Роберт Аганесов - Байкальской тропой

• Название: Байкальской тропой
• Автор: Роберт Аганесов
• Издательство: Мысль
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1971

В течение многих месяцев путешествовал автор этой книги вдоль западного побережья Байкала, пропирался зимой сквозь пургу по льду озера, шел сквозь прибрежную тайгу, встречался с охотниками и рыбаками, жил и работая вместе с ними. О природе и людях Прибайкалья он рассказывает в своей книге

---

Федор Боныч, старый бурят из поселка Голоустное, который уже больше месяца здесь рыбачит и считается хозяином зимовья, терпеливо обучает меня премудростям зимней рыбалки. Прежде всего, он велел убрать с глаз долой все крючки, которые я приобрел в иркутских магазинах. Поначалу мне стало обидно за свою неосмотрительность, но потом выяснилось, что старик вообще не признавал никаких фабричных крючков и выделывал свои — из обычной швейной иглы. Раскалив иглу докрасна, он осторожно сгибал одну ее треть градусов под сорок пять и затачивал острие так, что оно липло к ногтю. И надо сказать, что старику почти всегда сопутствовала удача: в хороший день он добывал штук по восемьдесят хариусов, каждый весом не менее трехсот граммов. В первые дни рыбалки у меня часто случались срывы, обрыв лесы, но потом, приглядевшись к резким подсечкам старика, я стал более удачливым. Хариус резко бросается на наживку и бьет се сильным рывком. Держишь короткую удочку, и в этот момент так и кажется, что кто-то невидимый дергает тебя за руку. Короткая подсечка — и со дна моря навстречу тебе несется извивающийся серебристый ком. Незабываемые мгновения! Но еще памятнее те, когда уж под собственным носом видишь извивающуюся рыбину — и вдруг хариус с силой ударяется о нижний край лунки и, сорвавшись с крючка, стрелой уносится в глубину моря! И ты не в силах сдержать горестный вопль! А Федор Боныч только оглянется и, улыбнувшись морщинами лица, сочувственно кивнет. Старик не любит разговоров у лунки и целый день сидит, как изваяние. Закутается в собачью доху, сгорбится, и лишь всплывают над ним синеватые облачка дыма. Выходим мы на лед, едва лишь край солнца покажется над морским горизонтом, и сидим, пока оно не свалится за горный хребет.

Ловится в основном хариус, и редкий случай, когда хватит наживку омуль, и еще реже — сиг; затаенная мечта любителя подледной рыбалки — подловить сижка весом килограммов на пять! Но, увы: судя по разговорам рыбаков, десятилетиями промышляющих на Байкале, эта мечта с каждым годом становится все призрачнее и неосуществимее, особенно здесь, в южной части моря, где по берегам больше и промышленных объектов, и населенных пунктов. Называют разные причины исчезновения рыбы. Одни клянут все увеличивающееся число лодочных моторов на озере, другие — неправильную систему лова, когда случается, что для выполнения плана сетями с маленькой ячеей вылавливается и молодняк. Но больше всего достается автобазам, расположенным в районе Слюдянки и Култука, на берегах небольших рек, которые несут свои мазутные и промасленные воды в Байкал.

— Может, оно и так, — соглашался с последним доводом Федор Боныч. — А только будь моя воля, я бы вообще запретил на Байкале ходить с мотором. Для пассажиров пароход ходит — и ладно! Колхозным рыбакам только для лова разрешил бы, а так — только под парусом и в греби! Пусть на других местах буравят мотором, а на Байкале парус и греби! Раньше и ловили больше, и рыба всегда в сетях, а нынче кругом запреты, а рыбы нет! Где тому причина?

Когда мы рыбачили вместе с ним, я заметил, что старик почти совсем не оставлял себе рыбы на посол, как это делали другие. Большую часть он раздавал гостям, а сам любил ее только свежемороженой — расколотку, как называют здесь этот деликатес. Замороженную рыбу отбивают по хребту обухом топора так, чтобы мясо внутри отошло от костей. Потом нежные куски мяса солят, перчат, посыпают кружками лука, и не успеваешь заметить, как розоватые куски, оплывая соком, тают во рту!

Конец марта и начало апреля — самое добычливое время для лова. Ледяной покров в южной части моря становится ломким, крошится, и все еще появляются в самых неожиданных местах трещины и разводья. Через две-три недели по нему будет опасно передвигаться, и иркутское ГАИ обычно выставляет патруль неподалеку от верховья Ангары, задерживая идущие машины. Но попробуй удержать настоящих любителей подледной рыбалки, которые спешат из Иркутска, Улан-Удэ, Ангарска, Черемхово и других городов и поселков, расположенных порой за сотни километров от Байкала! Спешат к заветным мыскам и заливам. Время не ждет: пошел на лов хариус! С рассвета и до полного разгара звезд недвижно чернеют над лунками сгорбленные фигуры. А долгими вечерами в зимовье, у пылающей печи, нескончаемые разговоры о прошлогодних рыбалках, охоте… Тут только успевай слушать!

Завтра я покидаю зимовье. Мой путь на север, к устью реки Бугульдейки. Вечером Федор Боныч долго рассказывал мне береговые приметы, по которым можно ориентироваться, находясь на льду моря. С его слов я отметил на своей карте местонахождение зимовьюшек, которые встретятся на моем пути до устья Бугульдейки и даже дальше. Старик наперечет знал все зимовья — и те, что на берегу моря, и что подальше, в тайге, у подножия Приморского хребта.

Приморский хребет тянется от поселка Листвянка почти до самого улуса Онгурен, где он обрывается, уступая место могучей цепи Байкальского хребта. Весь берег вдоль Приморского хребта изрезан бухточками, заливами, и здесь часто натыкаешься на укрытые от ветров зимовьюшки. Расположены они километрах в двадцати — тридцати друг от друга. В одних живут лесники, а другие (их значительно больше) оживают в сезон охоты и рыбалки. И самые интересные и неожиданные встречи случаются именно в таких зимовьюшках.

11 марта.

До свидания, мыс Большой Колокольный, залив рыбацкой удачи и гостеприимная зимовьюшка Федора Боныча! Раньше, чем взошло солнце, я выбрался из залива и взял курс на северо-восток. Чтобы не огибать многочисленные мыски и не барахтаться с санями в торосах, пришлось уйти километров на шесть в открытое море. Но чем дальше я уходил от скалистого берега, тем все больше чувствовал себя каким-то беспомощным и покорным угрюмому морю. Эта тревожная настороженность постепенно исчезает, когда перестаешь коситься на берег и, напрочь забыв о нем, видишь перед собой лишь покойный простор. С непривычки на льду теряешь ориентацию. Строения на берегу, при хорошей видимости, различишь километров за десять — пятнадцать, но, прежде чем доберешься до них, невольно выписываешь по льду такие немыслимые кривые, что путь становится вдвое дольше. Уже наученный опытом, я сразу засек по компасу азимут, ориентируясь на чернеющий силуэт мыса, за которым должно быть устье Бугульдейки. В зимовьюшке рыбаки уверяли меня, что от Колокольного до Бугульдейки наберется едва ли километров тридцать с гаком. Ноги мои свидетели, что этот рыбацкий гак равнялся двенадцати километрам!

Я вышел в путь с таким расчетом, чтобы пройти все расстояние за световой день. В белесом мартовском небе не было ни облачка. Чем выше поднималось солнце, тем яростнее багровел снег на вершинах гольцов. Просветлялись теснины распадков, и просторнее становилась береговая тайга. Идти было легко. Попутный ласковый ветерок удобно подталкивал в спину. Рюкзак на санях основательно разбух от щедрой руки лесника Федора Боныча, натолкавшей в него сверх меры свежеиспеченного хлеба и здоровенных кусков вареного мяса. Связка мороженой рыбы, мой недельный улов, — около сотни отборных хариусов. Поверх рюкзака приторочена вязанка смолистых дров — на случай вынужденного ночлега на льду. Хватит страдать, научены горьким опытом! Рядом, опустив долу хвост и морду, бредет мой верный пес, покорно налегая на упряжь. И подгонять мне его не приходится: Айвор честно отрабатывает свой корм!

Прибрежная тайга

Мой лохматый спутник быстро привык к кочевой жизни и ни разу не пытался удрать от меня, хотя на второй день нашего знакомства был освобожден от привязи. За это время я определил, что Айвор по своей натуре самый настоящий флегматик и к тому же отчаянный лежебока. Как я ни старался, так и не смог пробудить в нем ни малейшей искорки охотничьей страсти. Ружейных выстрелов он действительно органически не переносил. Только я возьму в руки ружье и кликну его за собой в тайгу, как он понуро опускает хвост, расслабляет уши и с кислой, обиженной мордой плетется где-то далеко за спиной. Но вопреки характеристике, данной ему во дворе Слюдянской геологической экспедиции, храбрости Айвору было не занимать. Когда мы входили в залив за мысом Колокольный, две рослые, чистокровные лайки лесника, захлебываясь от ярости, бросились в атаку. Бежавший впереди меня Айвор присел, шерсть на загривке вздыбилась, он пригнул голову и, обнажив клыки, так рявкнул утробным басом, что оба пса с разлета притормозили и, скосив морды, невинно закрутили хвостами, словно всего лишь приглашали к знакомству. Но Айвор глянул на меня и спокойно потрусил к избушке. И в остальные дни он гнал прочь от себя этих псов, предпочитая философское одиночество под пригретой завалинкой избы.

Как-то мне довелось услышать, что в некоторых деревнях Прибайкалья на собаках иногда подвозят воду, дрова, рыбаки везут по льду свое снаряжение или даже сами катят в санях, запряженных парой собак. Как бы это постараться и загнать Айвора в упряжь! Но все попытки осуществить замысел оказались выше моих сил. Ни уговоры, сдобренные щедрыми кусками мяса и рыбы, ни грозные пощелкивания кнутом на него не действовали. Запутавшись в самодельной упряжи, Айвор угрюмо ложился на лед, с тоской поглядывал на меня, и при этом его большие глаза словно говорили: «Оставил бы ты меня в покое, а?»