Вениамин Шехтман - Инклюз

• Название: Инклюз
• Автор: Вениамин Шехтман
• Жанр: Фэнтези

---

Гадать пришлось недолго. Полог распахнулся, в дом набилась уйма чероноволосых, нас схватили за руки и за ноги и поволокли на улицу. Мы с Браа инстинктивно отбивались, но нам не отвечали, только к держащим нас рукам присоединилось еще несколько. Пырр, запрокинув голову, верещал как убиваемый заяц. Несомненно, он рассчитывал на то, что его хоть на секунду отпустят, и тогда он успеет обернуться. Его не отпустили, а накинули на голову шкуру, так что его верещание превратилось в невнятный гул.

Я ожидал увидеть гигантский костер посреди лагеря, как это было у кроманьонцев, но вместо этого вокруг идола было разложено множество маленьких, дающих слабый свет, почти тлеющих костерков. Практически у каждого черноволосого, редко один на двоих-троих был свой огонь. Лунного света, да еще отражающегося от белого снега, было совершенно достаточно, чтобы видеть все, за исключением разве что мимики сидевших поодаль, но тут приходили на помощь костерки. Как раз лица черноволосых они, в основном, и освещали. Ведь большинство людей сидели, склоняясь над кострами и вдыхая дым. Их не смущали ни слезы, катящиеся из глаз, ни то, что, временами, они начинали задыхаться и мучительно кашлять. Продышавшись, черноволосые подкидывали в костры пригоршни сушеной травы, и снова втягивали в легкие едкий синеватый дым, плывущий уже над всем лагерем. От дыма в носу щекотало, а в голове туманилось, кололо в висках. Противное ощущение, а ведь я всего лишь проходил мимо, а не держал голову прямо в дыму.

Единственным, кто не дышал дымом, был старик, который вылез из своего одеяла и стоял перед идолом совершенно голый, сизый от холода, весь покрытый цыпками. Наверное, только голова у него не мерзла, ведь ее покрывала плоская шапка из десятков меховых лоскутков, свисающих ему на щеки и лоб. Спереди на шапке была закреплена лапа неизвестного мне животного. Два когтистых пальца смотрели вперед, а два назад. Только присмотревшись, я понял, что лапа птичья, принадлежала она когда-то огромной сове. Чтобы иметь такие лапы, сова должна быть размером с лебедя — никогда таких не видел. Теплые перья спускались до самых когтей, отчего и казалось, что лапа покрыта мехом.

По бокам старика стояли, сомнамбулически покачиваясь, двое черноволосых, каждый из которых держал в правой руке кость с головкой сустава, обернутой камусом, а в левой — отмездренный до прозрачности кусок кожи, натянутый на согнутую кольцом ветку — что-то вроде плоских барабанов. Зачем это нужно сделалось ясно, когда колотушки ударили в бубны и повели быстрый ритм. Старик, подрагивая в такт бубнам, пошел нам навстречу. Он замер в нерешительности, переводя взгляд с одного на другого, но тут Пырр сумел сбросить затыкавшую ему рот шкуру, и завопил. Палец старика немедленно указал на него.

Черноволосые, державшие Пырра, поволокли его к идолу. Туда же принесли откуда-то четыре мамонтовых бивня, украшавших и служивших когда-то явно животным выдающихся размеров — такие они были длинные и так сильно изогнуты. Из бивней соорудили нечто вроде клетки с редкими прутьями или остова здешних домов. Я подумал, что Пырра засунут внутрь, но его закинули лицом вниз на вершину сооружения и накрепко привязали ему руки и ноги к бивням. Пырр отчаянно вскрикнул, когда ударился животом о холодную желтую эмаль и замолчал.

Нас крепко держали, но держали так, что мы видели все происходящее. Под звуки бубнов и барабанов старик подошел к идолу и, кривляясь, произнес речь. Обращался он к изваянию, но часто поворачивался к людям, чтобы указать на них. Хотя я не понимал слов, у меня все же создалось впечатление, что смысл речи мне доступен. Так выразительны были интонации и движения, к которым прибегал старик.

Он говорил о том, что в обмен на заботу, которой тот, которого изображает идол, окружил их за то, что он перестал использовать черноволосых в пищу, и позволяет им плодиться и сытно питаться, он, старик, отдает ему не одно какое-то животное или человека, а нечто особенное — множество зверей запертых в едином теле.

Юркий подросток принес нечто завернутое в шкуру и развернул у ног старика. Там были рубила и резаки из кремня, кости, обсидиана, нефрита. От совсем грубых, хуже тех, что сделал бы неандертальский ребенок, до вещей превосходящих те, к которым я привык в нашем племени многократно. Старик, не глядя, взял один из каменных ножей. Перебрасывая его из руки в руку, он вошел в сооружение из бивней, оказавшись точно под Пырром.

Под одобрительный шипение доносившееся от костров, под ритм барабанов и бубнов, под вой, извлекаемый людьми из морских раковин с обломанными кончиками, рогов овцебыков и вращаемых над головами веревок с сайгачьими лопатками, привязанными к концам, он обеими руками сжал нож, и, не глядя, вскинул его над головой. Каменное лезвие распороло Пырру бок, и он зашелся в крике. Старик сделал поправку и вторым ударом вскрыл Пырру живот. Также, не глядя, он повел ножом, расширяя дыру. Запустил в нее руку и выволок наружу петли кишечника. Пырр больше не кричал, но его тело билось о бивни, к которым он был привязан, а изо рта, из прокушенного языка и из дыры в животе на старика лился кровавый дождь.

Браа рядом со мной рвался так, что таскал по земле шестерых, державших его черноволосых. Я же замер и не сводил глаз с нашего умирающего друга и с его мучителя.

Старик, плавно вытягивая из Пырра кишки, медленно приблизился к идолу и намотал их на рог большерогого оленя, изображающий руку. А потом случилось немыслимое: рог схватил кишки, будто и в самом деле был рукой с длинными, многосуставчатыми пальцами. Сгибаясь невозможным образом, рог втащил кишки в "рот", вокруг которого вдруг выросли живые, совершенно плотские губы. Старик, отбежав, перерезал веревки, которыми был привязан Пырр, и еще теплое подрагивающее тело соскользнуло по влажным от крови бивням на землю.

В полусвете бликами, отражая свет костерков, тело Пырра казалось лиловым и раздувшимся, словно он умер много дней назад. Кишки его исчезали во рту идола, провисавшая слабина была выбрана и идол начал подтягивать Пырра к себе. Кишки не выдержали, разорвались и тут же, словно опасаясь разгневать изваяние перерывом в приеме пищи, несколько черноволосых вскочили и, подхватив труп за ноги, подтащили его к подножью плотоядного кумира. Руки-рога ухватили Пырра подмышки, поднесли ко рту, и тело нашего друга было мгновенно обезглавлено. Голова отлетела прочь, рога подняли труп повыше и сжали так, как выжимают в подставленный рот сок из сочного фрукта. Кровью окрасился и идол, и снег вокруг него, а переломанное, истерзанное тело постепенно погрузилось в жуткую пасть. Не осталось ничего, кроме валявшейся неподалеку головы, в лице которой совершенно невозможно было узнать того, кого мы с Браа знали от самого его рождения. Лицо было словно чужое, лицо кого-то страдающего и не верящего в происходящее, в реальность этих страданий.

Сбоку закричали, я, наконец, нашел в себе силы отвернуться от идола и увидел, как Браа удалось сбросить с себя двоих черноволосых и ударить ногой третьего, так что он упал, правда, руку Браа не выпустил. Я понимал отчаяние моего друга, разделял его боль утраты, но ясно было, что его горячность к добру не приведет. Так и вышло. Браа ударили пяткой копья в затылок, он упал, на него сели и удерживали так все то время, что старик призносил новую речь. Теперь он благодарил, постепенно теряющего черты живого, деревенеющего и костенеющего, идола за то, что тот принял жертву благосклонно и обещал, что принесет ему новые, еще лучше. Похоже это он о нас с Браа! Но также было понятно, что новые жертвы последуют не немедленно, а когда-нибудь в будущем.

Нас с Браа отвели (его скорее отволокли) обратно в дом и крепко связали, притянув руки к бокам, поэтому не могу с уверенностью сказать, чем занимались черноволосые остаток ночи. Полагаю — ели, все-таки праздник. Но утверждать не берусь, запахи еды до нас не доносились.

Утром к нам заглянули трое черноволосых. Они убедились, что мы не смогли развязаться и не умерли от холода, выползши из-под шкур, которые набросили на нас те, кто поместил сюда ночью. Нам дали воды и по куску обжаренного мамонтового мяса, оказавшегося довольно вкусным не хуже оленя, только жестче.

Полог оставили открытым, чтобы осветить дом. Через какое-то время у нас появился новый посетитель. Это был старик, и сегодня он выглядел еще старше, чем вчера. Дневной ли свет тому виной или он так вымотался, терзая покойного Пырра, но выглядел старик плохо. Веки с полопавшимися капиллярами, сутулость, скованные движения — все говорило о том, что к нам он пришел ввиду необходимости, и с большим удовольствием лежал бы под теплыми шкурами возле огня.

Браа встретил его ненавидящим взглядом, а я просто отвернулся и стал смотреть в потолок. Но старика это не устроило, он потянул меня за волосы, принудив смотреть на него. Посидев молча, старик стал говорить, сопровождая слова жестикуляцией. Он был не худшим мимом, нежели художником, и хотя я и утратил вчерашнюю остроту восприятия, позволившую мне угадывать смысл его слов, все равно и я, и Браа сумели разобраться, чего он от нас хочет.