Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

VII

Татьяна слушала с досадой
Такие сплетни; но тайком
С неизъяснимою отрадой
4 Невольно думала о том;
И в сердце дума заронилась;
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
8 Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
12 Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала… кого-нибудь,

10 Сгорая негой и тоской… — Оба существительных относятся к таинственно-завораживающему романтическому лексикону, столь часто используемому в ЕО и столь труднопереводимому на английский язык. Значение слова «нега» варьируется от «умиротворенности» (фр. mollesse), то есть спокойного наслаждения, состояния «сладостности», через различные оттенки задумчивой влюбленности, douce paresse[446], и нежной чувственности до откровенной сладострастности (фр. volupté). Переводчик должен быть очень осторожен, чтобы не переборщить там, где Пушкин балансирует на грани, заставляя свою барышню томиться всеми французскими страстями, как воображаемыми, так и реальными,

«Тоска» — обобщенный термин для определения чувства физической или метафизической неудовлетворенности, томления, тупой боли, саднящего отчаяния, грызущих душу мучений. (См. также коммент. к гл. 3, XIV, 9—10.)

10, 12 Три излюбленных слова Пушкина — «нега», «тоска», «томленье» — собраны здесь воедино.

14 Душа ждала… кого-нибудь… — Не особенно удачная строчка, ее предполагаемая циничная легкомысленность звучит плоско и банально. <…>

VIII

И дождалась… Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь и дни, и ночи,
4 И жаркий одинокий сон,
Всё полно им; всё деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем. Докучны ей
8 И звуки ласковых речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
12 И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.

7 Твердит… — См. коммент. к гл. 2, XXX, 7.

IX

Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
4 Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
8 Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,18
Который нам наводит сон, —
12 Все для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись,
В одном Онегине слились.

3—4 и X, 5 Ср.: Мэри Хейз, «Воспоминания Эммы Кортни» (Mary Hays. «Memoirs of Emma Courtney», 1796), т. I, гл 7: «…ко мне в руки попала „Элоиза“ Руссо. — Ах! с каким восторгом… я упивалась этим опасным, завораживающим сочинением!»

4 …обман! — Пушкинское словечко «обман» содержит в себе представление о заблуждении, выдумке и — по созвучию — «туман» мистификации. См. также гл. 2, XXIX, 3.

7 Любовник Юлии Вольмар… — Неточность: фамилия Юлии была д'Этанж, а не Вольмар, когда она стала возлюбленной Сен-Пре (как ее подруга Клара д'Орб называет анонимного альтер-эго автора). Роман называется «Юлия, или Новая Элоиза», «письма двух любовников, живших в маленьком городке у подножия Альп, собраны и изданы Ж.-Ж. Руссо» (Amsterdam, 1761, 6 vols.).

Юлия — blonde cendrée[447](излюбленный цвет волос позднейших традиционных героинь, таких, например, как Клелия Конти в «Пармской обители» Стендаля, 1839), с нежными лазурно-голубыми глазами, каштановыми бровями, красивыми руками и восхитительным цветом лица, — дочь барона д'Этанжа, избивавшего ее (ч. I, письмо LXIII). Сен-Пре — частный учитель, «un petit bourgeois sans fortune»[448]. О его внешности нам мало что известно, за исключением того, что он близорук («la vue trop courte pour le service»[449] — ч. I, письмо XXXIV; прием, широко использовавшийся позднейшими авторами). Однажды ночью его ученица сознательно отдается ему, после чего заболевает оспой. Сен-Пре покидает Европу и проводит три или четыре года в абсолютно абстрактной Южной Америке. Его возвращение, супружеская жизнь Юлии и ее смерть занимают последнюю часть романа.

Юлия выходит замуж за господина де Вольмара (имя изобретательно образовано от «Вальдемара»), польского дворянина пятидесяти лет, воспитанного то ли по небрежности, то ли по осмотрительности своего создателя в вере греческой («dans le culte greque»), a не римско-католической, как большинство поляков; проведя часть жизни в ссылке в Сибири, он позднее обращается в вольнодумство. Остается только гадать, как воспринимала Татьяна Ларина восхитительные примечания Руссо, касающиеся религиозных преследований, и эпитеты «смешной культ» («culte ridicule») и «глупое иго» («joug imbécile») по отношению к православной церкви, к которой сама принадлежала. (В 1760-х гг. появился исковерканный и сокращенный русский «перевод», однако Татьяна читала произведение на французском языке, в чем многие комментаторы, вероятно, не отдают себе отчета).

Оспу, которой позднее, из соображений сюжетопостроения или эмоционального накала, суждено было заразиться множеству привлекательных персонажей (разве можно забыть мадам де Мертей, лишившуюся глаза, в «Опасных связях» Шодерло де Лакло или страшные затруднения, в которые попадает Диккенс, изуродовав к концу своего «Холодного дома» облик Эстер Саммерсон!), подхватывает Сен-Пре от больной Юлии, целуя ей на прощание руку, прежде чем отправиться в «voyage autour du monde»[450]. Он возвращается обезображенный оспинами («щербатый» — ч. IV, письмо VIII); лицо Юлии автор щадит, предоставляя ему лишь изредка покрываться преходящей «rougeur»[451]. Сен-Пре гадает, узнают ли они друг друга, и когда это происходит, он с жадностью набрасывается на творог и простоквашу в доме Юлии де Вольмар и погружается в руссоистскую атмосферу, приправленную яйцами, молочными продуктами, овощами, форелью и щедро разбавленным вином.

С художественной точки зрения роман является полной белибердой, однако он содержит ряд отступлений, представляющих исторический интерес, а также отражает изысканную, болезненно впечатлительную и в то же время наивную личность автора.

Замечательна сцена бури на Женевском озере (ч. IV, письмо XVII), разыгравшейся во время «прогулки по воде» («promenade sur l'eau») на хрупком суденышке («un frêle bateau»[452]), которым правят пять человек (Сен-Пре, дворецкий и три местных гребца); Юлия, невзирая на сильнейший приступ морской болезни, проявляет редкостную готовность быть полезной, она «animoit [наше мужество] par ses caresses compatissantes… nous essuyoit indistinctement à tous le visage, et mélant dans un vase [!] du vin avec de l'eau de peur d'ivresse [!], elle en offroit alternativement aux plus épuisés»[453] (все перечисленные действия предполагают активное передвижение на «frêle bateau» с неизбежными спотыканиями о мешающие весла).

Любопытно пристальное внимание к явлению опьянения, пронизывающее весь роман: после того как Сен-Пре однажды напивается и пользуется в присутствии Юлии недопустимыми выражениями (ч. I, письмо LII), та заставляет его «умеренно пить вино и разбавлять его прозрачной ключевой водой», Сен-Пре, однако, снова поддается искушению в Париже, где он, сам того не ведая, оказывается в публичном доме, куда его завлекают приятели (о чем он подробно сообщает Юлии в письме). Там он по ошибке принимает белое вино за воду и, когда приходит в себя, с изумлением обнаруживает, что находится «в уединенной комнате, в объятиях одной из девиц» (ч. II, письмо XXVI). Далее Юлия спасает своего маленького сына Марселина от гибели в опасном озере и тихо умирает вследствие пережитого потрясения в одном из наименее достоверных эпизодов романа. Кончина ее поистине сократовская — с пространными речами в присутствии собравшихся гостей и обильными возлияниями, так что ее последние часы неизбежно должны были сопровождаться алкогольным опьянением.

Похоже, эпистолярная форма, столь излюбленная в XVIII в., была продиктована единственно мыслью о том, что (как это утверждает поэт Колардо в «Любовных письмах Элоизы к Абеляру», ок. 1760 / Colardeau, «Lettre amoureuse d'Héloïse à Abailard») «L'art d'écrire… fut sans doute inventé / Par l'amante captive et l'amant agité»[454], или, как это выражено Поупом в его «Послании Элоизы к Абеляру» (1717), стихи 51–52, «Небеса преподали науку писем сначала горемыкам — / Покинутым любовникам и плененным девушкам». Она требует, чтобы автор обеспечил главных героев конфидентами (впрочем, Лакло и Гете опускали ответные письма этих подставных лиц). Задушевным приятелем Сен-Пре выведен некий лорд Эдуард Бомстон, переживающий собственный роман в Италии. В письме III (ч. II) он предлагает Юлии и ее возлюбленному «край, где уготовано убежище для любви и невинности» в своем поместье «dans le duché d'York»[455], где (как ни странно) «мирный поселянин еще хранит простые нравы… счастье, дарованное чистым душам». Остается только гадать, как ко всему этому отнеслись бы «мирные поселяне».