Йозеф Секера - Чешская рапсодия

• Название: Чешская рапсодия
• Автор: Йозеф Секера
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1972

О гражданской войне у нас написано немало книг, но книга Йозефа Секеры, одного из старейших писателей Чехословакии — он родился в 1897 году, — вызывает особый интерес. Знаменателен сам по себе факт, что о гражданской войне в России пишет иностранный писатель, пишет взволнованно, глубоко, как бы изнутри передавая атмосферу событий полувековой давности. «Чешская рапсодия»… Это книга о простых чехах и словаках, на которых надели австрийские шинели и погнали на смерть за чуждые им интересы. Это книга о тех чехах и словаках, которые не желали выполнять направленные против своих же братьев славян приказы и группами сдавались в русский плен. Это книга о тех из них, кто не принял участия в контрреволюционном мятеже так называемого Чехословацкого корпуса, а добровольно вступил в ряды Красной Армии, чтобы вместе с ней сражаться против белогвардейцев и интервентов. Книга эта в конце концов о самом главном — об интернационализме, о классовой солидарности, о братстве по оружию чехословацкого народа с революционными народами России.

---

Андрей Николаевич потребовал ужин к себе в комнату — ему нужно еще поработать. После ужина к чаю пригласил Марфу и Бартака и стал подробно рассказывать о своей свадьбе, перечисляя гостей, и кто какое занимает положение, и кто каким владеет имуществом. Разглагольствуя, Артынюк искоса поглядывал на экономку. Она сидела рядом с Войтехом вежливая, внимательная, временами легонько касаясь локтем его руки. Андрей Николаевич разгорячился, повествуя о том, сколько всего было съедено на его свадьбе, как потоком лилась водка, сколько осталось невыпитого вина и даже как его невеста и другие молодые дамы облегчались в кадушке с олеандрами и фикусами, — вот что творилось. Гуляли три дня и три ночи, словно молодые и впрямь были молоды, некогда было даже обновить супружеское ложе, вздремнуть возле женушки… Марфа и Войтех весело смеялись.

— О, это плохо, очень плохо, — хохотал Бартак. — Госпожа не имела претензий?

Артынюк принял эти слова как невинное подтрунивание. Это можно — кадет, правда, вполовину моложе меня, но все-таки уже мужчина и ровня мне.

— Ничего, братец, я тебя тоже так женю, — серьезно проговорил Артынюк. — Я тебе обещал и обещание свое выполню. Ника Александровна годится тебе, как никто, вот я тебя с ней и окручу. Она мне теперь племянницей приходится, и я должен позаботиться о ее счастье. Во время моей свадьбы мы пили в честь ее двадцатилетия. Она тебя, милый, золотом осыплет. Нужен ей молодец, который бы в хозяйстве разумел. Три имения перейдут к ней, пять тысяч гектаров земли и тысяча гектаров леса. Без малого столько, сколько у меня. Не морщи нос, голубчик, за такую женушку денно и нощно должен ты бога благодарить. Один из гостей подошел к ней, когда она стояла, согнувшись над олеандром, да и обнял слегка за талию. Так она такую ему пощечину влепила! Эх, и смеялись же мы! Такую не перегнешь в сарае, как здешних!

— Не мечтайте за меня, Андрей Николаевич, — засмеялся Бартак. — Такая, конечно, метит повыше, ей по крайней мере дворянин нужен. А то как же ей на люди показаться со мной, «австрияком»? Выбросьте это из головы!

От Артьнюка не ускользнуло, что Марфа невольно покраснела, а глаза ее вспыхнули. Он почувствовал удовлетворение: угодил гордячке не в бровь, а в глаз! А он и впрямь готов был на ней жениться — у его киевской вдовы избыток сала гасит любовный пыл; правда, он теперь богат, а Марфу пришлось бы брать голую. Андрей Николаевич развел руками и вскричал:

— Что вы, Войтех Францевич, она хочет здорового молодого парня из мещан. Рассказывал я ей о вас, показал ей фотографию, на которой мы с вами сняты, а она и говорит: «Приводите его, Андрей Николаевич, погляжу-ка я на него. Может, я и влюблюсь». Слышите, голубок, она прямодушна, не жеманится, как некоторые глупые казачки. Поверьте, стоит вам ей немного понравиться, и ваше дело в шляпе. Не верите? Мой дорогой, нынешняя русская молодежь нашего круга думает, не знаю почему, что не доживет до старости. Вот и торопится насладиться чем можно. Марфа Никифоровна, скажите вы, — обратился он к экономке, — разве плохой совет даю я нашему кадету? Дурак будет, если не захочет подороже продать свою молодость.

Гневно прищуренными глазами смотрела Марфа на Артынюка и видела его насквозь. Все это он рассказывает ей назло, перед ней бахвалится, черт его подери! Взгляд ее скользнул по загорелому веселому лицу кадета. Милый, потешается над начальником! Люблю тебя до смерти, Войта! Гнев ее растаял, и она с напускной серьезностью ответила:

— Да уж глупо сделает, если продешевит. Только на вашем месте я бы его не сватала. Он умнее, чем вы думаете. Станет он ждать ваших советов, как же!

— А я его женю! — твердо проговорил Артынюк. — Женю — и баста!

Бартак, смеясь, стал прощаться. В дверях он задержался, напомнил начальнику о письме и бумаге.

— Чайник вам оставить? — спросила экономка, строго глядя на Артынюка.

Лесничий кивнул и поднялся. Он прошел мимо Марфы, как мимо пустого места, и вышел во двор. Небо искрилось звездами, а бледная луна, освещая дом и все вокруг, положила глубокие тени, особенно густые под высокой грушей возле кухни военнопленных.

Гм, не заглянуть ли на минутку к Шуре? Только дорогу перейти… В ее окне горит огонек. Триста рублей дам бесстыднице… Он стоял по щиколотку в свежевыпавшем снегу и смотрел, как собака экономки рыла снег черным носом, будто хотела остудить морду. Артынюк бросил еще раз взгляд туда, где за девятью хатами стояла изба учительницы Шуры, но махнул рукой, пробурчал что-то вроде «молодожен, а о чем думает» и вернулся в свою комнату. Из дорожного саквояжа вынул бутылку водки. «Нет, с тобой я нынче спознаюсь, огненная моя», — пробормотал он, ловко откупоривая бутылку. Он пил и писал жене длинное письмо. Смеялся — пускай я слишком благоразумный в роли новобрачного, а нежные послания писать еще не разучился! «Думаю о тебе одной, дорогая, о тех днях, когда мы остались наконец с тобой наедине…» Долго писал он. Кончив, заткнул полупустую бутылку, сбросил одежду и повалился в постель.

Бледная луна сместилась к западу, звезды погасли в небе, и в той стороне, где Россия, где город Орел, горизонт начал светлеть. Мороз стоял трескучий, проникал в дом. Артынюк проснулся. Поплотнее закутался в одеяло, но зубы стучали от холода. Андрей Николаевич зажег свечку, налил водки, опрокинул залпом и снова лег. Какая тишина в доме… Время волка и собаки… Был бы он собакой, остудил бы морду в снегу и — заснул бы… Мартынюк ощутил голод. Была бы под боком женушка, нашла бы в буфете кусок индейки… Такой кусок дала ему на дорогу — так и таял во рту… А здесь… Он подумал. А Марфа-то на что нанята? Разбужу-ка ее, пусть даст хлеба с салом. Он вылез из постели и босой, со свечкой в руке, зашлепал в кухню. Дверь тихо скрипнула. Андрей Николаевич остановился, осветил кухню свечой. Постель Марфы за печью не разобрана. Недоуменно покачал головой, поскреб в затылке. Негромко позвал:

— Марфа!

Тишина как в склепе. Почесал в бороде. Кровь бросилась в голову.

— Марфа! — крикнул. Ни звука. Что это значит? Ушла на ночь в село? В село… шлюха! Может, кадет знает, подумал он и ввалился в комнату Войтеха. Когда пламя свечи перестало колебаться, Артынюк увидел, что рядом с крепко спящим Бартаком приподнялась, опершись голым локтем о подушку, Марфа. Розовая, молодая грудь выскользнула из выреза сорочки. Марфа спросонья удивленно глядела на Артынюка, как на призрак. Артынюка словно по голове стукнуло. Он все стоял на пороге, свеча в трясущейся руке замигала, едва не погасла. Горячий воск стекал ему на пальцы. Наконец он вышел, пробежал через кухню и заперся в своей комнате. Снова откупорил бутылку, залез в постель и, ничего не соображая, приложился прямо к горлышку. Опомнился лишь, когда опорожнил бутылку. Бросил ее на пол. Вот как! А мне отказала… Кадет, правда, молод, да ведь и я еще не гнилой сучок! Кочетов был не намного моложе. Артынюк грубо выругался, потом злобно засмеялся, словно захрюкал. Погоди, Марфутка, узнаешь, на что способен Андрей Артынюк. Попляшешь у меня до самой смерти, сука!

* * *

Село Максим проснулось в метельное утро… Снег шел мелкий, но сквозь густую завесу его было не пройти дальше сарая, в котором жили пленные. Марфа готовила завтрак для Артынюка и для Бартака, работала машинально, ломая голову над тем, в самом ли деле приходил под утро Артынюк к их постели или эта глупая история ей только померещилась? Да если и так — все равно хозяин когда-нибудь узнал бы, по крайней мере не нужно теперь ничего говорить. Марфа усмехнулась. Ей стыдиться нечего. Наталья вчера призналась, что догадалась о любви Марфы к молодому кадету-гусару и желает ей счастья. Возможно, со стороны кухарки это была только хитрость на острие любопытства, но Марфа не стала отрицать своего отношения к Бартаку: «Я будто снова родилась, Наталья! Подумай, теперь я не одинока. Он золотой человек».

— Держите его за крылья, хозяйка, для верности. Чехи это любят, а то еще улетит, — ответила Наталья.

Марфа не поняла. Наталья пояснила, что под крыльями она подразумевает мужское желание.

— Бесстыдница ты, Наталья! — воскликнула экономка и, озорно засмеявшись, обняла кухарку и поцеловала в круглое лицо.

Войтех Бартак пришел от пленных озабоченный.

— Дадут мне завтрак поплотней? Расстаемся почти на целую неделю. Если бы не надо мне было доставать документы для поездки в Москву, никто бы меня от тебя не оторвал. А старик мне невесту сватает, дурак, разве может нас что-нибудь разлучить? Одна смерть…

Марфа заглянула ему в глаза. На самом дне его черных зрачков увидела верность, любовь и доброту, ради которой она открыла ему свои объятия. Этого человека, Наталья, не нужно держать за крылья.

— Я приготовила тебе еду на всю неделю, все в дорожной сумке. На дне ее найдешь и денежки — мало, правда, всего около тысячи рублей, но ты возьми их, может, понадобятся. Не забывай только, это наши общие с тобой рублики.