Ольга Матюшина - Песнь о жизни

• Название: Песнь о жизни
• Автор: Ольга Матюшина
• Жанр: О войне

1970 год. Двадцать пять лет прошло со времени окончания Великой Отечественной войне. Но никогда не померкнет слава великого подвига советского народа, одержавшего победу над гитлеровской Германией, спасшего человечество от фашизма.

В книге мужества и стойкости, беспримерного героизма советского человека особую страницу составляет 900-дневная оборона Ленинграда. Величественный и трагический образ блокированного Ленинграда привлекал и привлекает внимание писателей, художников, композиторов.

В год двадцатипятилетия окончания войны возвращается к своей автобиографической повести, написанной на основе дневниковых записей 1941–1944 годов, и Ольга Константиновна Матюшина. Первое издание «Песни о жизни» было выпущено в 1946 году.

---

Принесли почту. Среди газет и писем — бандероль. Откуда это? Развернула. Вынула объемистую книгу. На темном фоне обложки по диагонали четкая надпись: «Маяковскому».

Так вот она, книга, где напечатаны мои воспоминания о поэте! Быстро перелистываю страницы. Нашла. Принялась читать. И ярко, с мельчайшими подробностями вспомнила, как были написаны эти воспоминания.

…1 января 1940 года. Восемь месяцев тому назад. Я только что опустила тяжелые занавески. Проверила, хорошо ли затемнена комната.

— Тебя к телефону! — позвала Ира.

Говорил незнакомый писатель. Он просил разрешения вдвоем с товарищем зайти ко мне. Интересовался, нет ли в рукописях Михаила Васильевича упоминаний о Маяковском.

Вечером они пришли.

Высокий, худощавый поэт доброжелательно, с любопытством разглядывал и расспрашивал меня. Его товарищ, критик, быстро перелистал рукопись Михаила Васильевича.

— А вы знали Маяковского? — спросил он.

— Конечно! Владимир Владимирович был здесь частым гостем в тысяча девятьсот двенадцатом — тысяча девятьсот тринадцатом годах.

— В какой комнате? — полюбопытствовал поэт.

— Во всех!

Взглянув на зеркало, я рассмеялась.

— Вы что-то веселое вспомнили?

— Знаете, Маяковский был выше наших дверей. Ударится о косяк и сразу к зеркалу. Потирая лоб, скажет: «Опять синяк набил!»

Поэт засмеялся, а критик деловито предложил:

— Вот что, напишите-ка вы нам все, что помните о Маяковском!

— Да, да, напишите! — подхватил высокий.

Я с изумлением глядела на своих гостей. Думала — шутят. Но они не шутили.

— Я никогда не писала. Даже не знаю, как взяться за это дело!

— А вы не стесняйтесь. Пишите, что помните. Если плохо выйдет, мы используем вашу рукопись как материал…

Это мне не совсем понравилось. Я решительно отказалась.

Поэт был более наблюдателен. Он серьезно сказал:

— О Маяковском надо собрать все, что можно. Это необходимо для жизни.

— Для жизни? — переспросила я и согласилась попробовать. Мне дали три дня сроку.

Наутро храбро взяла бумагу и перо. Долго сидела над ними и думала: как начать? Бросила все и пошла гулять. Всю дорогу искала первые слова. Ничего не получалось. Заглянула к Марии Владимировне. Она тоже не могла помочь. Сама не знала.

Так прошел первый день из трех. Что же делать? А слово надо держать. Отказываться стыдно!..

И вдруг вспомнила. Михаил Васильевич любил говорить, что художнику полезно знать, как работает писатель, и писателю — как работает художник. Стала писать, как рисую. Одна за другой вставали передо мной картины прошлого. Правда, забыла уже многое. Но отдельные кусочки остались в памяти живыми. Вот, как сейчас, вижу комнату, осенние листья на полу. Открыта дверь террасы. Елена Гуро читает свои стихи. У косяка двери стоит высокий юноша. Это Маяковский…

Целый день писала, не отрываясь.

Работать над «Воспоминаниями» стало нетрудно. Образ большого человека свободно входит в картину. Это как сюжет для рисунка. Иногда можно день просидеть над этюдом, вложить в него массу сил, и все же ничего не получится. Бывает и наоборот… Настоящий объект сам требует, диктует и тональность, и окружение.

Слово требует большей четкости. С краской проще: можно сделать красивое сочетание, достигнуть цветового эффекта, вещь уже играет. В слове — труднее. В нем есть свой закон и ритм. Согрешишь против них — и ничего не выйдет.

Показала написанное Муле. Она одобрила. Перепечатала на машинке и отнесла к поэту. Тот обещал скоро ответить.

Прошло несколько дней. И как-то под вечер позвонили из Гослитиздата. Моя рукопись о Маяковском была принята редакцией и напечатана в сборнике к Десятилетию со дня смерти поэта без всяких переделок.

Я стояла у телефона, обрадованная и удивленная. Дивилась еще больше, когда на следующий день позвонили из редакции журнала «Ленинград». Они Же решили печатать мои воспоминания о Маяковском…

Любуясь книгой, я глубоко задумалась. Не заметила как открылась дверь.

— Муля! Смотри, в какую необыкновенную книгу попали мои воспоминания!

— Да у тебя новая профессия появилась! — изумленно восклицает Муля.

— Ты ошибаешься. Это — случайная работа. Кисти и краски для меня дороже всего. Но воспоминания о Маяковском оказались хорошим уроком. Мне теперь легче, стало рисовать. Я нашла и поняла что-то новое…

Глава пятая

Сильный порыв ветра распахнул окно. Дождь, да еще со снегом, залил подоконник, пол. Захлопнула окно, заперла обе рамы. Спустила занавески. Теперь шум ветра едва доносился в комнату.

Поздняя ленинградская осень… Решила затопить печь. Принесла дров, лучины. Сухие еловые поленья быстро вспыхнули. Мягкий свет настольной лампы столкнулся с веселым отсветом огня. Кто-то постучал в дверь.

— Муля! Замерзла? Садись сюда, поближе к печке.

— У тебя как в раю! А что на улице делается! Ветер совсем не дает идти, выворачивает зонтик. Ледяная вода попадает прямо за ворот, брр…

Она уселась на краю кушетки, протянула к огню посиневшие руки.

— Ты выглядишь совсем девочкой, Муля. Пудов на пять…

Обе рассмеялись.

Свет пламени скрадывал ее полноту. Прядь русых волос упала на лоб. В глазах загорались и гасли искры.

— Погода навела на меня тоску. Огонь разогнал ее. Смотри, Муля, как рассыпаются в пепел груды горящего золота. Мне всегда хочется у камелька рассказывать сказки или вспоминать детство… что-нибудь хорошее.

Я думала сейчас о нашем городе, о моем приезде сюда, о дружбе с Ленинградом, перешедшей в большую, настоящую любовь. Ты знаешь, по рассказам Петербург представлялся мне чудесным городом. Мечтала жить в нем. Окончив гимназию, приехала. Сначала Питер показался мне чужим и страшным. Длинные улицы с высокими каменными домами. Солнца не видно, небо далеко. Дышать нечем. Точно в трубе, со всех сторон тебя давит. Не сравнить с пихтовыми, сосновыми лесами. Потянуло назад, к природе. Но потом красота зданий, река в граните, Медный всадник очаровали меня. А музеи, картины!.. Часами, днями пропадала там. Поразила красота полотен, созданных человеческим гением. Музеи столетиями сохраняют ее. Сила и чары города покорили меня.

И вот я безвыездно живу здесь уже тридцать пять лет!..

Все время работала с книгой. Два года назад стала художником. Теперь живопись для меня — смысл всей жизни…

— Знаешь, Муля, вчера я опять была в Мартышкине.

— Как правильно ты сделала, что похоронила Михаила Васильевича там, на берегу моря, под этой чудесной сосной!

Мне не хотелось ставить на могиле Михаила Васильевича обычный памятник. Я выбрала эту сосну и привезла с моря камень. Ствол сосны розовый, прямой. Высоко вверху зеленая шапка ветвей. Летом солнце палит. Даже песок раскален. Под самым деревом тень…

Одна за другой набегали мысли. Муля не хотела их прерывать. Она молча помешала в печке.

Настоящая любовь не умирает. Она больше смерти. Личное горе вспыхивает внезапно, отбрасывает контроль мозга, ураганом несется по всему существу. Остановить эту бурю ты не всегда властен. Так случилось и со мной. Я думала, что жизнь меня закалила. А вот — нет: смерть любимого, большого друга сломила. Признаться — жить не хотелось… Но на работу я вышла сейчас же после похорон. Заведующий книгоиздательством предложил мне поехать в санаторий. Отказалась. Попросила дать еще больше работы. И началась для меня странная, двойная жизнь. Ночью сердце разрывалось от горя, глаз сомкнуть не могла. Каждая мелочь напоминала его. На работе была совсем другая. Чувствовала свои обязанности, как часовой на посту. Забывала горе и работала, работала… Двойная нагрузка помогла. Дисциплина взяла на повод ослабленную горем волю.

Прошло шесть лет, и вот — живу.

С юношеских лет привыкла чувствовать жизнь, как борьбу. После Октября поняла: жить — это значит всеми силами помогать своей стране.

Я всегда любила живопись, любила музыку. Перед творцами их готова была преклоняться. Таким я чувствовала и Михаила Васильевича. Самые светлые минуты моей жизни — это его изумительная музыка. Рисунки с натуры, нежные, солнечные акварели пленяли меня. Казалось, самое большое, что я могу сделать для такого человека, — это служить ему, создать для него жизнь простую, хорошую, во всем быть ему товарищем и настоящим другом. Я многого не понимала… Только коснувшись красок, начав писать, почувствовала язык искусства. Если бы познать эту радость в дни его жизни, вместе видеть, чувствовать!

Думала — в жизни надо быть чернорабочей, это важнее. Не понимала, что жизни нужны и чернорабочие, и художники. Правда, поздновато, но все же я сделалась художником. Живопись захватила, овладела всем моим существом. И теперь я могу часами, днями работать, забывая о пище и сне…