Евгений Войскунский - Искатель. 1969. Выпуск №4

• Название: Искатель. 1969. Выпуск №4
• Автор: Евгений Войскунский
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

На 1-й стр. обложки — рисунок А. ГУСЕВА к рассказу И. Росоховатского «Напиток жизни».

На 2-й стр. обложки — рисунок П. ПАВЛИНОВА к документальной повести Б. Полякова «Молва».

На 3-й стр. обложки — рисунок Н. ГРИШИНА к рассказу Ричарда Росса «Кофейная чашка».

---

— На, погляди, вон они, наши гости, — командир протянул Яше бинокль. — Видишь?

— Ага, — прошептал Яша, хотя до показавшейся колонны врага было несколько километров, — Офицера на коне вижу, солдат с автоматами. Орут вроде что-то.

— Пьяные, наверно, — предположил дед, прикрывая пулемет дынной ботвой. — Хлебнули для храбрости, не иначе.

— Дадим им сейчас свинца на закуску, — пробасил Еруслан, отбросив в сторону превратившуюся в крошево папиросу, и начал укладывать перед собой в рядок противотанковые гранаты.

— Внимание! — скомандовал Бадаев. — Показалась вражеская колонна. Всем укрыться и ждать моего сигнала!

Яша отдал бинокль командиру, скосил глаза туда, куда был обращен взгляд командира. В следующей воронке притаились две Тамары — Тамара-маленькая, Межигурская, и Тамара-большая, Шестакова, Дальше, в придорожной канаве, устроились другие партизаны. На баштане, где еще недавно зрели крутобокие рыжие дыни, замаскировался в окрпчике Петренко.

Все замерли. И тут Яша увидел ежика! Шурша ботвой, он направлялся прямо к их воронке.

— Смотрите, смотрите, кто спешит к нам! — Яша просиял, толкнул локтем в бок Еруслана.

— Ух ты! — удивился Еруслан. — Ежишка, босячок ты этакий! Никак на подмогу? Тикай, братец, тикай отсель живо! — Еруслан звонко щелкнул пальцами, затем приподнялся и бросил в ежика комочек земли.

Зверек остановился, замер, постоял немного, словно и впрямь решал, как быть, потом повел мордочкой, недовольно фыркнул и, свернув в сторону, покатился на своих коротких невидимых ножках к ближней куче сухой ботвы…

— Человек шестьдесят, не больше, — нацелив бинокль на приближавшуюся колонну противника, определил Бадаев и негромко крикнул: — Приготовиться!

— Приготовиться… готовиться… овиться, — тихо, от бойца к бойцу, покатилось по цепи.

Все замерли. Лишь один ежик все никак не мог успокоиться и возился в ботве, но спустя некоторое время притих и он. Наступила немая, подсекающая нервы тишина. В воздухе, как показалось Яше, словно произошла внезапно какая-то перемена — из него как будто улетучился моментально весь кислород. Иначе отчего бы так трудно стало дышать и быстро-быстро как сумасшедшее заколотилось сердце?..

Расстояние до фашистов сокращалось на глазах. «Метров пятисот, четыреста… триста пятьдесят», — прикидывал Яша, чувствуя, что голова наполняется каким-то нестерпимым звоном, а уши точно закладывает ватой…

Впереди колонны на тонконогом белом коне покачивался офицер. Солдаты следовали за ним пешком.

Враги… Все ближе и ближе… Уже почти можно различить лица… Галдят что-то, ржут, как лошади. Радуются, сволочи, что наконец-то дорвались до Одессы… Наверняка радуются… Как же, вот она, перед ними.

И вдруг, как наяву, перед глазами Яши молнией пронесся донельзя странный калейдоскоп лиц: матери; Ромашки — так звали девочку, в которую он был влюблен в первом классе и которая давным-давно уехала с родителями куда-то на Урал; одноногого чистильщика Бунька, выпивохи с Привоза, бывшего юнги со знаменитого, броненосца «Синоп», на котором много лет плавал отец; брата Алексея, с которым мастерили «Диану»; и — последнее — придавленной стволом акации девочки в розовой кофточке; женщины с грудным ребенком…

Яша крепко прижал к плечу приклад автомата, опустил палец на спусковой крючок.

— Ты что? — испуганно прошептал Бадаев и сильно, до боли, сжал Яшино плечо. — Спокойно…

Офицер посматривал по сторонам, туго натягивая поводья, сдерживая коня. Было заметно, что тишина настораживала и пугала его. Особенно подозрительно он поглядывал на виноградники и тихие огни садов Нерубайского. На балку, в которую, как в мешок, втягивался его отряд, он внимания не обратил.

— Это огородное чучело на жеребце не троньте, — заявил дед. — Оно — мое.

— Огонь! — привстав, крикнул Бадаев и прошелся по колонне из автомата.

В то же мгновение раздался дружный винтовочный залп, яростно застучали пулеметы.

— Вот вам, вот вам, — как в бреду, горячечно повторял Яша, судорожно нажимая на спусковой крючок.

Лошадь под офицером взвилась на дыбы, заржала и, скошенная пулеметной очередью, рухнула на дорогу, придавив своей мертвой тяжестью уже мертвого ездока.

— Землицы нашей захотели, сукины дети! — приговаривал дед Гаркуша, загоняя в патронник очередной патрон. — Так получайте, получайте, не стесняйтесь!

Солдаты метались, шарахались из стороны в сторону, беспорядочно отстреливались, падали, сраженные партизанскими пулями. Однако несколько человек укрылись за придорожными камнями, в бурьяне, и открыли отчаянно-беспорядочный огонь из автоматов.

Яша увидел, как в трех-четырех шагах от воронки вскипело несколько фонтанчиков земли, услышал, как над головой просвистели пули.

— Ах так! — прогудел Еруслан и, страшный и гневный, отложил автомат, выпрямился во весь свой великаний рост и одну за другой швырнул две противотанковые гранаты.

Столбы огня, оглушительный грохот, свист осколков, крики, ругань, стоны — и все стихло. Бой закончился.

— Все, — сказал командир, вытирая со лба пот, — В диске пусто.

— Амба! — пророкотал Еруслан, осматривая поле боя.

— Будут помнить Гаркушу, — добавил дед и, достав кисет, начал скручивать цигарку. Руки его тряслись, махорка сыпалась с оторванного клочка газеты на землю.

— Неужели все? — удивился Яша, еще не веря тому, что бой действительно закончился и что все произошло так скоротечно.

Но факт оставался фактом: вражеский отряд был уничтожен полностью. Бойцы Бадаева обвешивались новенькими немецкими автоматами, подбирали гранаты, набивали подсумки и карманы нерасстрелянными трофейными рожками.

— Вот ты и получил настоящее боевое крещение, — поздравил Бадаев Яшу. — А сейчас в город! О том, что участвовал в бою, никому, понял? Ни-ко-му! Первые дни — никаких действий. Пока запасайтесь самоварами, керосинками, примусами, кастрюлями, чайниками и прочей дребеденью. Но открывайте мастерскую только после того, как Федорович получит на это официальное разрешение от властей… Соблюдайте конспирацию, дисциплину. Каждый свой шаг согласовывать с Федоровичем. Это отец Вовки, твоего приятеля… Ты его знаешь. Еще что? Кажется, все, остальное ты знаешь. — И Бадаев притянул к себе Яшу, обнял.

— Ну, братишка, бывай! — Еруслан подошел к Яше и, стиснув его в своих железных объятиях, поцеловал. — Круто придется или обидит кто — зови Еруслана. Обещаешь? Ну вот и хорошо…

— Ладно, — пообещал Яша.

Еруслан потоптался еще с полминуты, не зная, что следует сказать напоследок, на прощанье, но потом, решив, вероятно, что уже все сказано, наклонился, взял в охапку четыре трофейных ручных пулемета и, взвалив их на спину, неторопливо зашагал за товарищами к входу в катакомбы.

— Не задерживайся, сейчас каждая минута дорога! — крикнул Бадаев Яше, когда тот подбежал к куче ботвы, где спрятался ежик. Но ежика в ботве уже не было.

КРОВЬ ЗА КРОВЬ

Шестнадцатое октября. Город словно вымер. Нигде ни души. На улицах — жуткая, пугающая тишина. Дверь ли где хлопнет, ворота заскрипят, сорванный кровельный лист загремит или зазвенит разбитое стекло — слышно далеко-далеко…

Колонны вражеских войск входят в Одессу. Город встречает врага зловещей пустотой.

Прижимая к животам приклады автоматов, пугливо озираясь и с тревогой поглядывая на темные немые квадраты, завоеватели шагают по улицам. В напряженной тишине лишь раздается тяжелый стук кованых сапог…

Под предлогом поисков оружия оккупанты врываются в квартиры — насилуют, убивают. И грабят. Тащат все, что только можно утащить, — одежду, обувь, посуду, мебель, музыкальные инструменты. Тех, кто кажется им подозрительным, расстреливают, не выводя из квартир…

Восемнадцатое… На Тираспольской площади и на базарах появляются виселицы…

Девятнадцатое… По Люстдорфскому шоссе к бывшим пороховым складам захватчики гонят толпы людей. Клубы пыли, грубая солдатская ругань…

Девять длинных приземистых зданий. Каждого, кого солдаты подводят к порогу, обыскивают, заставляют снять верхнюю одежду, отнимают часы, кольца.

В складах двадцать пять тысяч человек — старики, женщины, дети. Ограбление закончено. Солдаты закрывают склады, обливают их бензином и поджигают…

Девять гигантских костров… Вопли… Лай пулеметов…

Двадцатое… Стены домов пестрят строгими, строжайшими и наистрожайшими указами, приказами и распоряжениями, за не выполнение или нарушение которых «виновным» грозит расстрел. Слово «расстрел» напечатано аршинными буквами. Так, чтобы оно бросалось в глаза издалека. Так, чтобы оно преследовало на каждом шагу. Так, чтобы оно сеяло страх.

Двадцать второе октября. Поздний вечер. Маразлиевская улица, бывшее здание НКВД напротив парка имени Шевченко. В нем разместился штаб командования оккупационных войск. У подъезда и на площади перед зданием черные роскошные «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи» и «опель-капитаны».