Галина Башкирова - Рай в шалаше

• Название: Рай в шалаше
• Автор: Галина Башкирова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Читателю известны книги Галины Башкировой «Наедине с собой», «Лицом к лицу», «Если бы знать...» и др. События романа «Рай в шалаше» разворачиваются в наши дни — в лабораториях научно-исследовательского института, на семинарах и симпозиумах молодых ученых. Автор широко показывает своих героев и в быту, в домашней обстановке, выдвигая на первый план те нравственные проблемы, которые возникают перед ученым-психологом Татьяной Денисовой, ее мужем, физиком по профессии, и их окружением.

---

Она посмотрела.

3

И вот тут-то вроде все и должно было бы начаться: объяснение или скандал, завершающийся объяснением, или хотя бы маленький срыв, отстраняющий жест с трудом сдерживаемого раздражения...

А случилось все наоборот.

Отведя упавшую на глаза прядь волос мыльной рукой, Таня посмотрела на Костю, но увидела и почувствовала совсем не то, что мы от нее ожидали... она увидела немолодого человека, совсем уже седого, усталые, натруженные глаза, продольные морщины, увидела, что он плохо выбрит и на левой щеке у него ранка от небрежного бритья, заметила, что на пиджаке вот-вот оторвется пуговица, что тапочки прохудились, на месте больших пальцев дырки... И это общее выражение робкой зависимости от нее... И сердце Тани наполнилось нежной виновностью перед Костей, его ранней старостью, никому ненужностью, ни одному человеку, кроме Тани. Но именно от нее Костя не получал в последнее время ничего, кроме раздражения... В разговорах с ней он потерял верный тон, это так, но его ли вина, что Таня подросла и уже могла разговаривать с учителем на равных, а он, как всякий учитель, ничего не замечал и по-прежнему беседовал с ней так, будто каждая его мысль значительна и полна смысла. Его ли вина... надо уметь понимать, терпеть, смиряться и принять его, наконец, таким, какой он есть.

Костя вылепил, вынянчил, сделал Таню! Бережно и ненавязчиво он растил ей крылья. А для того, чтобы взлететь, нужна земля, не правда ли? Нужно от чего-то оторваться, необходима вскормившая тебя, крылатого, почва, насыщенная корнями знаний, интеллектуальных умений и навыков.

У Кости были корни, у Тани нет. У Кости, когда он вступал в науку, была нажитая, привитая в семье культура. А Таня? А почти все ее друзья и приятели? А Наталья, Виктор, тот же Коровушкин? С чего начинали они? От чего отталкивались? Они пришли в науку как люди, лишенные бокового зрения, они были обучены мыслить только в одном направлении...

Склонившись над мойкой, Таня принялась оттирать закопченный чайник, радуясь, что Косте не видно ее лица... Впрочем, он толковал о своем, не замечая ее невнимания. .. Да, почти полжизни ушло у них на овладение тем, что само собой должно было служить вспомогательными инструментами познания, полжизни, большая часть молодых сил ушла на приобщение к азам мировой культуры...

В России подобный процесс однажды происходил — появление разночинцев, Да, но была другая историческая ситуация и совсем иные стимулы. Здесь же, у нас, невиданная в истории массовость роста средней образованности. И это в сложнейших условиях послевоенных лет и предшествовавших войне десятилетий. Все сбилось, все следовало начинать заново. У Тани, во всяком случае, в ее детстве и юности, питательной культурной среды не существовало. Ей предстояло самой для себя стать Ломоносовым, выйти из своих Холмогор, плыть, переходить реки вброд, тонуть, выплывать, выдирать себя из пучин незнания... Какой огромный творческий потенциал должен быть заложен в человеке, чтобы не сгинуть в пути! Нет, речь сейчас уже не о Тане — обо всех интеллигентах первого, второго, да, пожалуй, и третьего поколений...

Много книг написано об истории разночинцев, в десятках мемуаров восславлено их трудолюбие.

Кто написал о трудностях становления новой нашей интеллигенции, кто ее уважил письменно? За бессонные (часто голодные) ночи, за порыв к знанию, за благодарную готовность принять и впитать внешне чуждое и далекое? За бескорыстие прежде всего.

...Таня отмывала плиту и стену возле плиты (плита все-таки вынудила себя помыть!) и думала о том, что начало своего становления она никогда прежде не связывала с Костей. А между тем кто знает, что сталось бы с Таней, не встреть она его вовремя! Это Костя помог ей сократить путь! И Таня не помнит уже, не способна оценить, что значил для нее в те первые годы каждый его звонок, каждое письмо. Костя незаметно, но планомерно расширял границы того, что была тогда Таня, незаметно он почти превратил ее в свое второе «я». (Таня однажды не удержалась, спросила, вкладывал ли он так много сил в свою жену, «там не было материала», — ответил он холодно.)

...А совсем недавно что-то случилось, не то с ним, не то с Таней, не то с ними обоими. Поди тут пойми, если начинает вмешиваться Время, вернее, его протяженность.

Время — таинственная категория, оно не позволяет людям оставить все, как есть. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — какое старомодное заклинание! «Остановись, мгновенье, ты удобно!» — то есть хватит, время, мне от тебя ничего больше не надо, устал, не могу, не хочу большего... Но мгновенье-середнячок тоже неостановимо и не желает оставить человеку все как есть даже по самому среднему тарифу. Казалось бы, загадка! Почему бы и нет, ведь никаких особенных претензий, никакого титанического вызова судьбе, никаких фаустовских замахов? Но нет! Не желает слышать! Никаких компромиссов! Вперед либо назад. И это «назад» так замаскировано, так коварно! «Назад» — это всего лишь остановка на полпути, безвинная остановка, ибо в чем виноват тот, кто остановился? И, однако, тотчас же начинаются неприятности. Ведь сначала все было заодно, а тут почему-то отстал, сбавил скорость, еще один отстал, не выдержал силы умственного напряжения или искушения скорой карьеры, или запас таланта иссяк. Но кто признается себе, что устал, выдохся, приспособился, сдался и... «остановись, мгновенье, ты удобно!». Кто, остановившись, позвонит, допустим, по телефону и сообщит: «Знаешь, я иссяк, иди вперед один, но иди широко, вольно, иди за нас двоих». Так не бывает, в жизни редко доводится слышать подобные признания! Их, кстати, не стеснялись делать герои Чехова. Может быть, поэтому они близки нам сегодня? За отвагу не лгать хотя бы самим себе.

А может быть, ничего трагического в этих остановках нет? — думала Таня. Каждому человеку от природы отпущен свой запас сил, что с этим поделать?

Легко, не правда ли, заметить, что Тане давно пора кончить с плитой, и непонятно к тому же, чем во время этой затянувшейся уборки занят Костя. И вообще людям положено шевелиться, разговаривать, передвигаться в пространстве. Но Таня и так передвигается, движения ее мелки и споры, и их не видно, как не видна любая домашняя работа. А Костя? Он все разговаривает!

Он продолжает все о том же, о том, что бывают внезапные ослепительные встречи, которые все расставляют по своим местам, и часто то, что было делом жизни, становится второстепенным, а то, что казалось мелочью, обретает важный смысл, и счастливы люди, к которым всеразъясняющая встреча пришла вовремя. «Да, — мысленно соглашалась Таня, — главное, чтобы вовремя, главное — не упустить момент, как верно он это говорит, словно читает мои мысли, главное, чтобы человек к моменту встречи был готов...» Но сказала она ему другое.

— Костя, — сказала Таня, — я закончила, осталось пол протереть, пойдем в комнату, я хочу передохнуть.

Но, прислонясь все к той же балконной двери, которая под его тяжестью перестала скрипеть, Костя торопился выговориться и не услышал Таню:

— Знаешь, Танечка, вот что любопытно: главная встреча всегда зашифрована, иначе все было бы просто, она как вестник в древнегреческой трагедии — сообщение вестника всегда непонятно.

Теперь Таня, помыв руки, тоже прислонилась к дверному кухонному косяку, и так они и стояли, опираясь каждый на свою дверь, и Таня терпеливо ждала, когда Костя закончит.

— Ты помнишь замечание Лотмана, — спрашивал он, — роль оракула такова, что его сообщение принципиально должно быть многозначным...

Начиналось то, что Таня называла про себя Костиным бренчаньем. Тане казалось, что он развешивает на себе эрудицию, как дикарь развешивает погремушки, предупреждая: «Не спутайте, это я иду, я!» Он бренчал, и Тане Становилось не по себе. А тут Таня с нежностью подумала, что прежде относилась к его «бренчанью» иначе, узнавая из него массу нового, пытаясь в подражание ему сопоставлять факты, сталкивать, играючи, века и эпохи. Что ж! Шифр разгадан! Ну и что из того? Человек, даже самый удивительный, не бесконечен при тесном общении, не так ли? И только за это на него сердиться? За то, что он, как ей кажется, остановился, иссяк? Откуда во мне такая нетерпимость, такое высокомерие, ужаснулась себе Таня.

— ...Ты со мной не согласна? — спросил Костя грустно, отрываясь наконец от своей двери. И дверь тотчас же заскрипела, заурчала довольно, ветер снова начал свою работу.

— С тобой или с Лотманом?

— С Юрием Михайловичем ты всегда согласна. Ты в него тайно влюблена, бог тебя простит, он достойный человек. Иди укладывайся на диван. Только не засыпай, дослушай. Совсем мало осталось! Что бы там ни говорили, одной встречи мало, действие должно созреть в душе, оно результат работы собственной личности. Встреча всего лишь провокация, толчок, повод, согласна? Конечно же Таня с Костей согласна, еще раз вспомнилась та давняя его фраза о жене: «В ней не было материала». Важно, чтобы был материал, вот в чем секрет! Таня согласна. И еще подумалось: как странно! Почему именно сегодня он как будто заново вспоминал их совместное прошлое.