Дмитрий Дашко - Гвардеец

• Название: Гвардеец
• Автор: Дмитрий Дашко
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2010

На дворе лето 1735 года. «Бироновщина» — страшное время для страны. Люди исчезают по ночам, дыба и раскаленные клещи палача в Тайной канцелярии не знают отдыха. Смутный период накануне русско-турецкой войны, когда ловкий и предприимчивый человек со шпагой и пистолетом может круто изменить свою судьбу — и судьбы страны. Курляндский барон Дитрих фон Гофен, решивший попытать счастья в «варварской и дикой Московии», готов рискнуть головой и пройти любые испытания, чтобы предотвратить дворцовый переворот «дщери Петровой» — беспутной Елизаветы. Здесь и сейчас, на топких берегах молодой имперской столицы, в свете чадящих светильников, в бальных залах дворцов и в душных кабаках, куется новое будущее России, новое будущее всего мира. Если ты настоящий гвардеец и не умеешь отступать — возьми судьбу за горло и поверни маховик истории!

---

Чтобы размять занемевшие мышцы стал приседать, стараясь не стукнуться об потолок. Покачал пресс, отжался. Кровь забурлила. Жить стало лучше, жить стало веселей. Если б еще голодный желудок не бурчал.

Интересно, где Карл, чем сейчас занимается? Сидит в одиночке или в общей камере, «наслаждаясь» сомнительным обществом.

В коридоре загромыхало. Это ко мне? Я приподнялся и присел на лежанке, дверь отворилась.

— Выходи на допрос.

Суровый голос хорошо вязался с широкоплечей, будто вырубленной из камня фигурой тюремщика.

Понятно, завтрак откладывается. Произнесенная в уме шутка — глупая, но необходимая: я старался приободрить себя, чтобы охватившее уныние не было слишком заметно. Чего-то хорошего от допроса в Тайной канцелярии ждать не стоит. Это заведение спустя без малого триста лет оставило дурную память. Репутация как у НКВД, КГБ, Моссада и ЦРУ вместе взятых. Хотя… может, у страха глаза велики. Авось, что-то удастся придумать.

Собственно, в чем моя вина? Да, убил Звонарского и его лакея, но они явно занимались неблаговидными делишками. По сути это была вынужденная самооборона, защищался, как мог. К тому же, я вроде как считаюсь иностранным подданным. Вдруг допрашивать меня можно лишь в присутствии посла? Хотя этот вариант кажется слишком сомнительным. Тайная канцелярия[6] вряд ли заморачивалась такими пустяками.

Ой, кстати, а чье у меня подданство? Кирилл Романович сказал, что Дитрих был курляндцем. Из обрывочных знаний по курсу школьной истории помню, что Курляндией называлась часть нынешней Латвии со столицей в Митаве, номинально принадлежавшая Польше. Что самое интересное — хоть и плачутся нынешние прибалты о временах Советского Союза, но настоящую оккупацию они заимели как раз в те годы. Практически вся верхушка — немецкая, свою линию — жесткую, да что там говорить — жестокую — немцы гнуть умели. Латышам жилось тяжко.

Навстречу двое солдат за руки протащили стонущего человека с голой спиной, покрытой ужасными язвами. Явственно послышался запах горелого мяса. Я отвернулся, не в силах глядеть на отвратительное зрелище. Сразу бросило в жар. Пытка здесь явление обыденное, применяется и к правым, и к виноватым. Где гарантия, что не наговорю лишнего, за что можно распроститься жизнью? Я, конечно, парень крепкий, но у всех есть предел. Опытный палач развяжет язык даже немому.

В животе разом потяжелело.

Меня ввели в небольшую комнату, поставили лицом к окну. Свет сразу ударил в глаза. После темноты одиночки солнечные лучи палили, будто лазерные пушки. Конвойный солдаты замерли как истуканы, прижав мушкеты к ногам.

Я увидел за столом Фалалеева вместе с худощавым мужчиной, который обмакнул гусиное перо в чернильницу и приготовился писать в толстой книге, похожей на амбарную. Понятно, первый — следователь, второй — писец. Сбоку загремел инструментом палач — дородный, в кожаном фартуке; другой — в ярко-красной поддевке, с прической горшком, ему ассистировал.

— Ступайте, — приказал Фалалеев солдатам.

Те развернулись и покинули помещение. Почему-то без них стало еще страшнее.

— Приступим к роспросу, — сказал Фалалеев. — Помни, что ложное слово твое будет противу тебя же обращено. Клянись, что не прозвучит здесь от тебя ни единой кривды.

— Клянусь.

— Знай, что целью нашей является возбудить в преступнике раскаяние и истинное признание, за что ждать тебя награда может милостию императрицы нашей Анны Иоанновны.

Ага, щаз, ищите дурака в другом месте. Надо быть полным идиотом, чтобы взвалить всю вину на себя на первом же допросе. Нет, я еще побрыкаюсь.

Фалалеев продолжил:

— Ежели будешь строптивым и непокорным — учти: за утаение малейшей вины — жестокое и примерное наказание, как за величайшее злодеяние. Укрывательство с твоей стороны будет тщетным, ибо правда нам всея известна, — он потряс листами бумаги.

Я понял, что это отчеты Борецкого и его начальника. Буду рассчитывать, что ничего лишнего они не написали.

— Признаешься ты?

— Мне не в чем сознаваться. Моя совесть чиста, — спокойно произнес я.

Фалалеев скрестил руки на груди и задумался. У меня сложилось впечатление, что к допросу он не готовился, да и рассеянный взгляд наводил на мысль о том, что чиновник не так давно успел приложиться к бутылке.

— Что писать? — подал голос писец, которому надоело ждать, когда «шеф» очнется.

— Пиши, что увещевание не понял, — вяло откликнулся чиновник.

Писец бегло застрочил.

— Говори, кто таков, каких чинов, откуда будешь и веры какой? — опомнился Фалалеев.

Понятно, началась рутина. В принципе, ничего страшного на данном этапе нет, главное, не сболтнуть лишнего.

— Барон курляндский, Дитер фон Гофен, вера моя… — я стал вспоминать, кем могли быть прибалтийские немцы. Понятно, что христиане, но какие именно? Так, католики отпадают, православные тем более… Рискну.

— …лютеранская, — добавил я, надеясь, что заминка с ответом получилась незначительной.

Чиновник удовлетворенно кивнул, писец старательно заскрипел пером.

— Каково состояние твое?

Вряд ли меня спрашивают о самочувствии. Видимо, интересуются материальным положением. Так, что там Карл говорил:

— Имение моей матушки неподалеку от Митавы.

Если спросят, сколько душ — завалюсь. Я ведь понятия не имею, сколько фон Гофены народа под ярмом держат. Хотя Фалалеев тем более не в курсе.

— Возраст твой?

Хм, будем надеяться, что мы с Дитрихом погодки.

— Двадцать пять лет.

— Скажи нам, Дитер фон Гофен, что привело тебя в державу Российскую?

Вариант с иномирянами, разумеется, отпадает.

— Желание послужить России и матушке императрице, Анне Иоанновне, — завернул я, памятую слова Карла.

Фалалеев поморщился. Как следователи, он без сомнения был циничен и смотрел на показания подозреваемых с большим скепсисом.

— А кто выступил твоим другом и сопровожатым?

— Мой кузен Карл фон Браун, родом из Курляндии.

Правда, только правда и ничего, кроме правды. Первый раунд я продержался. Было бы глупым засыпаться на начальной стадии.

— Проверим, не говоришь ли ты неправду и не был ли в руках заплечных дел мастера, — задумчиво произнес Фалалеев. — Сымай рубаху.

Я разделся до пояса. Палач смочил руку и провел по голой спине.

— В палаческих руках не был. Нет ничего, — констатировал он.

— Не единого рубца? — расстроено спросил Фалалеев.

— Вообще следов кнута нет. Спина чистая.

Я обрадовался, что Дитрих был законопослушным гражданином, иначе неизвестно как бы повернулся допрос.

— Государево дело за ним такое, — чиновник продиктовал список обвинений, затем вернулся ко мне:

— Скажи, зачем учинил злодейство на дороге, убив капрала Преображенского полка Звонарского, лакеев его Жукова и Зорина, а иже с ними поручика полка Измайловского Месснера?

— Признаю себя виновным в смерти Звонарского и одного из лакеев, не знаю фамилии. Хочу заметить, что я вынужден был взять на душу грех, ибо застал этих людей за разбоем, учиненным над поручиком. В смерти Месснера моей вины нет. Его предательски застрелил кто-то, оставшийся неизвестным.

— Как смеешь ты, душегубец, клеветать на мужей достойных? — взвился Фалалеев.

— В моих словах неправды нет. Я говорю только то, что видел собственными глазами. Спросите Карла фон Брауна. Он подтвердит.

— У тебя еще будет возможность стать с ним с очей на очи, — заявил чиновник, намекая на очную ставку.

— Прекрасно. Тогда обратите внимание на рану поручика — его застрелили со стороны спины, в то время, как я держал его на руках. Более того, при мне и оружия-то огнестрельного не было. Уверен, в показаниях свидетелей это отражено.

Фалалеев сверился с записями и наморщил нос. Судя по его недовольной роже, я был прав, с этим не поспоришь. Но деньги Огольцова отрабатывать надо.

— Запиши в протокол, что подозреваемый во всем запирался как замерзлый злодей. Приступаем к розыску.

Палач лязгнул огромными клещами. До меня дошло, что под «розыском» понимается не что иное, как пытка. Сердце бешено заколотилось, по хребту прокатились капли холодного пота. Вот он — момент истины.

Писец удивлено посмотрел на чиновника и растерянно пробормотал:

— К розыску, Петр Васильевич? Так на то ведь дозволение Андрея Ивановича быть должно… Как без него-то…

— С Андреем Ивановичем я завсегда договорюсь, — спокойно произнес чиновник. — Давай-ка, Архип, на дыбу подвесь энтого. Пущай на себя пеняет. Виска, она правду покажет.

Надеюсь, услышав эти слова, я не побледнел как мел.

Меня подтолкнули к дыбе, завернули руки за спину. Палач накинул на них петлю, другой конец перекинул через крюк в потолке и резко потянул. Ноги оторвались от земли. В плечах что-то хрустнуло, от напряжения глаза едва не полезли из орбит, я ощутил страшную боль в выворачивающихся суставах и дико заорал. Так плохо мне еще никогда не было.