Алексей Свирский - История моей жизни

• Название: История моей жизни
• Автор: Алексей Свирский
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

— А для чего это им нужно? — спрашиваю я.

— Неужели не понимаешь? Чудак… У Мойше-Бера — твоего дяди — есть сын Иоселе, твой ровесник… Вот они хотят, чтобы ты пошел вместо него.

— Ну и пусть… Мне все едино некуда деваться…

Больной слегка приподнимается и, тяжело дыша, говорит:

— Зря… с какой стати… Сейчас трудно, а потом легче станет… Быть солдатом штука не хитрая…

Сильный кашель мешает ему говорить.

Ядвига права — не только Свирекие, но и все свенцянсмие евреи взволнованы моим появлением. «Сын Вигдора крестился… Одним мешумедом стало больше…»

Говорят, возмущаются, проклинают, а я боюсь показаться на улице.

Ядвига подробно объясняет мне, где находится управление, куда я должен явиться.

Рано утром безлюдными переулками иду по направлению к городской ратуше.

Прихожу первым. Глухой сторож — старый инвалид — с лицом, покрытым сивой шерстью, не хочет меня впускать.

— Куда в такую рань привалил? — ворчит старик. — Присутствие открывается в полдень, а ты вон когда забрался…

Я прошу его позволить мне посидеть в приемной на широкой скамье вдоль стены, обещая быть тихим и не курить.

Сегодня нет дождя, нет ветра, а временами сквозь тучи проглядывает скупое осеннее солнце, На обширном дворе ратуши собираются новобранцы деревенские парни, одетые в новенькие свитки и тяжелые смазные сапоги. Попадаются и старухи в белых шерстяных платках и старики с носогрейками в зубах. Догадываюсь, что это отцы и матери, приехавшие из окрест лежащих деревень провожать и попрощаться с сыновьями. Понемногу начинают появляться местные рекруты-евреи в сопровождении многочисленной родни.

Приходит исправник. Сегодня он особенно строг. Его усы, поднятые к носу, и звякающие шпоры — сильное впечатление на свенцянских обывателей. В приемную входят: дядя Мойте-Бер с женой и старшим сыном, а немного поезди следуют мои тетки — Лее-Рохле и Мине-Тайбе. Опускаю глаза и делаю вид, что не замечаю их. Но зато родственники прекрасно меня видят и перебрасываются между собой оскорбительными для меня замечаниями.

Прибывают два офицера из виленокого гарнизона, военный врач и письмоводитель. Начальство во главе с исправником усаживается за длинный стол, покрытый зеленым сукном, и присутствие начинается. Быстро заполняется зал призывниками и родными.

— Прошу посторонних очистить зал, — объявляет исправник.

Письмоводитель подает ему список. В это время к столу, сняв шапку, подходит дядя Мойше-Бер.

— У меня есть вам сделать заявление, — начинает oн, обращаясь к исправнику. — Приехал сын моего брата Вигдора. Мы просим принять его.

— Где он? — не глядя на Мойше-Бера, спрашивает начальник.

Заявление дяди вызывает во мне сильное чувство озлобления.

Вскакиваю с места и подхожу к столу.

Вместе со мной подходят и остальные мои родственники.

— Мы вас очень просим принять его в солдаты, — говорит Мине-Тайбе и улыбкой стареющей кокетки старается задобрить начальство.

Офицеры, по-видимому, заинтересованы и остро вглядываются в меня.

— О тебе речь идет? — обращается ко мне исправник.

— Да.

— Почему они так стараются?

— Потому что я принял православие, — отвечаю я громко и четко.

Сидящие за столом многозначительно переглядываются между собой.

— Дай мне посемейный список Вигдора Свирского, — приказывает начальник письмоводителю.

Молча и внимательно изучают сидящие за столом сшитую тетрадь ветхих листов метрических, брачных и воинских свидетельств.

— Ты единственный сын? — спрашивает меня председатель, с явным любопытством оглядывая меня.

— Да, — коротко и твердо отвечаю я.

— Брешет вин, панове… — вырывается восклицание у Мойше-Бера.

Тетки злорадно хохочут.

— Хорошенький единственный, когда у него еще три брата! — выкрикивает Мине-Тайбе.

— Туточка он единственный… А в Креславке, где живет со второй женой Вигдор… — говорит вторая тетка, но исправник не дает ей кончить.

— Нам нет дела до Креславки. — Здесь, — ударяя рукой по списку, продолжает исправник, — ясно указывается, что у Вигдора один только сын…

— Но теперичка он уже не сын, — вставляет МойшеБер.

— Почему? — задает вопрос один из офицеров.

В приемном зале, — переполненном народам, происходит движение. Евреи начиняют шуметь. До моего слуха доносятся отрывки фраз и проклятья.

— Как только бог терпит…

— Эти мешумеды — один позор для нашего народа…

— Нет, вы только посмотрите, какие у него бесстыдные глаза, чтобы его холера задавила…

— Уж лучше родить жабу…

— Тише… Прошу очистить зал! — грозно, восклицает начальник. Перед моими глазами вертятся огненные круги. Начинаю плохо соображать. Злые глаза впиваются в меня, и я сознаю лишь одно: очутись я один среди этих родственников, они бы меня растерзали.

Письмоводитель, низко склонив над бумагой безволосый череп, старательно и быстро вписывает что-то в большую разлинованную книгу. А когда он кончает, книга переходит к председательствующему. Исправник читает: «Сын Вигдора Свирского Шимн Довид, а по святому крещению — Алексей, как единственный сын освобождается от призыва и зачисляется в ополченцы первого разряда».

Решение воинского присутствия выталкивает евреев из ратуши.

Спустя немного мне выдают свидетельство, и я ухожу.

7. По новым тропам

В холодный бессолнечный день ухожу из Свенцян.

Уношу тяжелое чувство обиды, тоски и ненависти… Никогда не увидят меня здесь.

Широким шагом подвигаюсь по лесной тропе, идущей вдоль шоссейной дороги. Иду по опавшим листьям, охваченным утренним заморозком. Под ногами с хрустом разбиваются вдребезги тонкие пленки вчерашних луж. На спине ощущаю дорожную сумку, набитую хлебом, солью, махоркой, спичками и несколькими круто сваренными яйцами. Все это — заботы бедной, никому неведомой Ядвиги. Сейчас думаю о ней и удивляюсь, ее необычайной доброте. А ведь она мне не сестра и не тетя…

Прихожу на станцию «Новые Свенцяны». Вижу впереди кирпичное здание вокзала, пустынное полотно дорога, холодный блеск рельсовых нитей и далекий синий полукруг соснового бора.

У меня еще нет твердого плана, но, помня, наставление моего первого спутника Государева, стараюсь придумать цель предстоящего мне пути.

Пойду, решаю я, в Вильну, а там узнаю, как добраться до границы, и махну в Пруссию. На что мне Россия?

Здесь и без меня обойдутся. Только подумал, а мечта уже вьет гнездо в моем сознании, и предо мной открывается новый мир.

Замечаю на запасном пути длинный состав товарных вагонов.

Издали мне кажется, люди что-то ищут на обширной площади, лежащей между полотном дороги и синей стеной леса. Прибавляю шагу и, хорошо обогретый ходьбою, приближаюсь к товарному поезду и тут только вижу: он весь заполнен рабочим людом. Подхожу вплотную к вагонам. В них сотни людей в тряпье и в густо облепленных грязью сапогах, лаптях и опорках. При виде людей одиночество, всегда пугающее меня, спадает с плеч моих.

Еще немного — я уже в человеческой гуще. Узнаю, что весь этот люд собран в ближайших городах и селах, направляется в город Ковно. Там строится огромная крепость и нужны рабочие руки.

Спрашиваю молодого парня с круглым сероглазым лицом, на нем ветхий, заплатанный пиджачишко:

— Кто же вас на работу нанимает?

— Есть такой у нас вербовщик… Не без того… Василь Михалыч звать… Да вот он сам и есть…

К нам, в сопровождении нескольких оборванцев, подходит среднего роста человек в темно-синем кафтане из добротного сукна и в русских сапогах бутылками. Широкая русая борода, мягкий картуз с большим козырьком делают его похожим не то на торговца из Замоскворечья, не те на подрядчика.

Подошедший внимательно и зорко оглядывает меня и опрашивает:

— Куда путь держишь, паренек?

— Хочу к вам в артель вступить, — отвечаю я неожиданно для самого себя.

— А ты к какому делу приспособлен?

— Ко всякому, ежели показать… Могу и по слесарной части… — не совсем уж уверенно говорю я.

К нам подходит еще несколько человек, и разговор становится общим.

Поезд будет здесь стоять два или три часа. На станции нет кипятка, и у некоторых является мысль развести костры и согреть воду.

На обширной поляне вспыхивает несколько костров. В вагонах никого не остается. Все идут на огоньки — согреться и хлебнуть горячего. Поле принимает вид лагеря.

Присматриваюсь и прислушиваюсь к окружающим и начинаю понимать, что нахожусь среди людей, выброшенных из жизни.

Безземельные крестьяне, городская босовня, вконец спившиеся мастеровые и фабрично-заводские рабочие, доведенные до отчаяния длительной безработицей, — вот кто откликается на призыв Василь Михалыча.