Газета День Литературы - Газета День Литературы # 123 (2006 11)

• Название: Газета День Литературы # 123 (2006 11)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

Газета День Литературы # 123 (2006 11)

---

Бог зовет нас, не только на первых станицах райского бытия, еще до грехопадения, возделывать тварный Космос, но в завершающих главах Своей Книги призывает к высокому труду и творческой харизме, к духовно-культурным свершениям, "имже несть числа"!

Один музыкант, не сумевший в годы сегодняшней русской смуты реализовать свои дарования, поделился со мной страхованиями: "Мне кажется, совсем скоро будет конец мира!" — "Почему Вы так думаете?" — " Ну, людям не нужна музыка!" — " Вы считаете, Ваша музыка не нужна?" — "И моя тоже!" — " Знаете, — ответил я ему, — один старый священник сказал, да, людям сейчас не то, что музыка, людям не нужно Евангелие! Но знайте, знайте, зато Евангелию, Любви Божией люди нужны и желанны! И если люди сегодня не интересуются Благой Вестью, это совсем не значит, что конец света близок! Мир завершится только в тот момент, когда безвинная, только что народившаяся человеческая душа не сможет пробиться к Божьей Любви через тенеты человеческого зла и природных вселенских потрясений. Когда священник не сможет вместе с народом Божиим поднять перед престолом Чашу с Животворящими Тайнами! А сейчас еще столько добра и любви в людях по всей земле! Столько сил жить, молиться, учиться, творить "пространство песни" в земных пределах!"

Как добрые эсхатологические примеры, противоположенные "знамению последних времен", приведу несколько историй из моей иерейской практики. Вначале написал священнической, но затер "делитом", как-то показалось выспренно и обусловлено. Нет, именно "иерейской", будничной, "пресной" и непраздничной.

Пришел соборовать бабушку "болдинской осенью", в провинциальном дождливом скучном октябре. Жила она на седьмом этаже, в левом от лифта малосемейном боксе, совершенно одна. Дети есть, но живут далеко и о матери ничего не знают. Своих проблем хватает! Вероятней всего приедут только на похороны, да и то только по случаю: а как там комнатенка? В официальных бумагах ее место проживания нарекалось как семейное общежитии. Хотя, как раз "семейных" можно было на одной руке пересчитать, в основном большей частью в доме тянули, доживали свой скорбный век одинокие, опустившиеся старики и аккуратные старушки.

Комнатка метров 12, кухонька, совмещенный санузел. На старом черно-сером телевизоре я увидел фотографию Есенина в деревянной рамочке, да еще и украшенной голубой чистой ленточкой. Старушка махонькая, веселая. Сидит на диване, от волнения (первый раз на 87 году своей мимолетной жизни приготовилась к Причастию!) болтает ногами, как первоклассница. Ноги короткие, по полу только слегка каблуки туфель шаркают. Нарядилась скромно по такому праздничному случаю. Мне радостно, ждала, значит. Я расчистил от старых газет и лекарственных склянок столик, застеленный клеенкой с большими цветами, такими большими, словно они произросли из Райского сада, и, ставя на него из требного ящика необходимые вещи для соборования, грубо (по сравнению с тем, что будет совершаться), то есть деликатно, как только могу, спрашиваю:

— Бабушка, а Вы раньше учительницей работали?

— Не, я на заводе, шлифовальщицей была, — ответила, и губу закусила.

— А это кто у Вас на фотографии, что на телевизоре стоит?

— Это, — важно отвечает, — писатель.

— Вот как. Сегодня редко кто фотографию писателя в рамочку, да еще на телевизор ставит.

— А он хороший был человек.

— А как писатель?

— Он хороший был писатель.

— А что писал?

— А стихи.

— Хорошие стихи?

— Очень хорошие.

— Вот как получается у нас. Хороший человек был хорошим писателем и писал на удивление хорошие стихи.

— Вот так и получается. Его Сергеем Есениным зовут. Но сегодня его, как Ленина, тоже помаленьку забывают.

— А как он жил-то, тоже хорошо?

Старушка заерзала на диване, хотела что-то сказать, но отмолчалась. Однако я не сдавался.

— А как умер? Умер-то тоже хорошо?

— Не очень, — грустно ответила, — говорят, запился.

— Вот она значит, какая жизнь для писателя в России, и человеком живешь хорошим, и пишешь хорошо, и стихи что надо, а до смерти запиваешься! Ведь не один он такой. Почему это так то? Как думаете? — уже без всякой улыбки спросил я у бабушки.

Она опять долго молчала, так что я подумал, уж не обидел ли ее расспросами. А потом ответила, тяжело, словно горсть земли в могилу бросила:

— Это потому так, что хорошие люди завсегда в России пьют. А писатели среди них самые наилучшие. Да и свету у нас мало. Зима вона какая долгая!

— Бабушка, а почему хорошие люди-то пьют, хорошие ведь?

— Знаете батюшка, Вы так спрашиваете, словно сами не знаете, — немного все же приобиделась старушка, даже каблуки притихли. — От "хорошей жизни" пьют! Не может он жить хорошо, когда другим людям плохо. И чем лучше жизнь, тем сильнее ему, горемычному, выпить хочется, потому что тогда еще горше чувствуешь, что хоть в миллион раз лучше живи, все равно здешняя жизнь это только так фу-фу, ветер из подворотни надул.

"Вот тебе и бабулька", — подумал я, и, вздыхая вместе с ней о судьбе русских писателей, принялся семикратно помазать головку этого Божьего одуванчика подсолнечным елеем радования, таинственного исполненного благодати нашего Негордого Бога. Таинство началось.

— Отче Святый, Врачу душ и телес, — продолжали мы молиться втроем. Именно с Сергеем Александровичем за рабу Божию Фотинью. Есенин в рамочке все соборование внимательно смотрел на нас и грустно молчал. А что еще он мог сделать? Стихов-то больше не напишет! А как бы хотел, верно?

После отпевания в храме всегда тихо. Этот чин всех смиряет. Особенно зимой, когда в силу земного магнетизма гроб становится удивительно неподъемным, и снег скрипит под сапогами, несущих мертвую, невообразимую тяжесть, громче и надсадней. Даже свечницы моют пол не привычно размашисто, а быстрыми мелкими стежками, словно саван обшивают.

Я снял подрясник, накинул пальто и хотел уже всем откланяться, как открылась дверь и в храм вошел дедушка в желтом тулупе, в валенках, с такими же желтыми заиндевелыми усами, как тулуп, и умилительно вопросил:

— Вот, сынок, хочу свечку Cерафиму Саровскому поставить. Где тут иконка его?

Я взял его за локоть и подвел к нужной иконе.

— Дедушка вот Серафим Саровский.

Он близко подошел к образу и с тщанием его разглядел.

— Вот хорошо. Да это точно он. Такой вот чуток горбатенький. А то он мне во сне явился и сказал, чтобы я ему свечку поставил?

— А давно это было? — оживился я.

— Давно… Лет уж 50 прошло.

— И Вы не забыли?

— Как можно об этом забыть! Всю жизнь помнил!

О, божественное долготерпение человеческой докуки!

А вот еще три истории о любви, только в ней принимают участие дети и один нерадивый ученик:

Зимнее утро. За окном темно. Впрочем, даже когда светло, из окна ничего не видно. Девочка живет в полуподвале. Снега намело под окошко больше, чем наполовину. Зато не нужны зимой шторы! Мама спит. Старший брат, разогрев на плите манную кашу, собирает портфель и поторапливает ее тихим голосом, чтобы не разбудить в соседней комнате папу. Он тоже спит. Так им кажется. Но он проснулся. И прислушивается к нехитрому общению. "Кому сказал! Ешь быстрей! Опять из-за тебя в школу опоздаю!" Девочка не обращает на него никакого внимания. Смотрит внимательно в белую как снег тарелку и размазывает кашу по стенкам. Ей бы в окошко поглядеть. Но из полуподвала что увидишь? Наконец, она, обращаясь сама к себе, строго говорит: Надо! Надо! Вот Ксения Блаженная, великомученица Екатерина — какие были добрые, смиренные, как кот Леопольд.

На исповедь пришел вихрастый отрок. Я его буквоедски вопрошаю:

— Анекдоты, наверное, рассказываешь?

— Нет, батюшка, только смешные!

— Ну, а грехи у тебя есть, братец?

— Что Вы, честный отче, только безобразия! Да я вот тут все, написал, можно я быстренько прочитаю. Вам же, батюшка, лучше, вон какая очередь большая. Я хорошо читаю!

И без промедления начал:

— Каюсь, перед тобой честный отче, ленюсь молиться. Редко хожу в церковь. Во время службы не молюсь, а все ропщу: "Господи, скоро ли служба-то кончится! Сколько времени-то убил!" Каюсь в высокоумии, думал: А как же динозавры миллионы лет до нашей эры жили? Жалко, что все умерли. Хоть бы один остался! Прости меня, Господи высокоумные мысли мне в голову приходят! Каюсь, люблю деньги, думаю: "Нет денег — нет жизни!" Эх, грешный я человек!