы даже терпеливица Леська три дня лежала. И столь же хорошо знал характер Анны, которая только по названию приходилась Леське тетушкой.

Наполовину глухая, на вторую подслеповатая бабка все-таки услыхала. Или догадалась:

— Молчи уж… кого любят, того и дерут! — перебрала в узловатых пальцах прутья, сложила три, махнула рядом с телом.

— Стань ровней! Да локотки не опускай, почем зря сиськи стегать не буду, чать, не Анна…

Леська послушно перехватила вскинутые руки, плотнее прижалась к столбику, словно обнимая его грудями. Пашка уже по пять раз сожрал глазами эти ладные тугие полушария, с темными окружностями сосков и сочной горошиной посередине.

— Ляжки сведи плотней. Не перед мужиком стоишь на показе.

Леська аж зажмурилась от стыда, отчаянно умоляя Пашку не шелохнуться, не скрипнуть, не выдать их огромной страшной тайны… и не увидела тени первого замаха.

Спина вспыхнула от боли одновременно с пришедшим посвистом розог. И первая, самая болючая розга, пришлась на вторую — когда уже ждала, когда вспомнила росчерк розог на голом теле и жаркий поцелуй злых острых кончиков.

Бабка и вправду не Анна — секла без злости, не подергивала пруты на себя, не старалась выбить из Леськи низкое рычание боли сквозь прикушенные губы. Но и спуску не давала — отмахивала, придерживала и ровненько укладывала розгу чуть наискось на тонкой, гибкой и отчаянно извивающейся спине.

Леська могла и не снимать трусики, не раздеваться полностью догола — сделав шаг на другую сторону, Глаша заново перекрестила прутьями уже набухшие рубцы на спине. Намертво сжатые ягодицы, струны ног и судорожный изгиб талии… Сечь бабка умела. Но и Леська умела терпеть. Лишь с третьей замены розог девушка с трудом разлепила прикушенные губы, сдавленно застонала:

— Больно…

— На то и секут… — проворчала бабка, но все же смягчила очередной стежок.

Да и сама видела, как все сильней искрятся на теле девушки капли пота, как резче дергается она от каждого удара и сильнее играет всем телом у старого, начисто отполированного столбика.

x x x

А Пашка уже давно наигрался с ее телом, насладился каждым изгибом, каждой линией, каждым движением этого странного и резкого танца голой девушки под мокрыми прутьями. Уже не надо было ни Леськиных грудей, ни крутого изгиба сочных бедер, ни стройных, сейчас напряженных от боли ног — скорей бы кончала бабка свистящую музыку этого танца, не может ведь она больше… не может…

Девушка тоже перестала играть телом — розги оказались сильнее желания покрасоваться, показать себя всю, ну как есть всю — сейчас, принимая воющей от боли спиной очередные прутья, Леська упрямо толкала в голове только одну фразу, ровно в такт замахам, ударам и боли: «молчи-терпи-не маленькая… молчи-терпи-не маленькая…» Ой, мамочки, как больно же! Оо-о-о!!!.. Про себя? Или вырвалось?

Шлепнулись рядом прутья. Утерлась рукавом бабка — не те уж годы, чтобы без продыху полста хороших розог дать.

— Хватит с тебя, охальница голозадая… И скажи спасибо, что зад не тронула. Гости придут, сидеть не сядешь. Слышь, нет?

Леська то ли прошептала что-то в ответ, то ли всего лишь хотела. Бабка, даже не оборачиваюсь, уже от дверей:

— Отдышись, ополоснись еще в баньке, да проходи в дом. Скоро уж люди соберутся… Да и Пашке своему крикни — не рыбалить вам сегодня. Опосля сходите…

x x x

Дыхание приходило в норму. Волнами, в такт ударам сердца, тупела острая боль, превращаясь просто в большой-большой и болючий-болючий ожог. Застонала почти неслышно — капли пота не хуже солянушек впились в рубцы. Тяжело отлепила руки, чуть пошатнулась и хрипло, негромко:

— Вылазь оттуда… дай воды.

Пашка вылетел к ней быстрей, чем летел по огородам с клятыми веслами… Они с глухим стуком шарахнулись на пол следом за ним, а он уже подсунул к лицу Леськи кружку с теплой водой, словно заранее поставленную у чурбачка, среди истрепанных розог. Леська отпила, поморщилась.

— Лесь, я того… Я не хотел, я тут.

— Замолчь, Паш, мне и так хреново… — потом вдруг выдохнула: — Без тебя хуже было бы. Я для тебя ведь старалась…

— Ой, Леська, ой дурочка ты моя… — провел пальцами по мокрым щекам (от пота? от слез? не плакала же!) — Ну зачем ты это? Я бы потерпел, потом бы сам спросил, ну чего, дались вам эти купальники…

Все так же прижимаясь передом к столбику, Леська раскрыла глаза:

— Кого? Чего спросил бы? Какие купальники?

— Ну, девки говорят, будто есть такие, что он на тебе, ну навроде как есть, а ты как голенькая… модные… тебя же за них бабка драла, я же знаю!

Леска скользнула вниз, на коленки, куснула ладонь, смеясь и плача:

— Ой, Пааашка, милый Паашка… О-о-ой, чучело ты у меня огородное!.. Это же про другое… подстриглась я по моде! Ой, боженьки, купальник ему подавай голый…

— Ну чего ржешь? — насупился было Пашка, потом одумался, вспомнил, где они и что сейчас было с Леськой. — Чего это я чучело?

Леська искоса, снизу вверх глянула на Пашку.

— Отвернись. На секундочку…

Он послушно старательно повернулся. Еле слышно прошипела, разгибаясь и видимо вставая в рост.

— Па-а-аш. Вот. Смотри… — напряженный голос, в котором и стыд, и просьба и какая-то властная гордость.

Обернулся. Она стояла перед ним вся, нагая как в день рождения. Стройная, сильная, с тяжелеющей понемногу грудью, ровным животом и потаенными местечками… Сначала не понял. Потом совсем перестал дышать, округлив глаза. Выпуклый лобок Леськи был бритым, чистеньким-чистеньким, не считая тонкой полосочки волос, сбегающих к горошинке между полноватыми, припухшими губками.

— Вот ты какая… — еще раз сгреб глазами, всю, от макушки до пяток.