Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

Чем-то похожий на Ленского второстепенный поэт Дмитрий Веневитинов (покончивший с собой в 1827 г. в возрасте двадцати одного года{46}) обладал, как мне кажется, большим талантом, чем Ленский, но у него была та же наивная потребность искать духовных вождей и учителей. Вместе с другими молодыми людьми он успел приблизиться к алтарям немецкой «романтической философии» (благовония которых вскоре парадоксальным образом смешались с благовониями других алтарей, а именно — славянофильства, учения, поразительного по своей занудности) и преклонялся перед Шеллингом и Кантом точно так же, как молодые люди следующего поколения станут преклоняться перед Гегелем, скатываясь далее к Фейербаху.

Хотя Пушкин все еще был не прочь поговорить «о Шиллере, о славе, о любви» со своими куда более туманно-возвышенными друзьями (см. строфу, посвященную Кюхельбекеру, в стихотворении 1825 г., написанном в ознаменование лицейской годовщины 19 октября) и безгранично восхищался Гете, которого ставил выше Вольтера и Байрона, рядом с Шекспиром (летурнеровским, конечно), он не выражал прямо свое мнение о le Cygne de Weimar[361]. В несколько нелепом стихотворении («К Пушкину», 1826) Веневитинов тщетно молит его посвятить Гете оду:

И верь, он с радостью живой
В приюте старости унылой
Еще услышит голос твой,
И, может быть, тобой плененный,
Последним жаром вдохновенный,
Ответно лебедь запоет…
И, к небу с песнию прощанья
Стремя торжественный полет,
В восторге дивного мечтанья
Тебя, о Пушкин, назовет.

9—10 И Муз возвышенных искусства / …он не постыдил… — Я не уверен, что здесь нет грубой инверсии, передающей следующее значение: «И он не постыдил искусства возвышенных муз».

13—14 Кажется, в этих стихах, создавая образ Ленского, Пушкин имел о нем более высокое мнение, чем в гл. 6, XXI–XX11I, где стихи Ленского, описанные и процитированные автором, едва ли могут быть названы «порывами [фр. les élans] девственной мечты»; они намеренно сочинены Пушкиным в соответствии с русскими подделками французских рифмованных банальностей того времени.

Варианты

IXa, b, с, d Интересный вариант последовательности четырех строф, которые должны были следовать за IX, зачеркнут в первой беловой рукописи (а, b, с) и представлен (d) в черновике (2369, л. 31 об.):

Не пел порочной он забавы,
Не пел презрительных Цирцей;
Он оскорблять гнушался нравы
4 Избранной лирою своей,
Поклонник истинного счастья,
Не славил сетей сладострастья,
Постыдной негою дыша,
8 Как тот, чья жадная душа.
Добыча вредных заблуждений,
Добыча жалкая страстей
Преследует в тоске своей
12 Картины прежних наслаждений
И свету в песнях роковых
Безумно обнажает их.

IХа, 5–7 Обратите внимание на устрашающее смешение определителей «Поклонник…» и т. д., «не славил» и т. д., «дыша» и т. д.

IХа, 8—10; IX, 12–14; XIVa, 8—14 и XVIIb, 9—I2 На левых полях черновика вдоль этих стихов (2369, л. 26 об., 27 об., 28, 30 об.) Пушкин сделал несколько зарисовок профиля Марии Раевской: короткий нос, тяжеловатый подбородок и вьющиеся пряди темных волос, выбивающиеся из-под изящного чепца. Время — конец октября или начало ноября 1823 г.; место — Одесса. Ей еще нет и семнадцати. Слишком холодно, чтобы бегать от волн прибоя. Рядом с ее изображением — профиль красавицы Амалии Ризнич в черновике строфы XVIIb, 9—12 (2369, л. 30 об.). (Фотографии этих четырех автографов опубликованы А. Эфросом в его полезной, хотя, к несчастью, совершенно ненаучной книге «Рисунки Пушкина», с. 145, 149, 153, 157.){47}

IXb

//Певцы слепого наслажденья,
Напрасно дней своих блажных
Передаете впечатленья
Вы нам в элегиях живых;
Напрасно девушка украдкой,
Внимая звукам лиры сладкой,
К вам устремляет нежный взор,
Начать не смея разговор;
Напрасно ветреная младость,
За полной чашею, в венках,
Воспоминает на пирах
Стихов изнеженную сладость —
Иль на ухо стыдливых дев
Их шепчет робость одолев.

IХс

Несчастные, решите сами
Какое ваше ремесло;
Пустыми звуками, словами
Вы сеете разврата зло.
Перед судилищем Паллады
Вам нет венца, вам нет награды,
Но вам дороже, знаю сам,
Слеза с улыбкой пополам.
Вы рождены для славы женской
Для вас ничтожен суд Молвы —
И жаль мне вас… и милы вы.
Не вам чета был гордый Ленской:
Его стихи конечно мать
Велела б дочери читать.

IХс, 9—10 Вы рождены для славы женской /Для вас ничтожен суд Молвы… — Мысль, высказанная здесь несколько туманно, состоит в противопоставлении популярности и доброго имени: ваша слава зависит от читательниц, в остальном же репутация ничего для вас не значит.

IXd, 13–14 Его стихи конечно мать / Велела 6 дочери читать. — В черновике этой строфы (2369, л. 27) Пушкин сделал примечание к последним двум стихам:

«[La mère] en prescrira la lecture à sa fille. Piron[362]. Стих сей вошел в пословицу. Заметить, что Пирон (кроме своей Метром[ании]) хорош только в таких стихах, о которых невозможно и намекнуть, не оскорбляя благопристойности».

В «Метромании» Алексиса Пирона (1689–1773), комедии, впервые поставленной Дами в 1733 г., молодой поэт, восторженно преданный искусству, объясняет своему недоверчивому дядюшке, что он покорит Париж одними лишь своими сочинениями (акт III, сцена 7):

Je veux que la vertu plus que l'esprit y brille.
La mère en prescrira la lecture à sa fille;
Et j'ai, grâce à vos soins, le coeur fait de façon,
À monter aisément ma lyre sur ce ton.[363]

У И. Дмитриева есть двустишие, сходное с IXc, 13–14, среди его «Подписей к портретам», а именно — в стихах, адресованных Михаилу Муравьеву, наставнику великих князей Константина и Николая (около 1800 г.){48}:

Я лучшей не могу хвалы ему сказать:
Мать дочери велит труды его читать.

В пушкинских стихах 13–14 слышатся не слишком добрые чувства к тем, кто три года назад критиковал поэму «Руслан и Людмила» с точки зрения ее нравственности: словцо «конечно», относимое к абсолютно невинной поэзии Ленского, недвусмысленно подчеркивает, что в данном случае стихи этого поэта вполне годятся для юных девиц, в отличие от неподобающих сочинений автора.

Дмитриев в письме к Вяземскому вскоре после появления «Руслана и Людмилы» заявлял (по-французски), что матери, вне всякого сомнения, должны запретить своим дочерям читать поэму. А восемь лет спустя в конце остроумного предисловия (датированного 12 февраля 1828 г.) ко второму изданию «Руслана» Пушкин так отреагировал на замечание Дмитриева: «…увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом:

Мать дочери велит на эту сказку плюнуть.»

Пироновская цитата была до смерти замучена уже к 1824 г., когда Языков, в очередной раз явивший миру дурной вкус, использовал эту избитую строчку в виде эпиграфа к собранию своих стихотворений.

Людовик Лалан в «Литературных достопримечательностях» (Ludovic Laianne, «Curiosités littéraires», Paris, 1845, p. 279) говорит:

«Nous ne pouvons dire l'espèce d'agacement que nous éprouvons à la lecture… du vers suivant, que Ton a modifié si souvent en le prenant pour épigraphe, qu'il est assez difficile de retrouver sa forme primitive:

»[364]

IXd

Но добрый юноша готовый
Высокий подвиг совершить,
Не будет в гордости суровой
Стихи нечистые твердить;
Но праведник изнеможенный,
К цепям неправдой присужденный
В своей (нрзб) в тюрьме,
С лампадой, дремлющей во тьме,
Не склонит в тишине пустынной
На свиток ваш очей своих,
И на стене ваш вольный стих
Не начертит рукой безвинной
Немой и горестный привет
Для узника <грядущих лет>.

Томашевский (Акад. 1937, с. 282) располагает IXd иначе — непосредственно перед строфой XVIII. Я же использую последнее исправленное издание под его редакцией (ПСС, 1957, с. 517).

IXd 9—12 Рифма «пустынной — безвинной» повторяет рифму в начале стихотворения, цитированного в связи с гл. 2, IV, вар. 5.

X

Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
4 Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных;
Он пел разлуку и печаль,
8 И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
12 Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.

2 …ясна… — Значение этого русского слова включает дополнительные смысловые оттенки — «прозрачна», «чиста», «безмятежна», чего столь явно не передают английские соответствия (например, при описании «мыслей» или «сна» в пушкинских сравнениях). С другой стороны, позже мы узнаем, что венец творчества Ленского — последняя элегия, которую ему дано было сочинить, оказалась еще более смутной, чем «туманна даль», упомянутая в этой строфе. «Ясность», очевидно, относится к его натуре, а не к его искусству.