Александр Казанцев - Искатель. 1971. Выпуск №3

• Название: Искатель. 1971. Выпуск №3
• Автор: Александр Казанцев
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1971

На 1-й стр. обложки — рисунок Н. ГРИШИНА к роману Александра Казанцева «Фаэты (Гибель Фаэны)».

На 2-й стр. обложки — рисунок Г. НОВОЖИЛОВА к повести Анджея Збыха «Слишком много клоунов».

На 3-й стр. обложки — рисунок С. ПРУСОВА к рассказу Моргана Робертсона «Аргонавты».

---

Я внимательно осматривал труп второго Свенсона, прежде чем его похоронили, но не нашел никаких особенных следов на нем, если не считать двух небольших красных пятен немножко ниже одного и другого уха, но тогда я не обратил на это никакого внимания. Нигде не было ни следов крови, ни отпечатков пальцев на горле.

Питерс, романтически настроенный молодой парень, вбил себе в голову, что тут действуют духи, и это сказалось на его нервах. Он совсем не мог спать после похорон и всю ночь ходил взад и вперед от кают-компании к палубе и обратно. Свободные от вахты спали вместе внизу, и в эту ночь никто не умер. Но на другую ночь Питерс, истомившись от бессонницы прошлой ночи, свалился прямо на полу кают-компании среди сундуков. Его не могли разбудить в восьмую склянку и вдруг поняли, что все его беды кончены. При дневном свете я осмотрел тело. Никаких следов, кроме двух красных пятен внизу под ушами. Похоронили его без всяких церемоний. Дело принимало серьезный оборот.

Все это время мы плыли при пассатном ветре, но скоро погода изменилась, ветер стал легкий, неустойчивый, с дождем — настоящая гольфстримская погода. Все стали раздражительными, и у Панго с Глизоном произошла драка. Это была ужасная схватка, и никто не мог их остановить. Оба были сильные парни, и, когда они, крепко сцепившись на палубе, случайно задели меня, я отлетел на шесть футов. Я тут же вскочил на ноги, но Панго уже сидел верхом на Глизоне и душил его. Схватив вымбовку от шпиля, я начал гвоздить им по голове Панго, но он не бросил Глизона и, пока подоспели другие на помощь, успел его задушить.

Мы в ужасе отступили прочь.

Со смертью Глизона команда должна была перейти ко мне или Панго, он теперь был в таком настроении, что мог потребовать себе и первое место. Он в состоянии был одолеть каждого из нас, но не мог справиться со всеми. Однако, пока мы спорили, и горячились, и остывали, подоспели другие беды, которые требовали нашего внимания. Несколько драгоценных сундуков были брошены на непрочный настил палубы; и вот пол вдруг провалился, и сундуки рухнули вниз, в трюм, оставив зияющую дыру в настиле второго дна и пробив обшивку в двух местах. Теперь приходилось без конца откачивать воду, и никто не мог придумать никакого приспособления, чтобы отодвинуть сундуки подальше от течи. Панго был прекрасный работник, и ввиду свалившейся на нас беды, потребовавшей напряжения всех наших сил, все забыли о своих спорах. Я отказался от командного поста в интересах общего дела, и место шкипера было предложено Панго, а я согласился выполнять обязанности навигатора и помощника капитана. Панго тотчас прекратил работу у насоса, говоря, что это не дело шкипера. Но в ту же ночь он покончил все счеты с жизнью. Как шкипер, он не нес вахты, спал в кают-компании, и, когда его стали будить к завтраку, он был холоден как лед. Те же маленькие пятна были у него под ушами, но только на его черной коже они казались темно-коричневыми.

Когда Глизон был задушен, я осмотрел его шею, ища отпечатки пальцев Панго.

Но почти никаких следов не оказалось — никакого указания на то, что маленькие красные пятна появляются от нажима руки душителя. Кроме того, невозможно задушить человека без того, чтобы его не разбудить. Он так или иначе наделает шуму и привлечет внимание других.

Значит, причина всех этих смертей была иной.

Теперь нас осталось всего семь человек: три немца, итальянец, португалец, японец и я. Я решил поговорить с японцем. Он был образованный человек, окончивший университет в Америке, но он заявил, что и сам теряется в догадках. Все это продолжало оставаться таинственным и страшным — эти непонятные смерти во время сна. Что касается отравления, в чем его подозревали раньше и о чем японец уже знал, то это, конечно, был абсурд. Прежде всего на судне не было никакого яда, а затем, почему этот японец, совершенно незнакомый с мореходным делом, должен отравлять людей, которые вели судно с ценностями в порт? Что он мог один делать на море? Такое рассуждение казалось вполне логичным, и так как японец был маленький, тщедушный, с кроткой физиономией, то я совершенно отбросил какие бы то ни было подозрения на его счет.

На следующую ночь отбыли в другой мир итальянец и португалец, Педро и Христо. Те же небольшие пятна под ушами — и больше ничего. Три немца, Вейс, Вагнер и Мейсер, уже давно стали похожи на полоумных. Работая у насоса, они все время лопотали на своем языке, а если кто-нибудь из них оставался один, то разговаривал сам с собой. Должен сознаться, что я тоже стал не совсем нормальным. Да и кто не стал бы им, живя в вечном страхе? Когда я не работал у насоса, то расхаживал по палубе и мечтал. Помню, как я строил планы открыть школу для стремящихся к образованию молодых матросов, где они могли бы изучать медицину и таким образом избавиться от тяжелой, грязной корабельной работы.

Потом я начинал мечтать о том, как построю бесплатные столовые для бездомных бродяг. Результатом всех моих беспорядочных мыслей была бессонница. Я уже не мог спать ни днем ни ночью, но все-таки старался поддерживать какой-то порядок на судне и заставлял трех немцев работать.

Мы добрались до широты Бермудских островов, и я уже начинал думать, что тяготевшее над нами проклятие покинуло нас, — прошли уже три ночи, и никто не умер. По вот в одно бурное утро, когда ветром была сломана фор-брам-стеньга и унесены брамселя и вчетвером — японец был бесполезен на палубе — мы пытались взять пару рифов у грота, Вагнер, забормотав вдруг что-то на своем языке, бросился за борт. Я бросил ему веревку, но он оттолкнул ее и остался за кормой.

Теперь нас осталось только четверо, считая и японца, который продолжал плохо нас кормить, и пришлось потратить много времени и труда, чтобы взять на гроте два рифа. Воду в трюме мы уже не успевали откачивать — она все прибывала; мы откачивали, пока могли держаться на ногах, потом бросали и валились в изнеможении на пол, чтобы хоть немного поспать.

Однажды, смертельно усталые, мы повалились на палубе, приказав коку разбудить нас, когда посвежеет ветер или что-нибудь случится. Но он не стал нас будить, хотя случилось очень плохое дело. Я сам проснулся вдруг от холода и, поднявшись на ноги, глядел вокруг сонными глазами. Японец возился на кухне. Я потащился к немцам, чтобы позвать их к насосам, но нашел обоих закоченевшими — у каждого под ушами были маленькие красноватые пятна.

Конечно, я чуть не сошел с ума. Схватив японца за горло, я потребовал объяснения. Он заявил, что ничего не знает: он видел, что мы, усталые, легли спать, очень жалел нас и решил приготовить для нас хороший обед. Он весь дрожал от страха, и я отпустил его. Мы сбросили оба трупа за борт и направились к насосам, но справиться с прибывающей водой не могли. Наконец я бросил насосы и приготовил на всякий случай шлюпку, запасшись водой и продовольствием на двух человек. А пока я взял курс на Бермудские острова, надеясь, что, быть может, удастся выброситься с судном на берег и в морском суде отстоять хоть некоторую часть тех семи миллионов, которые были в трюме.

Но мне приходилось и управлять судном, и смотреть за палубой, так как японец был бесполезен. Я держался на ногах до тех пор, пока не показалась земля, и затем свалился, вконец истощенный работой. Но заснуть не мог. Лежа на люке, я чуть слышным голосом сказал коку, чтобы он как-нибудь управлял судном, держа направление к видневшейся на горизонте голубой точке, а сам впал в какое-то забытье, которое нельзя было назвать ни сном, ни бодрствованием. Я как будто и слышал, и даже видел из-под слегка приподнятых век, но в то же время мое сознание бездействовало, и я не мог даже защитить себя. Я видел, что японец ползет ко мне, видел, каким убийственным огнем горят бусинки его глаз, слышал тихое шарканье ног на мокрой палубе. Но не мог ни двинуться, ни говорить.

Он остановился рядом со мной. Затем нагнулся и тихонько нажал кончиками указательных пальцев на мою шею, чуть пониже ушей, за скулой, сначала тихонько, так что я почти не чувствовал нажима, потом сильнее, и какая-то слабость сразу разлилась по всему моему телу, слабость, совсем не похожая на ту, какую я чувствовал, когда свалился с ног и попытался заснуть. Казалось, дыхание мое остановилось.

Я не мог двигаться, но еще мог видеть, и более ненавистного, убийственного взгляда, какой был в глазах этого японского кока, я никогда не видел в жизни.

Он продолжал нажимать все сильнее и сильнее, и скоро я почувствовал, что уже не дышу.

И вдруг я очнулся. Я понял, что могу двигаться, и оттолкнул японца; он, пошатываясь, отступил назад, бормоча что-то на своем языке. Я поднялся на ноги, слабый, дрожащий, и он отскочил в сторону, но у меня не было сил преследовать его. Я был более чем слаб, был чуть жив, еле-еле дышал и совсем не мог говорить. Японец заперся у себя в камбузе, и я с большим трудом забрался в шлюпку, которая была уже подготовлена раньше, и убрал шлюпбалку.