Олег Куваев - Искатель. 1969. Выпуск №1

• Название: Искатель. 1969. Выпуск №1
• Автор: Олег Куваев
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

На 1-й стр. обложки — рисунок А. ГУСЕВА к рассказу Ю. Тупицына «Синий мир».

На 2-й стр. обложки — рисунок Г. НОВОЖИЛОВА к повести Олега Куваева «Птица капитана Росса».

На 3-й стр. обложки — рисунок В. КОЛТУНОВА к рассказу Г. К. Честертона «Восторженный вор».

---

Слабый посторонний звук заставил Лобова насторожиться. Пряча записную книжку в карман, он вскочил на ноги.

— Иван, — услышал он слабый шепот с первой койки.

Это пришел в себя Кронин. И хотя Лобов давно ждал этого момента, хотя он знал по машинному прогнозу, что первым очнется именно Алексей, у него от волнения перехватило дыхание. Быстро и осторожно ступая по ковру, Лобов подошел к его постели.

— Иван!

Кронин смотрел на него добрыми беспомощными глазами. Лобов присел на край его постели, комок стоял у него в горле, мешая говорить.

— Мы живы, Иван? Это ты? Или мне все еще снятся сны? Какие дивные сны, Иван!

Лобов передохнул и ответил:

— Живы, Алеша, живы.

— А Клим?

— Все живы.

— Все? — требовательно переспросил инженер.

— Все. — Лобов помедлил и добавил: — Все, кроме Ромео.

— Ромео? Какого Ромео? — словно вспоминая что-то, слабо произнес Кронин.

— У стажеров, Алеша, был один разовый инъектор на двоих. И когда пришла беда, Ромео, не колеблясь, отдал его своей Джульетте.

Но Алексей уже не слышал Лобова, он засыпал.

— Ромео! — бормотал он беспокойно. — Ромео и Джульетта… Кто такие Ромео и Джульетта? Бедные чувственные дети со слаборазвитым интеллектом!

Лобов поправил ему волосы и вытер со лба пот.

Юрий Гаврилович Тупицын родился в 1925 году. С шестнадцати лет он связал свою судьбу с авиацией, закончил с отличием штурманское училище, а в 1955 году с золотой медалью — военно-воздушную академию. Живет и работает в городе Оренбурге. Публикуемый рассказ — первое выступление Ю. Г. Тупицына в литературе.

Гилберт Кийт ЧЕСТЕРТОН ВОСТОРЖЕННЫЙ ВОР

Рисунки В. КОЛТУНОВА
Имя Нэдвеев

Нэдвеев знали все; можно сказать, что это имя было овеяно славой. Альфред Великий запасся их изделиями, когда бродил по лесам и мечтал об изгнании данов — во всяком случае, такой вывод напрашивался, когда высмотрели на плакат, где ослепительно яркий король предлагает Бисквиты Нэдвея взамен сожженных лепешек.[11] Это имя гремело трубным гласом Шекспиру — во всяком случае, так сообщала нам реклама, на которой великий драматург приветствовал восторженной улыбкой великие Бисквиты. Нельсон в разгар битвы видел его на небе — судя по тем огромным, таким привычным рекламам, изображающим Трафальгарский бой, к которым как нельзя лучше подходят возвышенные строки: «О Нельсон и Нэдвей, вы дали славу нам!» Привыкли мы и к другой рекламе, на которой моряк строчит из пулемета, осыпая прохожих градом нэдвеевских изделий и преувеличивая тем самым их смертоносную силу. Те, кому посчастливилось вкусить Бисквитов, не совсем понимали, что же отличает их от менее прославленных печений. Многие подозревали, что разница в плакатах, окруживших имя Нэдвеев пылающей пышностью геральдики и красотой праздничных шествий.

Всем этим цветением красок и звуков заправлял невзрачный, хмурый человек в очках, с козлиной бородкой, выходивший из дому только в контору и в кирпичную молельню баптистов. М-р Джекоб Нэдвей (позже, конечно, сэр Джекоб Нэдвей, а еще позже — лорд Нормандэйл) основал фирму и наводнил мир Бисквитами. Он жил очень просто, хотя мог позволить себе любую роскошь. Он мог нанять секретаршей высокородную Миллисент Мильтон, дочь разорившихся аристократов, с которыми был когда-то слегка знаком. С тех пор они поменялись местами, и теперь м-р Нэдвей мог позволить себе роскошь и помочь осиротевшей Миллисент. К сожалению, Миллисент не позволяла себе отказаться от его помощи.

Однако она нередко мечтала об этой роскоши. Нельзя сказать, чтобы старый Нэдвей плохо обращался с ней или мало платил. Благочестивый радикал был не так прост. Он прекрасно понимал всю сложность отношений между разбогатевшим плебеем и обедневшей патрицианкой. Миллисент знала Нэдвеев до того, как пошла к ним в услужение, и с ней приходилось держаться как с другом, хотя вряд ли она, будь ее воля, выбрала бы в друзья именно эту семью. Тем не менее она нашла в ней друзей, а одно время думала даже, что нашла друга.

У Нэдвея было два сына. Он отдал их в частную школу, потом — в университет, и они, как теперь полагается, безболезненно превратились в джентльменов. Надо сказать, джентльмены из них вышли разные. Характерно, что старшего звали Джоном — он родился в ту пору, когда отец еще любил простые имена из писания. Младший, Норман, выражал тягу к изысканности, а может, и предчувствие титула Нормандэйл. Миллисент еще застала то счастливое время, когда Джона звали Джеком. Он долго был настоящим мальчишкой, играл в крикет и лазил по деревьям ловко, как зверек, веселящийся на солнце. Его можно было назвать привлекательным, и он ее привлекал. Но всякий раз, когда он приезжал на каникулы, а позже — отдохнуть от дел, она чувствовала, как вянет в нем что-то, а что-то другое крепнет. Он претерпевал ту таинственную эволюцию, в ходе которой мальчишки становятся дельцами. И Миллисент думала невольно, что в школах и в университетах что-то не так, а, может быть, что-то не так в нашей жизни. Казалось, вырастая, Джон становился все меньше.

Норман вошел в силу как раз тогда, когда Джон окончательно поблек. Младший брат был из тех, кто расцветает поздно — если сравнение с цветком применимо к человеку, который с ранних лет больше всего походил на недозрелую репу. Он был большеголовый, лопоухий, бледный, с бессмысленным взглядом, и довольно долго его считали дураком. Но в школе он много занимался математикой, а в Кембридже — экономикой. Отсюда оставался один прыжок до социологии, которая, в свою очередь, привела к семейному скандалу.

Прежде всего Норман подвел подкоп под кирпичную молельню, сообщив, что хочет стать англиканским священником. Но отца еще больше потрясли слухи о том, что сын читает курс политической экономии. Экономические взгляды Нэдвея-младшего так сильно отличались от тех, которыми руководствовался Нэдвей-старший, что в историческом скандале за завтраком последний обозвал их социализмом.

— Надо поехать в Кембридже и урезонить его! — говорил м-р Нэдвей, ерзая в кресле и барабаня пальцами по столу. — Поговори с ним, Джон. Или привези, я сам поговорю. А то все дело рухнет.

Пришлось сделать и то и другое. Джон-младший — компаньон фирмы «Нэдвей и сын» — поговорил с братом, но не урезонил его. Тогда он привез его к отцу, и тот охотно с ним побеседовал, но своего не добился. Разговор вышел очень странный.

Происходил он в кабинете, из которого сквозь окна-фонари виднелись холеные газоны. Дом был очень викторианский; про такие дома в эпоху королевы говорили, что их строят мещане для мещан. Его украшали эркеры, фонарики, террасы и теплицы. Его украшали навесы, шпили, купола, и над каждым входом висело что-то вроде резного фестончатого зонтика. Его украшали, наконец, уродливые витражи и не очень уродливые, хотя и замысловато подстриженные, деревья в кадках. Короче говоря, это был удобный дом, который сочли бы крайне пошлым эстеты прошлого века. Мэтью Арнольд, проходя мимо, вздохнул бы с грустью. Джон Рескин умчался бы в ужасе и призвал на него громы небесные с соседнего холма. Даже Уильям Моррис поворчал бы на ходу насчет ненужных украшений. Но я совсем не так уж уверен в негодовании Сэкеверола Ситвелла.[12] Мы дожили до времен, когда фонарики и навесы пропитались сонным очарованьем прошлого. И я не могу поручиться, что Ситвелл не стал бы бродить по комнатам, слагая стихи об их пыльной прелести, на удивленье старому Нэдвею. Быть может, после их беседы он написал бы и о Нэдвее? Не скажу — не знаю.

Миллисент вошла из сада в кабинет почти одновременно с Джоном. Она была высокой и светловолосой, а небольшой торчащий подбородок придавал значительность ее красивому лицу. На первый взгляд она казалась сонной, на второй — надменной, а в действительности она просто примирилась с обстоятельствами. Миллисент села к своему столу, чтобы приняться за работу, но вскоре поднялась: семейный разговор становился слишком семейным. Но старый Нэдвей раздраженно-ласково помахал рукой, и она осталась.

Старик начал резко, с места в карьер, словно только что рассердился:

— Я думал, вы уже беседовали.

— Да, отец, — отвечал Джон, глядя на ковер. — Мы поговорили.

— Надеюсь, ты дал понять, — сказал отец немного мягче, — что просто ни к чему так мудрить, пока мы правим фирмой. Мое дело провалится через месяц, если я пойду на это идиотское «участие рабочих в прибылях». Ну разумно ли это? Разве Джон тебе не объяснил, как это неразумно?

Ко всеобщему удивлению, длинное, бледное лицо дернулось в усмешке, и Норман сказал:

— Да, Джек мне объяснил, и я объяснил ему кое-что. Я объяснил, например, что у меня тоже есть дело.

— А отца у тебя нет? — поинтересовался Джекоб.