А-Викинг - Долгий сон

• Название: Долгий сон
• Автор: А-Викинг
• Жанр: Эротика

Среди мутного потока отечественной эротической прозы, рассказы А-Викинг — словно струя родниковой воды. Яркие персонажи, непревзойденная острота чувств, великолепный слог писательницы дарят читателям незабываемые впечатления.

---

— Тут… лупи на Лупа…

— Сколько? — в его голосе хрипа было больше.

— Глупый…

Снова быстрое движение тела — ровненькая, аккуратная, почему-то вдруг снежно-белая среди темного малахита брусничных листьев. Вытянулась, выровнялась, подминая собой и рассыпая по бокам открывшиеся капельки крови-брусники.

Он наконец вспомнил про давно зажатый в руке, глупо и бесцельно болтающийся у земли ремень. Перехватил, мотнул на кулак, длины не меряя вскинул — сочное эхо впечаталось в шепот леса, отзываясь на впечатанный в зад ремень. Не шелохнулось, снежно-золотой статуэткой замерло обнаженное тело, прошептала наливающаяся полоса на бедрах: лупи на лупа… не играйся, глупый…

А он и не игрался. Здесь все было честным и открытым — как прозрачный лес, как голое зовущее тело, как сердитый шепот сосен, как бледный листик, размятый на теле ударом ремня, как тяжелый стон девчонки, которой так трудно и так сладко было извиваться на ледяном и горячем покрывале.

Она тоже не игралась. Тысячи мелких, упруго-толстеньких листиков брусники целовали тело, сожженное там, в крапивном островке, по одной слизывали раскаленные точечки ожогов, прокатывались капельками ягод по ягодам сосков, не жалели сока на живот и ноги. Она помогала им как могла — принимала удар, тесно сплетая бедра с листьями, впитывала животом и грудью морозную сладость земли, горячими губами прихватывала листики и дарила им длинные, звенящие от ремня стоны.

Повыше зада лег удар. Еще выше. Нет, не приняла, не согласилась, едва заметно приподняв бедра — и понятливый, такой свой в этом лесу ремень охотно вернулся к тугим полушариям, впился в них кожаным ртом, взасос протянул на горящем и бесстыжем горящий и бесстыжий, оглушительный поцелуй. Еще, еще! — металось, судорогой играло на зеленом белое, струнами ног среди ягод, сплетением рук среди листьев и наконец согласилось, поддалось. Пониже лопаток прошелся ремень, прижала к грудям локти, словно сгребла руками охапку брусники и сама не заметила, как поняли ее ноги — властным, бесстыдным, умоляющим рывком шире… еще шире…

…А вот почти и не всхлипывала. Вот! Гордо сопела в тонкую косынку, его неумелыми руками замотанную то ли на шее, то ли на носу. Ежилась на трясучем сиденье, которое вдруг стало таким неудобным и везде-везде колючем, отрешенно смотрела на проползающие мимо кусты и почему-то никак не могла вспомнить — они там вообще хоть слово друг другу сказали?

— А вот и неважно! — вырвалось вслух.

— Ты о чем?

— Да так, о своем… — смущенно улыбнулась в ответ.

Ловя поворот между валежинами, он мрачно буркнул:

— А я думал, что календарь неважно.

— ?!

— Я хоть и чурка городская… ну, тупо-цивилизованная и все такое… но даже я знаю, что до святого Лупа Брусничника еще как до Москвы раком!

— Я тебе дам раком! — замолотила по комбинезонной спине и счастливо уткнулась куда-то между воротником и свежей щетиной: — Хотя что-то в этом есть… говоришь, Луп еще впереди?

Октябрь 2006 г.

Сезон. Оживший рассказ

В соавторстве с Бунтом

Кусочек обязательного предисловия.

В этот рассказ я уперлась рогами больше года назад, осенью. Как в глухую стенку. Не шел. Никак не шел. Не чувствовала людей. Не понимала, как они шли и как нашли друг друга.

До тех пор, пока один человек буквально росчерком пера не поставил все на место — вы сразу увидите эту идею, эти вставки, которые превратили «шлеп-ой!» в нормальный и мне кажется вполне Человеческий рассказ.

Никогда не писала в соавторстве. Точнее, намертво провалила все такие попытки писать «вместе». Первый раз получилось хорошо — и, невзирая на ожидаемые (от него!) возражения, под рассказом ставлю ту подпись, какая и ДОЛЖНА тут стоять.

Густой и «мокрый» дымок над костром вдруг весело завилял, подсветился снизу желтыми языками и утонул в веселом треске резко вспыхнувших веточек. Лев Василич удовлетворенно поворошил суковатой палкой огонь, подкинул чурбачок для «поддержания жара» и навалил сверху еще охапку веток — с утра возился, обрезая заросшие донельзя смородиновые кусты.

— Василич, пожарник ты хренов, зову-зову, ни фига не слышит… — хрипло и как-то «мутно» заговорила появившаяся из-за угла дома Тоня. Из-под засаленного ватника свисало к земле что-то вроде подола вечернего платья — подарок одной из дачных модниц в обмен на десяток экологически чистых» яиц.

— Привет, Антонина, — пожалуй, он единственный называл полным именем эту худую бабу неопределенного возраста, которая числилась на дачах то ли сторожем, то ли гражданской сожительницей сторожа, приторговывая яйцами, помидорами, навозом и обещаниями к осени забить очередного порося. — Подлечиться пришла?

— У меня своя есть! — гордо приосанилась Антонина по такому редкому случаю «наличия». — Я и сама кого хошь похмелю. Тут такое дело… мне в город позарез надо.

Лев Василич покосился на своего видавшего виды «Москвича», обдумывая, как бы повежливее послать Антонину подальше — вырвался всего на два дня, дел на даче невпроворот и терять целый час к электричке и обратно было вовсе не с руки.

Несмотря на вечный хмель, Антонина все углядела правильно и махнула рукой:

— Не-а! Меня довезут. Тут другое дело… — Оглянулась раза два, словно собираясь открыть страшную тайну по местному наркотрафику, и с досадой сказала: — Сегодня Дашка моя приедет.

Лев Василич понимающе кивнул. От Даши к Антонине бежал редкий, но весомый денежный ручеек, иной раз даже в натурально-продуктовом (жидкостном) варианте — и досаду Антонины, что она не сможет встретить Дашу, понять было очень даже просто.

— А я-то что сделаю? Придержу ее, пока ты из города вернешься?

— Не-а… — вздохнула. — Я надолго, дня на три. А ты ведь можешь, ну… того… вместо меня?

Лев Василич сначала кивнул, потом присвистнул.

— Ну ты даешь! Там ваши дела, а я тут каким боком? — ответил, словно выпрашивая весомые аргументы в свою пользу…

Потому что «их дела» он сначала только «слышал», а потом довелось и увидеть. Снежным комом нарастающее желание еще и поучаствовать… не давало возможности забыть, и любое появление в покосившейся сторожке уже знакомой Дашиной фигуры волновало сердце. Как любил ворчать Василич, «мое старое и больное сердце».

x x x

Уже год назад старое и больное сердце громко постукивало в такт непонятным размеренным шлепкам, отчетливо доносившихся со стороны соседского домика, где и обитала Антонина. Луна висела узким серпиком, (уличного освещения в их дачном товариществе отродясь не бывало), но даже в полумраке смутные очертания чего-то стройно-белого лишь подталкивали к явной догадке: прямо возле крыльца Антонина сильно и старательно кого-то стегала. Судя по звукам — ремнем. Из других звуков доносилось только резкое придыхание самой Антонины и ее отрывистые, короткие приговорки:

— Вот! Вот тебе! Вот!!

Потом хлопнула дверь, на мгновение обрисовав мелькнувшую тень с длинными волосами, и бедное больное сердце Льва Василича пол-ночи лихорадочно стучало от воспоминаний и непонятной обиды.

Обида обрисовалась сильней и понятней позже, когда недели через две история повторилась, лишь с небольшим изменением сценария — намахавшись ремнем, Антонина прошла к бочке с водой, зачерпнула ведро и с шумом ухнула сверху на то стройное и белое, что неподвижно и покорно дожидалось, вытянувшись на черной траве у черного ночного крыльца. И в дверях мелькнуло уже без взмаха волос — понятное дело, мокрые…

Отчего обидно? — спрашивал сам себя Лев Василич и себе же отвечал: почему ЭТО досталось Антонине? Сам себе и отвечал — а кто же к тебе, пню старому, пойдет, кому ты нужен? А тут женщина и женщина, дело попроще и не так, чтобы… Чего «чтобы»? Запутался, махнул рукой сам на себя, и потом делал вид, что верит путаным объяснениям Антонины. По ее словам выходило, что девушку сначала зовут Наташа, потом она стала Дашей, превратившись из племянницы в «дочку бывшего мужа, ну который моряк, гад, бросил, все мужики сволочи-наливай еще…». Наташа-Даша сначала была школьницей «под выпуск» (угу, в июле-то…), потом внезапно оказалась на третьем курсе института и завалила сессию, потому надо «ума вправить…» (ну да, сессии у них всегда в августе…). Потом наверное не сдала сессию, работая кассиршей в супермаге, где все к девке пристают, сволочи, грешки оно такое дело, надо в строгости племянницу держать…

Антонина искренне верила в каждый свой рассказ, сопровождаемый рюмочной приговоркой «краев не видишь?» и даже забывала со временем заговорщицки пришептывать — «ты того, языком не болтай, а то наплетут невесть чего». Чего там было «плести», было непонятно — из всех приездов Даши «держание в строгости» на дворе было раза два-три, все остальное явно происходило внутри сторожки. До появлений Даши дела не было никому — да и Лев Василич оказался невольным свидетелем (точнее — слушателем) лишь потому, что единственный из дачного окружения так плотно соседствовал с домиком сторожа и огородом при нем.