Сергей Жигалов - Бродячие собаки

• Название: Бродячие собаки
• Автор: Сергей Жигалов
• Издательство: Вести
• Жанр: Природа и животные
• Год: 2002

Жестокая схватка с браконьерами — еще не главное испытание в жизни егеря Веньки Егорова.

Вожаком стаи бродячих псов становится его любимая собака — полуволк. Стаю обвиняют в людоедстве. Невиданная охота на «людоедов» с участием десантников на вертолетах и снегоходах оборачивается человеческой трагедией… О ней сообщают ведущие информационные агентства планеты…

Сергей Жигалов — член Союза писателей России. Автор книг «В зной на крутом льду», «Не пускайте собаку на минное поле», «Истребители волков», «Сбор кукол в окрестностях». «Бродячие собаки» — это его первый роман.

Псы, рассыпавшиеся, было, по кладбищу, опять цепочкой вытягивались за вожаком…

Лом выбрался из кабины, ветер трепал полы его длинного пальто. Он принялся палить в волчицу из пистолета. Со страху ему показалось, будто пули рикошетят от покатого лба, высекая желтоватые искры. — Мочи людоеда! — орал Шило.

Серебряный зверь мерцал желтыми зрачками в пяти шагах. Один бросок по насыпи — и он повиснет на горле…

---

— С рейда. На Ветлянке были.

— Скажешь, и руку там тебе испортили. Ты зря улыбаешься. — Александр Иванович подвинул телефонный аппарат на край стола. — Тебя с утра два прокурора ищут, обзвонились.

— Ну, Александр Иванович. Сегодня первое апреля, что-ли?

— Ага, декабрь щас тебе будет. — Охотовед рад был возможности отвлечься от своих бумажек. — Танчура твоя раз десять звонила. Курьяков тоже раза три уж звонил. Говорит, как появишься, чтоб срочно с ним связался. Что, кого из крутых зацепили?

— Да еще не знаю.

— Чо ты так цветешь? Она те задаст. Звони! А рука-то чо? Кость цела?

— Я и так щас домой поеду. Протоколы вот возьму.

Во дворе Венька прижал рукой кинувшуюся навстречу Ласку. Чмокнул в холодный нос. Лайка отскочила, фыркнула недовольная необычным для хозяина проявлением чувств.

— Где был? — С порога Танчура ожгла мужа злыми красными глазами.

— На работе. — На лице его еще держалась шалая улыбка.

— Чего ты врешь! — выкрикнула Танчура. — Я тебе на работу сто раз звонила.

— Тань, я в рейде был.

— Врешь и самому аж смешно. Я всю ночь не спала, а он лыбится. — Губы у Танчуры некрасиво кривились, дрожали. Она всхлипнула: — Как дура жду его…

— Тань, ну что ты волну гонишь? В рейде на Ветлянке были. Хочешь, Рассохину позвони, спроси.

— Рассохин твой такой же бабник. Еще кому расскажи, в рейде. А где же рыба? Ты из рейда всегда рыбу привозил. Где?

От вида ее румяного, блестящего от слез злого лица, у Веньки заныла раненая рука.

— Дай, я хоть разденусь, а!

— Ой, где эт тебе так руку?

— Комар укусил.

— Мотаешься по ночам, где ни попадя. Лезешь. Больше всех тебе надо. Тебя, дурака, и посылают.

— Да пошла ты, — вгорячах Венька, сдергивая рукав, зацепил рану. — С порога. Пожрать бы чо дала.

— Где мотался, там пусть тебя и кормят! — В приоткрытую дверь было видно, как Танчура упала лицом в подушку, содрогалась всем телом.

«Как она испугалась, когда увидела руку. Глаза какие стали…»

— будто волной прихлынула давешняя встреча с Натальей, и это мгновенное воспоминание смыло всю злость на Танчуру Он прошел в комнату, присел на кровать, погладил жену по голове:

— А чо поесть-то?

— Голубцы на плите, отозвалась Танчура. — Старалась пораньше.

— Класс. Молодчина. — Венька чмокнул ее в ухо.

Танчура вскинула к мужу мятое зареванное лицо с прилипшей к брови пушинкой:

— Я пока тебя ждала, два раза разогревала.

— Слушай, а чо эт у тебя все лицо в веснушках? — Венька еще раз чмокнул в щеку. — Какие-то веснушки крупные.

— Вень, я рыбы соленой хочу, — по ребячьи надула губы Танчура.

— Где ж тебе ее возьму?

— В гараже там с осени вяленая на проволоке.

— Поем и схожу.

— Я щас хочу. Трудно тебе сбегать.

— Я со вчерашнего дня толком не ел. Приспичило тебе!

— Ты чо, совсем слепой! — Глаза Танчуры опять взялись гневом.

— Соленого хочу. Беременная я!

Венька выскочил в гараж. Долго стоял в темноте. Бетон сквозь резину подошвы леденил голые ступни. Звенели, дробились в сознании два голоса: «На молодой женился… Буду детей твоих воспитывать». «Беременная я!»…

Глава одиннадцатая

— Вениамин Александрович, загляни ко мне в гости на минутку. — Голос прокурора в трубке струился мягче бархата. — Посоветоваться надо. Утром мы так и не решили…

«Подонок, я тебя бы вот этими руками задушил!..» — вспомнил Венька, как орал на него тогда этот же голос. «Нет теперь ты меня в наручники не возьмешь.» Достал из сейфа служебный «Макарова». Проверил обойму Сунул его в кобуру. Подержал куртку в руке и опять повесил на вешалку: «Не буду торопиться. Ему надо, не мне». Три с половиной года на егерской должности превратили его в другого человека.

… Вскоре после свадьбы он поехал в рейс. Часа два пролежал на снегу под сломавшимся газоном. Заболел менингитом. Едва выкарабкался. А тут и подвернулась эта не денежная, но «физически легкая» работа.

— Иди, соглашайся, я рыбу люблю. Дома больше будешь, — уговаривала Танчура.

Егерская служба приоткрыла ему дверь в скрытую от посторонних глаз звериную и человечью жизнь.

До егерской должности Венька природой особо никогда и не интересовался. А тут как в родник заглянул. Рядом с людьми, будто в пятом измерении, существует другой мир, чистый, естественный, тихий. Струится из глубин жизни. Венька поначалу с детским удивлением оглядывался в зимнем лесу. Снег, мороз. Пустота. Все умерло. Глядь, под дубами на снегу что-то чернеется. Сердце екнуло — зверь! Подошел, огромные комья дерна вывернуты с листвой, с кореньями. Кругом все ископычено. Будто нечистая сила всю ночь клад под дубами искала — не нашла. С расстройства ударилась оземь. Обернулась кабаньим выводком и забурилась куда-нибудь в чащобник, в камыши день коротать.

В охотку Венька в лесу солонцы для лосей обустраивал, кормушки. Тетеревиные тока отыскивал. Скрадки делал. Все ему было в новинку, как первый раз в первый класс.

Весенней ночью в полнолуние тускло блестят прошлогодним ковылем холмы. До рассвета еще пропасть времени, а на тетеревином току чуффыканье, темные всполохи, будто тяжелые трепещущие фонтаны из-под земли взметываются: фр-р-ф, ф-ф-р-ыы-ы…

Первые лучи солнца добавляли жару на эту косо лежащую ковыльную сковородку. Бордовые, налитые яростью гребни косачей и белые в черном обрамлении зеркальца расшеперенных хвостов взметывались над косогором, сшибались, отскакивали. Пригнув головы к земле, нацелив друг на друга клювы, как пьяные мушкетеры шпаги, косачи разили друг дружку.

А в бурьяне вытягивала шейку, всквохтывала не сверкающая красотой и бриллиантами миледи, а серенькая курица. «Ведь глянуть не на что, — поражался, разглядывая сквозь ветки скрадка тетерок Венька. — Ни кожи, ни рожи, а эти придурки с трех ночи за нее бьются…»

В другой раз сидел с удочками рано утром на реке, услышал плеск за поворотом. Притаился за кустами. Глядь, косуля. Легкая, рыжеватая на солнце, как пламя в тишине, она двигалась по мелководью вдоль берега с подволоком, шлепая по воде копытцами, будто расшалившийся ребенок босыми ножками. Она прошла так близко, что до Веньки долетели брызги и он разглядел на ее мокрой мордашке улыбку.

Однажды он чуть не наступил в высокой траве на только что родившегося лосенка. Еще мокрый теленок лежал, вытянув по траве шею, сливаясь с травой. Не успел Венька оглядеться, как раздался треск, из-за кустов, пугая храпом, надвинулась лосиха. Егерю показалось, что его лицо опалил яростный огонь из звериных ноздрей. Злобно прижатые уши и грозные хрипы он понял без переводчика. «Ухожу, Марья Ивановна, ухожу. — Венька вскинул руки, попятился. — Не беспокойтесь, извините за вторжение, извините.» С тех пор он так и звал эту лосиху с белесым, будто известью измазанным правым ухом, Марья Ивановна.

Он начал много читать о природе.

По ночам в свете настольной лампы Сабанеев, Пришвин, Арсеньев, Моуэт, Лоренц, Гржимек разговаривали с ним как с посвященным в тайны жизни зверей и птиц. Он поражался, как это зайчиха бросает новорожденного зайчонка. И любая другая зайчиха, пробегая, обязательно покормит его. Венька заполночь засиживался за книгами. Ворчанье Танчуры плавно переходило в сонное посапыванье. Темнота за кругом света настольной лампы превращалась то в тайгу, то в плоские очертания канадской тундры. Из-за холма выглядывал натуралист и этнограф Фарли Мак-Гилл Моуэт и рассказывал Веньке про повадки канадских волков. «Как это так волки разговаривают?» — поражался егерь. «Я тоже не верил, — улыбался со страниц книги Фарли. — Но местный эскимос Утек даже умудрялся переводить мне разговоры волков. Воем волк сообщал соседу: идут олени. В каком направлении. Где находятся сейчас. В другой раз Утек, — торопился Фарли Мак — Гилл, — перевел разговор волка и волчицы. Волк, ушедший за добычей, воем говорил волчице, что охота идет плохо, придется задержаться до полудня». Именно так все потом и происходило…

Старенький с бородкой Михал Михалыч Пришвин будто внука вел Веньку по лесам и степям — показывал чудный мир природы. Известный русский охотовед Леонид Павлович Сабанеев через пространство и время длиной в сто двадцать пять лет с покровительственной усмешкой рассказывал молодому егерю о повадках зверей, старинных способах охоты на них.

В свои двадцать семь егерь по книжным страницам, будто через узкий лаз, пробирался в густые леса, дикие степи. Вместе с авторами наблюдал жизнь зверей и птиц, охотился.

Писатель Владимир Клавдиевич Арсеньев прежде, чем умереть от крупозного воспаления легких 4 сентября 1930 года во Владивостоке, успел познакомить и его, ветлянского егеря со своим проводником гольдом Дерсу Узала. Охотник гольд выходил к Веньке из лесной тьмы, выкрикивал: «Стреляй не надо! Моя люди!..» Чем дальше шел за ним Венька по лесам, переправлялся через речки, тем сильнее проникался любовью к бесхитростному мудрому старику. И уже не Арсеньеву, а ему, Веньке, когда он бросил кусочек мяса в огонь, Дерсу выговаривал: «Как его можно напрасно жечь!.. Сюда другой люди ходи кушай. В огонь мясо бросай, его там пропади». «Кто сюда другой придет?» — спрашивал его Венька. «Как кто? — удивлялся гольд. — Енот ходи, барсук или ворона; ворона нет — мышь ходи, мышь нет — муравей ходи. В тайге много разный люди есть…»