Олег Куваев - Искатель. 1969. Выпуск №1

• Название: Искатель. 1969. Выпуск №1
• Автор: Олег Куваев
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

На 1-й стр. обложки — рисунок А. ГУСЕВА к рассказу Ю. Тупицына «Синий мир».

На 2-й стр. обложки — рисунок Г. НОВОЖИЛОВА к повести Олега Куваева «Птица капитана Росса».

На 3-й стр. обложки — рисунок В. КОЛТУНОВА к рассказу Г. К. Честертона «Восторженный вор».

---

…Часто вспоминал я потом язычника Кольку Силиму, его мужество в тот день и глубокое понимание сравнительной ценности вещей…

В институт я поступил легко. Горизонт — это воображаемая линия, которая…

Просто было в те времена оказаться студентом. Может, причина была в недавней войне, что на экзамены народ валил не так густо.

В середине зимы остановил меня в институтском дворе подвижный брюнет со стеклянным глазом. Порасспросил: кто, что, откуда, и предложил заняться горными лыжами. Оказалось, что он бывший тренер и горит у него душа по горнолыжной работе в наших равнинах, подбирает группу нужных ребят. Я согласился. Получили мы тяжелые ботинки и славной памяти «мукачи», на которых в те годы вся горнолыжная Россия ходила. И — началось!..

Тренировались мы на обрывах над Вяткой, солидные там обрывы. Заснеженный трехсотметровый склон уходит вниз, а внизу ровная замерзшая Вятка, и по ней черные точки лыжников, солнце, а на той стороне — коричневые липовые зимние леса. В затоне вмерзли в лед колесные пароходы, и там что-то постукивает, тенькает, бухает — зимний ремонт.

Поднимаешься ты ступенькой вверх, и сладко ноют ноги, ноет все тело, чувствуешь каждый мускул, в голове все просто: как бы сейчас без ошибки пройти третий правый.

Горные лыжи — великая вещь, так как шлифуют не только тело. На скоростном спуске летишь в стремительную белую мглу, и лыжи — фрр, фрр! — вибрируют под ногами. Ох, как это трудно, всем корпусом еще сильнее падать вперед, еще накатывается склон, черные точечки людей внизу, и лыжи поют, и четкий азартный голос шепчет тебе: «Яма… Удачно… Корпус, выбоина, так, корпус вперед…» И вот пижонский разворот в снежной пыли. Подкатывает наш старина со стеклянным глазом и шлепает тебя молча ниже спины.

— Зад завис, — мрачно говорит старина. — Давай еще раз.

Горнолыжникам, как и прыгунам с трамплина, нельзя кончать день неудачным спуском.

Так и случилось, что однажды треснулся я головой о вмерзший валун и очнулся уже в клинике.

ГЛАС СУДЬБЫ

Помню: лежал я на койке весь перебинтованный, и навестил меня наш старина тренер.

— Что, зад завис? — спросил я из бинтов.

— Нет, — мрачно ответил тренер. — Брюхо ты сильно вперед вывалил и ноги, ноги… Сколько раз говорил!

Уже после больницы стал я замечать, что люди и предметы как-то зыбко так плавают в воздухе. Бежит, например, по коридору человек, то ли Пашка с математического, то ли кто другой, похожий на Пашку, А мы ведь с Пашкой в одной комнате в общежитии жили. И на тренировках конец склона стал выглядеть какой-то туманной, неразличимой бездной. Сказал я об этом тренеру; он потрогал свой стеклянный глаз и чуть не за ручку потащил к глазному врачу, окулисту.

Принимал меня громадный, костистый весь старик, прямо Мефистофель какой-то. Швырнул он меня, как котенка, на стул и лапищами стал выворачивать веки, смотреть сквозь жуткую сверкающую гляделку, дышать табаком. Потом он меня выпустил, гляделку свою на лоб кинул и подергал себя за седую коему на виске.

— Потрясения, припадки, удары были?

— Как же, — говорю. — Прошлый год на лыжах стукнулся. В больнице лежал.

— Глаза у тебя, — сказал он задумчиво, — в полном порядке. Вся загадка внутри.

— Что дальше будет?

— Неизвестно, что будет. Можешь ослепнуть мгновенно, можешь слепнуть всю жизнь, может законсервироваться. Всякие чудеса могут быть. Больше всего бойся уныния. Унылый — слепой. Понял?

— Понял, — сказал я, а в душе ни черта не боюсь. С мальчишеских лет привык жить под лозунгом: «Заживет!».

Стал я носить очки, а тренировки пришлось бросить: какой из очкарика горнолыжник! Но через короткое время опять начал я путать Пашку с другими людьми в коридорах, пришлось надеть очки посильнее, а вскоре еще сильней. После третьего раза, когда дошло уже до минус восьми, я суеверно решил не ходить больше к врачам, тем более что все они утверждали: глаза у меня в полном порядке. Но жутко начала болеть голова. Как будто динамитные взрывы разносили ее изнутри. В один из таких приступов, когда я на лекции начал ощупывать голову, нет ли на черепе трещин от этих ужасных взрывов, я подумал на мгновение, что, может, я давно уже сошел с ума, только этого никто не видит. Покосился на ребят, сидят мои приятели-четверокурсники, кто лекцию пишет, кто погрузился в интересный том художественной литературы. Староста нашей группы Ваня, по кличке Берендей, из Яранска, зачем-то мигнул мне и хотел что-то шепнуть, но, видно, вспомнил, что от его шепота лекторов хватает инфаркт, смолчал. После лекции Ваня Берендей подошел ко мне и мрачно сказал:

— Пойдем вниз. Собрание группы будет. Твое персональное дело.

Иду я, где все наши собрались, и соображаю, за что я мог «персоналку» схватить. Ваня быстренько всех успокоил, кто хотел убежать, небрежно возвращал ладонью, говорунов и спорщиков тоже быстро усаживал легким нажимом той же ладони.

— Персональное дело Сашки Ивакина, — объявил Ваня.

Народ загудел, но Ваня продолжал невозмутимо басить:

— Сашка скоро ослепнет — значит, надо что-то с ним делать. Предусмотрительно заранее предвидеть.

Тут завизжали девчонки, поднялся хай, и через пару часов такого разговора было решено:

1. Сашку Ивакина из института не выпускать до окончания.

2. Буде из-за плохого зрения останется без стипендии — стипендию ему собирать.

3. Если ослепнет, учить по слепой системе, для чего заранее узнать про разные учебники для слепых («А зачем они? — сказала Ленка Щеголиха. — Я ему буду вслух читать. Сашка красивый парень, даже приятно»).

4. Идти в деканат и сидеть там всей группой, пока ему не раздобудут путевку в лучшую глазную больницу страны на летнее время.

В общем много было крика. И когда мы шли в общежитие, то меня чуть под ручки не вели, а пуще всего Ленка. Боевая была девчонка, с такой не пропадешь. Потом все куда-то исчезли, и мы остались с Ленкой одни. Она щебетала женские разговоры, а я ощущал на локте ее теплую ладошку и думал: «Не буду обузой для коллектива. И для нее тоже».

Город наш стоит на холмах. Даже поговорка была: «У Рима-то семь холмов, у нас-то десять». В тот раз что-то долго мы шли до общежития. Каблуки постукивали по мерзлому асфальту, и на холмах синел наш город, где Герцен — правда, не по своей воле — бывал, и Салтыков-Щедрин тоже. Мы говорили про разное — и вдруг меня обожгло: «Она же меня, дурака, просто жалеет. Нужен я ей, слепой!»

Тут что-то все засерело кругом и забухали колокола. Очнулся я опять в больнице. Видно, в привычку стало входить. На глазах повязка лежит, на лбу что-то холодное — пузырь со льдом.

Лежать было хорошо, покойно.

И почему-то я вспомнил Кольку Силиму. В его возрасте я о жизни рассуждал так: мужчина должен познать море, тропики и войну. Тогда можно уже умирать спокойно, зная, что изучил земной шарик и условия существования на нем. С точки зрения моря и тропиков, перспективы у меня получались неважные. Про войну — что говорить? Насчет открытия горных хребтов и неизвестных племен тоже не выходило. Получалось: лежи, Сашка, и не прыгай. Будешь учителем, если успеешь кончить. Великие цели оставь другим.

Но оставлять другим великие цели мне, естественно, не хотелось. Что из того, что не выйдет из меня Песталоцци или Ушинского?

При всех вариантах у меня оставалось несколько «зрячих» лет. Значит, мне надо исхитриться и за эти пять лет наворочать побольше дел. Открытие бы какое сделать… Синхрофазотрон изобрести, теорию относительности или разыскать живого мамонта. Пожалуй, мамонта интереснее всего. С ружьем и верной собакой закатиться в таежные дебри…

А море? Море тоже надо повидать, пока не ослеп. Я вспомнил наши с Валькой Сонным разговоры, когда мы в тамбуре собирались ехать искать ту самую чайку. Может быть, в самом деле поехать искать, как тот чудак? Валька перед отъездом про дневники забыл, за что крепко, наверное, был порот. Я тоже забыл. А когда вспомнил, то сложил их в портфель, с которым в первый класс ходил.

Пришла Ленка.

— Я тебе яблоки принесла, — сказала она.

— Где ты их достала?

— Ну-у! Ты же знаешь, я бойкая.

Стали мы хрустеть яблоками и молчать.

— Есть у меня одна идея, — сказал я.

— Какая? — быстро спросила она.

— Учителем быть мне не светит. Меня, очкарика, пацаны изведут.

— Это верно, — охотно согласилась Ленка. — У нас математик…

— Обожди! Надо мне другим способом место найти. Допустим, открыть новую птицу. Новый вид.

— Какую птицу? — подозрительно спросила Ленка.

— Ну, чайку, допустим. Розового цвета.

— Чайка белая! — твердо сказала Ленка. — Не дури.

Она взяла еще одно яблоко. Было приятно смотреть на нее, на то, как кусает она крепкую холодную антоновку и пытается разгадать, что я задумал.