Галина Башкирова - Рай в шалаше

• Название: Рай в шалаше
• Автор: Галина Башкирова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Читателю известны книги Галины Башкировой «Наедине с собой», «Лицом к лицу», «Если бы знать...» и др. События романа «Рай в шалаше» разворачиваются в наши дни — в лабораториях научно-исследовательского института, на семинарах и симпозиумах молодых ученых. Автор широко показывает своих героев и в быту, в домашней обстановке, выдвигая на первый план те нравственные проблемы, которые возникают перед ученым-психологом Татьяной Денисовой, ее мужем, физиком по профессии, и их окружением.

---

«Да-да, никак!» — хриплым простуженным голосом подтвердили большие напольные часы и задумались, и снова нерешительно подтвердили: «Ты права, наверное» — и так, натужно останавливаясь и всякий раз сомневаясь, девять раз. Значит, было еще рано, если часы не ошиблись нарочно для того, чтобы успокоить Таню. Тане иногда казалось, что все вещи в Костиной квартире давно вступили с ней в тайный сговор: они так старательно попадались ей на глаза, так печально принимались сетовать на свою заброшенность.

Почему, в самом деле, ни одна из женщин не осела здесь, не подружилась с вещами и книгами? Почему ни у одной не получилось? Обожаемый профессор, со всеми одинаково любезный, бесхозный, ничей — одинокий интеллектуал из тех, что снятся по ночам мечтательным дамочкам. Говорят, ночная кукушка дневную перекукует. Таня-то была дневной! Тогда в чем дело? Может быть, в том, что его поклонницы были слишком мечтательны и неумелы. Или слишком молоды?

...Иногда Таня приходила к нему на факультет. Девчонки, разноцветные птицы, с ртами-ранами от кровавой помады, замаскированными под модное трогательное сердечко в стиле ретро, глядели на нее с испепеляющей ревностью. Но кроме ревности в подведенных глазах читалась зависть к той силе, которая привязывала профессора к этой старой уже (с их точки зрения) женщине. В те минуты, когда они спускались по щербатым мраморным лестницам и Цветков, подскакивая, бережно поддерживал Таню под локоть, они оглядывали ее с головы до ног — ее кофточки, цвет и ширину брюк. Девчонки как бы невзначай выглядывали из уборной, той, что в подвале, возле раздевалки, памятной Тане до последней трещинки в кафеле, по-прежнему пахнувшей застойным болотом, осокой, юностью... Все в Денисовой было удручающе обычно, но секрета власти над обожаемым профессором не открывало.

А власти никогда и не было, подумала трезво Таня.

2

Она поднялась со своего кресла, которое тотчас же что-то Тане проскрипело, но так невнятно и поспешно, что разобрать было трудно, — кажется, собиралась сломаться передняя ножка... И Костя, очнувшись, тоже вскочил, забегал вокруг Тани, помог отнести недоеденные продукты на кухню. Таня сложила посуду в мойку и вышла на балкон.

...С Костиного балкона открывалось полгорода, даже кусок кремлевской башни со звездой был виден, по краям небосвода давно стемнело, но над городом еще висело розоватое марево; ржавые, покатые крыши старой Москвы резко выделялись на фоне вертикальных плоскостей новых домов. Вздохнув, Таня поглядела на одиноко мерцавшую звезду, на желтую луну, казавшуюся бутафорской, наклонилась, разыскала в куче посуды стеклянные банки, чтобы переложить в них консервы, и вернулась на кухню.

— Безумица! Ты была на балконе! Что за страсть к простудам! — И сразу, без перехода, просящим голосом: — Можно с тобой обсудить одну тему? Ты посуду мой, — попросил Костя, — а я буду рассказывать, хорошо?

Костя встал в дверном проеме и, вытянув шею, вопросительно смотрел на Таню.

— Как-то ты не так на меня глядишь, тебе не хочется слушать? Устала? Что ж, могу и помолчать, — проговорил он обиженно.

Таня повернулась к нему от мойки:

— Рассказывай.

— Правда? — обрадовался он, и шея его вернулась на место. — Так вот, в последние дни я много размышляю о фокализации, свою гипотезу я условно назвал «теория встречи», личность, по этой гипотезе, формируется не собиранием нового, а оформлением главного.

...Тарелки от рыбных консервов отмывались плохо, мыть посуду было нечем, пришлось идти в ванную, брать мыло. Костя ходил за Таней и говорил:

— Так вот, фокализация — это момент, когда человек осознает, что с ним случилось нечто особенное. Фокальная точка — отмеченное поведение...

Нет, сегодня Таня была не в форме: вместо того чтобы сразу ополоснуть чашки, она взялась за тарелки, и теперь у нее были грязные руки, и раковина тоже пахла рыбой.

— Ты слушаешь меня? Ты согласна?

Знал бы Костя, как далеки сейчас Танины мысли, как не хотелось ей никакого разговора о науке. Заметим кстати, что и нам с избытком хватило Таниных соображений о фантомах, нас сейчас, признаться, тоже волнует другое: что будет дальше? Нам не терпится, чтобы события поскакали, понеслись, чтобы Таня заплакала, наконец, от обиды, или каменно замолчала, или ударила бы Костю (а что?) чем под руку попадется, разбила бы в сердцах хоть одну чашку... Костя ей об умном, а она в ответ шварк посуду об пол, да чтоб разбилась позвончей, и в слезы, и со словами грубыми, наболевшими... Истерика? Пусть истерика, зато после нее, как после грозы, легко дышится, и, размахивая руками, как птица, в попытке Таню унять, Костя вынужден будет сказать важные слова.

Говорят, каждая женщина судьбу свою слышит и, слыша, подталкивает не только в смысле конкретном, так сказать, фалалеевском («судьба пахнет загсом»), а и в смысле неминуемой участи, рока. Может быть, неожиданная вспышка так или иначе прояснила бы неминуемую участь обоих... или хотя бы Танину. Так и хочется встряхнуть Константина Дмитриевича: «Да очнитесь вы, даром что профессор человечьих наук!» И Таня, признаться, начинает раздражать. Что за мямля, прости господи, что за безвольная женщина! Почему она разрешает себя унижать? Зачем она в этой кухне? Почему скребет скользкую от жира посуду? Зачем паук, затаившись в углу, настороженно разглядывая сверху ее макушку, злорадствует, что их у нее не две (две к счастью!), а одна? Почему холодильник фырчит обиженно, требуя, чтобы его наконец разморозили? Почему стена над плитой, закапанная кофейными брызгами, просится, чтобы ее тоже помыли? Почему у всех к Тане бесконечные претензии? По какому праву?

...— Ты слушаешь меня? Ты поняла, что такое отмеченная встреча?

Нет, она не слушала, но кивнула Косте тем покорным кивком понимания, каким тысячи лет кивают женщины, когда им что-то серьезное, требуя поддержки и одобрения, рассказывают их мужчины.

Зачем она кивает ему, оттирая проржавевшую вилку? Откуда эта покорность? И Денисову она покорна, и Цветкову. Покорность внешняя, но тем она для Тани и тяжелей, объявила внутреннюю, так сказать, забастовку: моет себе, стирает, штопает, варит борщи, крутит мясорубку, а сама внутри себя руки сложила... Но со сложенными руками недолго и ко дну пойти! Поневоле вспомнишь Веру Владимировну и ее «будьте умницей, деточка». Вера Владимировна уже давно приехала в свою Перловку, чай пьет, слушает по радио концерт и думает о Тане. В прежние времена Вера Владимировна за Таню бы помолилась на ночь, попросила бы за нее, а сейчас как быть?

...— Ты помнишь, Танечка, карикатуру? Две горы, на каждой по человеку, подпись: «Потерявшиеся в горах, встречайтесь в ГУМе у фонтана», фонтан как фокальная точка встречи. Но это так, смеха ради. Ты слушаешь меня, наконец?

После ГУМа и фонтана Таня слушала: она представила себе всех потерявшихся в горах и как в растерянности они стоят с красными, отмороженными носами у фонтана, и потерявшиеся не знают, кого они, собственно, потеряли, а встретившиеся не совсем уверены, тех ли они встретили... Кому и чем способна помочь Костина «теория встречи»? Вот если бы с небес спускали скрижали и на них горело подтверждение правильности твоего решения, то есть все, это он, не суетись больше, большего тебе на роду не положено, ах, как бы все было просто!..

— Извини, но ты удивительно невнимательна сегодня, — обидчиво сказал Костя. — Так вот, когда человек из всего множества своих потенций осознает главную, это и есть фокализация.

— Костя, отойди подальше, — попросила Таня. — Видишь, я кастрюли начала мыть, могу тебя забрызгать, отойди, сядь.

Костя отошел от одной двери и теперь стоял, прислонясь к другой, балконной.

— Да брось ты эти кастрюли! — произнес он с досадой. — Давай лучше поговорим, ты поняла, что в своих рассуждениях я шел от Ухтомского, от его доминанты? Нет? — переспросил он. — Странно, я думал, ты догадаешься. Со мной случилась необычная вещь, ты знаешь. Я хорошо помню Алексея Алексеевича Ухтомского, помню его бороду, сапоги, косоворотку, помню, как он гладил меня по голове и рассказывал разные истории из своего детства, он был князь, учился в духовной семинарии, кем он только не был, фантастическая биография, ты знаешь. Он подолгу разговаривал с отцом, они часто спорили, все разговоры, разумеется, ушли из памяти. Но едва я начал думать обо всем этом круге проблем, как всплыло все, интонации голоса, слова, и меня осенило, я понял, о чем они спорили. Детское фотографическое запоминание, любопытный феномен... ты слушаешь, Таня, посмотри на меня!

Она посмотрела.

3

И вот тут-то вроде все и должно было бы начаться: объяснение или скандал, завершающийся объяснением, или хотя бы маленький срыв, отстраняющий жест с трудом сдерживаемого раздражения...

А случилось все наоборот.

Отведя упавшую на глаза прядь волос мыльной рукой, Таня посмотрела на Костю, но увидела и почувствовала совсем не то, что мы от нее ожидали... она увидела немолодого человека, совсем уже седого, усталые, натруженные глаза, продольные морщины, увидела, что он плохо выбрит и на левой щеке у него ранка от небрежного бритья, заметила, что на пиджаке вот-вот оторвется пуговица, что тапочки прохудились, на месте больших пальцев дырки... И это общее выражение робкой зависимости от нее... И сердце Тани наполнилось нежной виновностью перед Костей, его ранней старостью, никому ненужностью, ни одному человеку, кроме Тани. Но именно от нее Костя не получал в последнее время ничего, кроме раздражения... В разговорах с ней он потерял верный тон, это так, но его ли вина, что Таня подросла и уже могла разговаривать с учителем на равных, а он, как всякий учитель, ничего не замечал и по-прежнему беседовал с ней так, будто каждая его мысль значительна и полна смысла. Его ли вина... надо уметь понимать, терпеть, смиряться и принять его, наконец, таким, какой он есть.