Евгений Титаренко - Критическая температура

• Название: Критическая температура
• Автор: Евгений Титаренко
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

В своей новой книге для подростков «Критическая температура» Е. Титаренко ставит своих героев в сложные условия, когда необходимо принять единственно правильное решение, от которого зависит, как сложится их жизнь, какими людьми они вырастут. Писатель как бы испытывает героев на прочность, ни верность высоким нравственным идеалам.

---

Но торчать среди колготной мелкоты было еще тоскливей. Милка подошла к лестнице и в сердцах шлепнула пониже спины какую-то первоклашку, когда та, сверкнув желтыми трусиками, попыталась взобраться на перила.

* * *

Юрка поджидал ее у входа, чтобы выяснить относительно кино: «Пойдем?..» Но, понимая, что сегодня ей может оказаться не до кино, Милка виновато пожала плечами: «Не знаю!..»

Стаська, роясь в тетрадях, не поглядел в ее сторону.

Оживление в классе Милка заметила сразу, но, только усаживаясь за парту, догадалась о причине его, когда Лялька Безуглова передвинула от себя на ее половину парты несколько густо исписанных тетрадных листиков.

Это было письмо, аккуратно, не без усердия переписанное мелкими печатными буквами. Оно сопровождалось предупреждением: «Автор этих посланий всем известен, имя его будет сообщено позже».

Почему во множественном числе: «этих посланий»? – подумала Милка. Перед ней было всего одно письмо. Значит, где-то есть второе, а может, и третье?.. Глянула на Ляльку: откуда? Та недоумевающе хмыкнула: нашли в классе, никто не знает – откуда, чье…

В груди Милки шевельнулось угрызение совести: какое у нее право лезть в чужую тайну? Но, успокаивая себя, подумала, что письмо это может оказаться всего-навсего хохмой. Тем более, что сама, вопреки всем сомнениям, уже читала. И не оторвалась до последней строки.

«Мой добрый, мой честный, мой самый хороший! – писала неизвестная. – Вчера только выторговала на это право – говорить с тобой в новогоднюю ночь, а теперь уже сижу у стола, напрочь убрав тетради, книги, и мысли путаются, вдруг становясь не теми, не самыми главными, не настолько важными, как представлялось недавно. Бог мой! Так, наверное, всегда бывает при коротких встречах, когда их слишком долго ждешь. Но там хоть есть еще право взгляда, жеста, прикосновения. А я могу только говорить. Впрочем, нет, лгу, ужасно лгу. Потому что вижу тебя и слышу – ты только, пожалуйста, не скупись на слова! Ты умнее меня и сдержанней, а я вот растерялась перед этим чистым листком. Я думала, исповедуюсь, расскажу тебе про каждый свой шаг, про каждое мимолетное ощущение, а теперь вижу, как трудно это, и хочется плакать. Люблю я тебя, родной мой! Люблю в эту сказочную новогоднюю ночь! И знаю, что весь год у меня теперь будет счастливый!

Я вспоминаю наше знакомство с тобой, это самое большое во мне: чтобы добраться до остальных воспоминаний, надо сначала вынуть из меня это и открыть его. Ты стоял такой недоступный и грозный. А я сразу бесповоротно оробела. И была только одна шальная мысль: «Все!.. Все!..» А что все? Наверное, все – пропала. Тогда я, правда, не размышляла над значением этого. Я приклеилась подошвами к земле и ужаснулась вдруг, что не надела своего лучшего платья и что каблук на правой туфле немножко сбит! А ты, как назло, сверху вниз на меня: «Вот вы какая…» Я взяла и спрятала правую ногу за левую. Не заметил каблука?

А потом, помнишь, в ботаническом… Как удивительно тихо было. Листья падали на воду. И легкая-легкая зыбь разбегалась от них. А люди, наверное, все-таки хорошие, если они тогда оставили нас одних и не потревожили ни разу. Ты говорил, а я слушала. Ты молчал, а я опять слушала. Потому что ты уже вселился в меня и лепил человека из глупой-глупой девчонки. Правда, тогда я вынесла лишь один вывод, что ты ужасно добрый. И глупая, а все же поняла, как страшно тяжело жить тебе с этой неусыпающей добротой. Ты думаешь, что ты первым поцеловал меня? Это я тебя поцеловала. Я подстерегла мгновение, потому что подстерегала его. Если сейчас закрыть глаза – желтые листочки все падают на воду. Медленно-медленно, чтобы не вспугнуть нас…

А еще: когда я заболела и не могла прийти в школу – ты не выдержал, прибежал. Помнишь? С такими испуганными, тоскующими глазами! Какая же счастливая я была тогда! Как благодарила бога за то, что создал он болезни.

Ну, вот. Какая я нерасчетливая, какая расточительная! Ведь мне дана только одна ночь, только для одного письма, и я должна бы рассказать тебе о том, что ты не знаешь, не видел! А я повторяю известное тебе… Я, право, не всегда могу сказать, что из прошлого надуманно мной, а что было. По ночам я чувствую тебя рядом. Я живу все время с тобой: разговариваю, советуюсь. Я твоя жена. Ты мой муж. Что бы там ни думали и что бы ни говорили при этом люди. И, представь себе, в ящике моего стола лежит тоненькое обручальное колечко, которого я, правда, не надеваю…

Прости, родной, я все-таки плачу. Плачу. Но ты не расстраивайся – это от счастья.

Пишу, сама не знаю, о чем. Пишу сумбурно, строку за строкой. А при этом все больше убеждаюсь, что и сказать-то имею всего одно: что люблю тебя, что я твоя, что…

Целую тебя! Ладно?

С новым годом! С новым счастьем! Это я уже шепотом добавляю, не слишком уверенная, что желания сбываются».

Подписи в конце письма не было. Лялька дождалась, когда Милка пробежит глазами последнюю строку, и, забрав у нее листки, передала их на соседнюю парту.

…Секунду-другую Милка не шевелилась, будто оцепенев. Оказалось, нелегко поверить, что кроме тебя есть на земле некто, способный чувствовать так же глубоко, а в иных отношениях даже сильнее и глубже, чем ты. Наконец, этот загадочный некто способен не только чувствовать, но и рассказать о своих чувствах, вскрыв, как рану, облитое кровью сердце… Чья-то досужая рука подчеркнула в письме: «по ночам я чувствую тебя рядом».

Милка покраснела вдруг, поймав себя на том, что из охвативших ее эмоций всего определенней было жгучее любопытство: кто мог написать это?! Кому? Исподволь медленно оглядела весь класс. Но и другие девчонки с тем же настороженным любопытством поглядывали друг на друга. Милка решила, что здесь автора письма, скорее всего, нет. А если он из другого класса… Кто же? Она стала перебирать в памяти девчонок из десятого «б», потом из девятых. Но никого, способного так откровенно, без недомолвок обнажиться перед другим человеком, не могла найти. А ведь они существовали: и эта девчонка, плачущая в новогоднюю ночь, и этот загадочный парень, из-за которого текли слезы. Человек, надумавший пустить это письмо по классу, вряд ли солгал, заверяя, что автор его всем известен. Если это сделал тот парень, кому письмо адресовалось, – ужасно подло с его стороны.

Листки таинственного послания порхали по рядам из рук в руки, и на лицах десятиклассников проскальзывали улыбки.

Было заметно, что пока Милка ходила на второй этаж, все уже ознакомились с письмом и перечитывали теперь лишь отдельные, наиболее интимные строки.

– Ничего себе? – полувопросительно, полуутверждающе проговорила Лялька. Зеленые глаза ее скользнули при этом, и что она думает, угадать было нельзя.

– Откуда оно? – переспросила Милка. И «старомодная» Лялька повторила, что не знает: кто-то нашел на уроке Неказича.

Милка подумала, что не только нашел, но и потрудился переписать. На минуту почувствовала себя в какой-то мере соучастницей этой пока странной, но уже заведомо нечистоплотной истории. И опять успокоила сама себя: ведь имя автора не было раскрыто… А если не обращать внимания на отдельные подробности, автору послания можно бы даже гордиться, что он умеет так говорить, так чувствовать.

Письмо родилось в новогоднюю ночь. Следовательно, все упомянутые в нем события имеют, по крайней мере, четырех-, пятимесячную давность. Милка хотела вспомнить, кто из девчонок болел в прошлом году. Но в октябре, если не обманывают газеты, по всему земному шару свирепствовал вирусный грипп, и в какой-то степени переболела вся школа. Четыре дня Милка сама не являлась на занятия… Подумав об этом, она заметила, что мальчишки поглядывают в ее сторону несколько внимательнее, пожалуй, чем на других девчонок. И порадовалась, что смущение ее к этому времени уже прошло.

А когда взглянула на Юрку, испытала странное чувство, будто бы он и она стали ближе друг другу после этого загадочного послания, будто главное из того, что сказано в нем, сказано ею. Для Юрки. И показалось: он думает о том же.

Равнодушнее остальных (во всяком случае внешне) проглядел анонимное послание Стаська. Передвинул его на половину Левки Скосырева. А тот взмолился:

– Ну, кто писал?! Не тяните душу!

Костлявый, рыжий, с лицом, усыпанным конопушками, Левка Скосырев на протяжении всех десяти лет выступал в качестве шута. И реплики его, не всегда остроумные, а иногда просто глупые, автоматически вызывали смех в классе. На этот раз, однако, все как по команде переглянулись, но Левкин вопрос остался без ответа и смеха не вызвал.

– Может, это мне адресовано… А я сижу как дундук, – разочарованно проворчал Скосырев.

По девчоночьим партам шелестнул натянутый хохоток.

– Ты хоть представляешь, какая она?.. – шепотом спросила Лялька, и зеленые глаза ее опять ускользнули в сторону.

– Обыкновенная, – нарочито небрежным тоном ответила Милка. Но и сама поняла, что ответ ее прозвучал фальшиво. – Не знаю! – с досадой добавила она. А подошедшая к ним Инга Сурина неожиданно дрогнувшим голосом заметила: