Евгений Поповкин - Семья Рубанюк

• Название: Семья Рубанюк
• Автор: Евгений Поповкин
• Издательство: Крымиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

Это эпическое произведение, написанное по горячим следам Великой Отечественной войны, рассказывается о борьбе украинского народа с фашистскими захватчиками.

Роман был удостоен Сталинской премии в 1952 году.

---

— Что пишут?

— А вот, почитайте… — Она расстегнула кофточку, извлекла из-за пазухи открытки и протянула одну из них Варваре. — Это Василинка, свахи моей дочка, пишет.

— А ну, слухайте, дивчата, — сказала Варвара. — Да поглядывайте, не видно собак?

Она уселась на валок ржи, упершись ногами в горячую, пересохшую землю, вытерла пальцами уголки потрескавшихся губ.

— «…Здравствуйте, моя дорогая матусенька! Что же вы молчите, ничего мне не отвечаете? Я вам уже десять открыточек послала, а от вас получила только одну…»

— Она и не знает, что мать забрали?

— Помолчи! Откуда ж знать ей?

«…получила только одну. Работали мы в саду. Когда сказали: „Василинка, тебе письмо“, я не знала, как и бежала за этим письмом. А это письмо от моей роднюсенькой матери. Я вас каждый день вспоминаю, и как придет воскресенье, то только лежу и плачу… Но вы, мама, обо мне не печальтесь, потому что там, где я и Настунька, миллионы народа, так что мы не одни в беде застряли. Погода у нас хорошая, да только часто хмары налетают, и дожди очень большие идут…»

— Это наши на них бомбы кидают, — уверенно сказала Степанида. — Малашка Бойченкова тоже все время про дожди отписывает…

— Настунька еще точней пишет, — сказала Пелагея. — На, читай, Варька… Вот с этих строчек читай…

«…Немцы сейчас женятся, музыка играет, аж земля трясется. Тут у нас чутка есть, что с Харькова уже „идут“. Ой, мамочка, когда же мы дождемся того времени, чтобы домой идти?»

— Ты дальше читай, — потребовала Девятко. — Она еще точней пишет.

«…Мама, к зиме ожидайте „гостей“. Верно, через год и я приеду до вас, только не в гости, а навсегда…»

— Бабоньки! — воскликнула Варвара. — Надо ждать гостей! Убей меня бог! Все наши парубки и дивчата про одно и то же пишут. — Поведя глазами вокруг, она встала, коротко бросила: — Давайте вязать! Видите, пылюка на бугре поднялась. Несет какого-то нечистый…

Женщины, завязав лица платками от солнца, разошлись по загонке.

Полицай пронесся на велосипеде мимо, издали угрожающе помахивая резиновой палкой:

— Вот я до вас вернусь! Празднование себе устроили…

Тьфу на тебя, пьянчужка, плюнула ему вслед Степанила и со злостью ухватила грабли.

Солнце стояло уже высоко. Нещадно палили прямые, знойные лучи.

Работали молча. Вязали скошенное накануне стариками, лениво стягивали в крестцы. В реденьком, низком жите без звучно пробегали полевые мышата, на меже и проселочной дороге столбиками маячили разжиревшие, как амбарные коты, суслики.

Малынец приехал в полдень на одноконной бедарке. Покряхтывая, слез, пустил кобылу пастись к меже и, вытерев с лица пыль, подошел к вязальщицам. Постоял, посмотрел.

— Обедали?

— Мы мечтали, что нам пан староста привезет чего поесть, — сказала с иронической усмешкой Варвара.

— Кгм… Это ж с каких-таких радостей?

— Самый завалящий хозяин всегда своих работников харчевал.

Малынец взглянул на нее исподлобья, сумрачно сказал:

— Садитесь… Я вам новости расскажу. — Он извлек из кармана сложенный номер «Голоса Богодаровщины», развернул. — Так вот, слухайте… Тут эта… диклорация…

— А что оно такое?

— Стой, не перебивай! Прочитаю — поймешь… — Малынец, сосредоточенно посапывая, разыскал в газете нужное место: — Вот… для восточных областей Украины. Подписал… этот… постой… От имени германского правительства подписана райхсминистром Розенбергом. Третьего июля тыща девятьсот сорок третьего года.

— Чего там он брешет?

— Но, но! Я тебе побрешу! Тут про частную собственность писано. Вся земля вам у чаственность переходит, как до революции. Бери, сей, паши… Без никаких колхозов, стало быть… — Малынец обежал глазами потупленные лица женщин. — Вы, дуры, вижу, не понимаете? Вам немцы землю в собственность дают, а вы молчите.

— Они что же, привезут нам землю из Германии? — с невинным видом спросила Степанида.

— Обратно дура!. А вот это что тебе? Плохая земля?

— Эта? Здо-орово! Она ж колхозная.

— Была колхозная, а теперь наша, крестьянская.

Варвара, загадочно поблескивая глазами сквозь щелочки желтого, под масть волосам, платка, звонко произнесла:

— Дядько Микифор… Извиняюсь, пан староста, можно вопрос задать?

— Подожди… Про землю все понятно?

— Понятно.

— Ну, давай вопрос.

— Что это у нас такая погода стоит тихая, в из Германии пишут, дожди да дожди… Гроза все время, аж земля трясется. Климат переменился или как?

Малынец дернулся.

— Ты агитацию не пущай! Я тебя насквозь вижу.

— При чем тут агитация? — возмутилась Варвара.

— Про погоду спрашивает, а вы сразу… агитация, заступились за нее женщины.

— Сказать ничего нельзя!

— Если неправильно что спросила, так вы поправьте, — поучала Варвара, — а не запугивайте. Мы до этого непривычные…

— А ну, тише! — прикрикнул Малынец.

— У меня был тоже вопрос, а теперь боюсь, — сказала Степанида. — Раз вы такой обидчивый.

— Давай твой вопрос, — разрешил Малынец снисходительно.

— А обижаться не будете?

— Чего мне на тебя обижаться? Сноха ты мне, что ль?

— Вы вот, когда в Германию наших дивчат и хлопчиков присоглашали, говорили: «Пускай едут, культуры набираются. С вилочек, ножичков будут есть», — говорили?

— Ну, говорил.

— А вот один парубок письмо прислал: «Передайте, пишет, что, когда вернемся домой, кой-кому этими вилочками глаза повыкалываем…»

Дерзость Степаниды была столь неожиданной, что женщины посмотрели на нее испуганно. Некоторые приглушенно прыснули.

Малынец хотел что-то сказать, но только раскрыл рот.

— Ему сумно[27], — пояснил кто-то явственным шепотом.

Сердито махнув рукой, староста поковылял к своей бедарке.

— А ну, давай вязать! — крикнул он, оглянувшись. — Расселись!

— Ой, дивчата, горя наживете себе, — сказала Пелагея Исидоровна, когда он отъехал. — Напишет в Богодаровку, что вы ему сделаете?

— Не напишет! — пренебрежительно сказала Варвара. — Все одним духом живут. Сидите, дивчата, мы зараз песню заспиваем.

— Тетка Палажка, — попросила Степанида, — заведите ту, про дивчат, что в Неметчине бедуют…

Девятко подперла щеку ладонью, неуверенно запела:

Ой, высоко, высоко
Клен-дерево от воды…

Женщины подхватили:

Ой далеко, далеко
Ридна матир от дочки…

Низким и мягким, будто созданным для скорбных песен голосом Пелагея Исидоровна пела:

Тоди маты згадае,
Як обидать сидае,
Тоди вона спомяне,
Як ложечки роздае…

Бесхитростная, сложенная самими матерями песня плыла над пустынной, безрадостной степью, и лица женщин темнели, словно черная туча набрасывала на них свою тень…

Одна лышняя ложечка,
Ой, десь наша донечка.
Ой, десь наше дытятко,
Як на мори утятко…

Варвара порывисто стянула с головы платок и уткнулась лицом в жесткую солому: меньшая сестра ее погибла в Германии, выбросившись на ходу из поезда. Заплакала и Степанида. Два брата ее были угнаны в Неметчину.

Плыве утя тай кряче,
Ой, десь наше дытя плаче,
Плыве утя тай голосыть.
Там дочка, в Неметчыни, хлиба просыть.
Не дай, боже, заболить,
То й никому пожалить,
Не дай, боже, помирать,
То й никому поховать…

Песня давно смолкла, женщины, наплакавшись, вытирали глаза, а Пелагея Исидоровна еще долго сидела на земле, беззвучно шевеля губами, уставив горестный взгляд в одну точку.

В обед она вместе с двумя другими женщинами собралась идти в село, но на бугре появилась вдруг фигурка Сашка́. Медленно ступая по дороге, он осторожно держал что-то в руке. Когда Сашко́ подошел ближе, Пелагея Исидоровна воскликнула:

— Боже ж ты мой! Обед несет!..

Сашко́ поставил чугунок, завязанный чистой тряпочкой, вынул из кармана ложку.

— Зачем же ты принес? — спросила Пелагея Исидоровна с ласковой улыбкой. — Я тебе ничего не говорила.

— Так вы же голодные?

— Сам в печь полез?

— А кто ж?

Пока Девятко угощала женщин борщом, Сашко́ сидел в сторонке, внимательно следил за возней сусликов. Хотелось ему за ними погоняться, но он сдержался, только прутик в его руке чаще бороздил сыпкую, рыхлую землю.

Когда, забрав посуду, он снова пошел в село, Пелагея Исидоровна, провожая его взглядом, сказала:

— Хотя б, дал бог, довелось ему своих батька и матерь повидать. Так он за ними бедует! Тихонько поплачет, а подойдешь: «Что с тобой, Сашко́?» — ничего не скажет. Нравный хлопчик!..