Любовь Воронкова - Где твой дом?

• Название: Где твой дом?
• Автор: Любовь Воронкова
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1967

В книге «Где твой дом?» повествуется о девушках и юношах, окончивших школу, о выборе ими дела по душе, о первой любви — юной и чистой. Героиня повести Женя Каштанова твердо следует принципу: жить надо так, чтобы иметь право со спокойной совестью смотреть людям в глаза!

---

— И не кое-какая, — поправила его Елизавета Дмитриевна. — При другом директоре об этой Вере и слуху не было бы. Подумаешь — уток вырастила.

— Так ведь семь тысяч — одна.

— Да. Но только при твоей заботе. Потому что ты чуть свет встаешь. Потому что у тебя уже с утра рубашка на плечах мокрая.

Женя задумалась, машинально помешивая чай. Вера Грамова едет в Москву. Полуграмотная, грубая, в брезентовом фартуке, в сапогах… Ее зовут в Москву, ее знают в Москве! А она, Женя, образованный человек, дочка директора, начитанная, талантливая — ведь даже Григорий Владимирович сколько раз говорил, что она талантливая! — она, возможно, никогда не будет в Москве… Целую жизнь проживет, а в Кремль ее так и не позовут…

Отец кончил завтракать и шумно встал из-за стола. Женя поднялась тоже:

— Папа, мне надо с тобой поговорить.

Но отец уже надел свою белую полотняную кепку, заправил под нее густые, с проседью волосы.

— Тебе? Со мной?

— Да, папа. Очень серьезно.

— И почему это всем со мной все время поговорить нужно, — усмехнулся Савелий Петрович, — даже моей собственной дочери!

— Но, папа!

Савелий Петрович уже был в палисаднике.

— Как-нибудь встретимся! — смеясь, крикнул он, крупно шагая к выходу и помахав на прощанье рукой.

— Но ведь мне же очень нужно! — Женя выбежала вслед за ним.

В ответ прошелестела тронутая ветерком вырезная листва золотых шаров да прочирикала что-то пичужка…

— Это вполне понятно, — сказала Елизавета Дмитриевна, — что Жене хочется поговорить с отцом, но она могла бы поговорить и со мной…

Тетя Наташа искоса поглядела на нее, тихонько усмехнулась и принялась убирать со стола.

Прием у Веры Грамовой

Колокольцевы жили в стороне от совхоза, над озером. Их дом стоял на крутом косогоре — старый, бревенчатый, с маленькими окнами. Возле дома ни деревца, ни кустика, и стоял он как-то сиротливо, словно растерялся от того, что попал сюда, на косогор, и не знает, что делать дальше.

— Руфа! Руфина-а!

Женя кричала изо всех сил, но дом Колокольцевых словно оглох. Только окошки его задумчиво глядели из-под старых резных наличников.

— Дома, что ли, нет никого? — пробормотала Женя, взбежав на косогор. — Что-то тихо как!

Но тут на крылечко вышла маленькая сестренка Руфы — Сашенька, с большой чумазой куклой в руках.

— Руфа дома, Сашенька?

— Ага, дома. С отцом ругаются.

— Как? Почему?..

Входить или не входить? Но Сашенька уже закричала:

— Руфа, к тебе Женя директорова пришла!

Колокольцевы были дома. Плотник Степан Васильевич сидел, положив на стол свои большие натруженные руки и слегка понурив густоволосую голову. Жена его неслышно возилась у печки. Лида, сестра Руфы, школьница, гладила белье. Братишка Витька сидел, уткнувшись в книгу. В доме стояла какая-то настороженная тишина, будто только что здесь говорили, волновались, сердились, может быть, а потом вдруг сразу все затихли и углубились в свои мысли.

Женя поздоровалась, внимательно поглядела то на одного, то на другого.

— А Сашенька сказала, здесь у вас шумно…

— Да, вроде и так, — ответил Степан Васильевич, разглядывая свои узловатые руки, — семейные дела решаем.

— А что же еще решать, — сказала Руфа, — разве не решили? — Голос ее дрогнул, и она опустила ресницы, чтобы не видели подступивших к глазам слез. — Мне-то легко, что ли? А они еще и сбивают!

Степан Васильевич как-то жалобно крякнул и полез в карман за табаком.

Мать Руфы, невысокая худенькая женщина с загорелым безбровым лицом и синими глазами, отошла от печки, вытирая полотенцем руки.

— Так что же плакать-то, Руфина, — сказала она с холодком. — Мы тебе свое говорим, а ты — свое. Может, мы с отцом обижаем тебя, ну что ж делать. Поневоле обижаем. Легко, думаешь, было нам помогать тебе, пока ты училась? Ведь не одна ты у нас, вон вас сколько! Думали до настоящего дела тебя довести. Чтобы с образованием. А ты раз-два — и все по-своему повернула.

— Да разве я по-своему? — негромко сказала Руфа. — По-своему-то я и разговора бы не завела. Поехала бы, да и все. Но ведь я же комсомолка, мама! Все наши комсомольцы остаются, все!

Мать вернулась, повесила полотенце на гвоздь.

— Если считаешь, что без тебя совхоз пропадет, оставайся. О нас что же думать? Наше дело — работать. Обидно, конечно, учить человека одиннадцать лет, а потом — на тебе: утятница.

Руфа справилась со слезами, подняла на мать ясные глаза.

— Да не навек утятница, мама! Я же учиться буду. На заочное поступлю. И настоящее образование все равно получу! Нельзя мне уезжать сейчас из совхоза, а они вот никак понять не хотят.

Степан Васильевич молчал, тщательно свертывая цигарку.

— Ну что ж, тебе виднее, — вздохнула мать, — только смотри потом не жалуйся.

— Не пожалуюсь, мама, не пожалуюсь!

— Храбришься, — неожиданно всхлипнула мать, — а у самой-то на сердце кошки скребут!

— А что же я — чурка деревянная, что ли?..

— Да ладно уж вам, — жалобно сказала Лида, — а теперь и плачут еще.

Витька, который давно уже сидел, не перелистывая страниц, захлопнул книгу, вскочил и вприпрыжку ринулся из избы на улицу. Все ясно: Руфа остается, Руфа никуда не уедет, и это самое лучшее, что могло сегодня решиться.

— Я к Вере сейчас иду, — сказала Руфа, обратившись к Жене. — Сходим вместе?

Женя рада была выйти на улицу. Боялась, что мать Руфы спросит: «А что, Женя тоже остается?» Что могла бы ответить Женя на это?

Девушки направились по дороге к озеру.

— Значит, ты окончательно решила остаться? — спросила Женя, покусывая травинку.

— А как же мне еще решать? — мягко возразила Руфа. — Мы же вчера комсомольское слово дали Савелию Петровичу.

— А как же я?

— А ты поезжай. Ты вчера сидела и молчала. И правильно. Если решила ехать, зачем себя связывать?

Они долго шли молча.

— Зачем тебе к Вере? — спросила Женя, когда вдали, сквозь кусты ракитника, заблестело озеро.

— Ну, во-первых, ты же знаешь — она в Москву едет. Интересно, как это получилось? Какое приглашение прислали? А потом… у меня дело…

— Секрет?

— Что ты! Просто прикидываю, если решила остаться в совхозе, то на какую работу пойти? Может, стоит утками заняться? Вот и хочу приглядеться пока…

— Утками? И станешь тоже как Вера?

— Как Вера — это бы очень хорошо!

— И такая же растрепанная… и в сапогах?

Руфа засмеялась:

— А вот это — не обязательно.

Они подошли к озеру. Среди солнечной озерной синевы белела утиная стая.

— Смотри, как у Веры хорошо, — сказала Руфа, — будто черемухи намело. А на нашем озере тихо, глухо… Никакой жизни.

Женя остановилась:

— Я не пойду дальше.

Руфа внимательно поглядела на нее:

— Неужели «директорову дочку» не забыла? Будь выше этого.

Женя, несмотря на уговоры, все же хотела свернуть в сторону, но было поздно — их увидели. Вера Грамова стояла у калитки утиного загона и смотрела на девушек. Крупная, в большом холщовом фартуке поверх темного рябенького платья, в платке, повязанном по самые брови концами назад, Вера казалась гораздо старше своих двадцати четырех лет.

— Чего — помогать, что ли? — спросила она, поглядывая то на одну, то на другую. Но тут же сама себе возразила: — Да, уж видно, нет. Пока школьницами были — одно дело, а нынче выросли. Барышни! Куда уж с утками возиться!

— А что ж, — Руфа пожала плечами, — если надо, и теперь поможем. Говори, чего делать?

— Пока ничего, уже накормила, пускай плещутся. Да жалко туфельки ваши. — Вера покосилась на светлые Женины туфли. — На берегу-то и песок и глина…

— Ничего, — весело ответила Руфа, — скоро придется и по глине, и по песку — Привыкать надо.

— А чего это вам привыкать? — усмехнулась Вера. — Что, и вправду, что ли, в совхозе останетесь?

— Останемся.

— И в институт в свой не поедешь?

— И в институт не поеду.

Вера внимательно оглядела Руфу с головы до ног:

— Вот оно как! — и тут же добавила: — Может, ты-то и останешься. А уж про Женечку не говори. Ей в совхозе остаться папаша не позволит.

Женя вспыхнула. «Почему все так говорят о моем отце? Почему думают, что он такой двуличный человек? Сегодня, сегодня же скажу ему, этого просто уже терпеть нельзя!»

Руфа, подметив, как сердито блеснули у Жени глаза, поспешно заговорила о другом:

— Вера, ну как ты, волнуешься?

Вера приняла независимый вид.

— А чего волноваться? Не одна я, чай, буду там. Что людям, то и мне.

— Ты получше Москву рассмотри, — продолжала Руфа начатый разговор, — какие улицы, дома. Метро там очень красивое, в кино мы видели…

— Да уж разгляжу как-нибудь, — ответила Вера и тут же протяжно зевнула, прикрыв рот рукой. — С ними разве поспишь? — Она кивнула в сторону уток. — Сами не спят всю ночь и людям не дают. Вон какие, как снеговые.