Владимир Успенский - Зоя Космодемьянская

• Название: Зоя Космодемьянская
• Автор: Владимир Успенский
• Издательство: Мол. гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-235-01087- 6

Книга рассказывает о короткой, но яркой жизни юной партизанки разведчицы отряда молодых добровольцев, действовавшего в Подмосковье в самые трудные дни Великой Отечественной войны — Зои Космодемьянской, шагнувшей со школьной парты на фронт, о ее боевых друзьях, о брате Александре, об их старших товарищах.

---

Летом 1930 года Космодемьянские приехали в Москву погостить у родственников. Пожили, нашли работу, решили остаться. Любовь Тимофеевна стала преподавать в начальной школе и поступила на заочное отделение педагогического института. Анатолию Петровичу нашлась должность в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Он тоже надеялся осуществить свою мечту, поступить в технический институт: усиленно готовился к этому.

Комнату Космодемьянским дали на Старом шоссе, — было такое в Москве. А поскольку это название еще не раз встретится в книге, скажем подробнее об этой уникальной улице. О «возрасте» свидетельствовало само название. Еще в петровские времена селились тут мастера-ремесленники, вывезенные из Амстердама (до сих пор сохранились Астрадамские проезды). Бывал тут и сам царь Петр (недавно были спилены последние липы, по преданию, посаженные им). До революции Петровской академией называлась нынешняя Тимирязевка, Петровской лесной дачей именовался массив Тимирязевского парка-заповедника. А единственной улицей, не только пролегавшей по краю леса, но и рассекавшей часть массива, как раз и было Старое шоссе, тянувшееся от опытных полей академии до шлагбаума на железной дороге Рижского направления — возле остановки Гражданская.

Сравнительно недалеко от центра Москвы (до стадиона «Динамо» рукой подать), среди крупных жилых районов — и вдруг эта тихая, мощенная булыжником улица, где и домов-то не видно среди деревьев. Впрочем, «дома» — слишком громко сказано, стояли там небольшие аккуратные дачки. В одной из них и поселились Космодемьянские. Теперь, естественно, все там застроено обычными зданиями, и обидно, что даже само название исчезло. Ныне это улица Вучетичя, который жил неподалеку. Как будто не появлялось новых улиц, требовавших наименования, достойных носить фамилию известного скульптора…

Привольно чувствовали себя на Старом шоссе Зоя и Шура. Движения тут почти никакого. Дети играли где хотелось, чаще всего возле водоразборной колонки или на слушке леса. Вместе со взрослыми, вместе с соседскими ребятишками Зоя и Шура Космодемьянские ходили в парк, каждый раз открывая для себя что-нибудь неожиданное. Вот могучие, в несколько обхватов дубы. Вот Олений пруд в низине. Вот березовая аллея, в которой даже ночью не темно: светятся белые стволы. А вот высоченные лиственницы, прямо как в Сибири. Под лиственницами, в траве-белоусе, полно маслят. Брат и сестра приносили целую корзинку!

Если когда-нибудь Зоя и была безоблачно счастлива, то именно там, на милом сердцу Старом шоссе. Конечно, в семье уже почти не было «настоящих вечеров», долгих задушевных разговоров, как в селе Шиткино, отец и мать были слишком заняты. Иногда, правда, читали вслух книги. Но редко. Зато семья обязательно проводила вместе все выходные и праздничные дни. Это было очень здорово! Шестого ноября они гуляли по пустынному осеннему парку, по влажной опавшей листве. Отец показал дом лесника Зеленова, в самой глуши, а потом еще ручеек — речку Жабинку, которая за пределами парка впадала или в Таракановку, что на Соколе, или прямо в Москву-реку, до которой, оказывается, было не очень далеко. Зое захотелось проследить, куда же впадает Жабинка, дойти до самого устья. Решили с отцом обязательно совершить такой исследовательский поход.

А на другой день, в праздник, отправились на Красную площадь. Тогда демонстрации не были строжайше организованы, как в послевоенные годы. Шли коллективы трудящихся, шли семьи и отдельные лица. Была самодеятельность, было искреннее веселье: оркестры, гармошки, пение, танцы и пляска. Зоя и Шура смотрели по сторонам, восхищались яркими плакатами, транспарантами, звездами, знаменами. Шура так бурно выражал свою радость, столько раз вскрикивал, восторгаясь, так рьяно подпевал демонстрантам, что совершенно охрип и шепотом спрашивал, а скоро ли площадь. Затихли дети, лишь когда впереди завиднелись мраморные стены ленинского Мавзолея. Выглянуло солнце, озарив площадь золотистым светом. Зоя, ступая на цыпочках, смотрела на руководителей партии и правительства, узнавала знакомые по портретам лица. Даже не верилось, что такие известные всем люди — и так близко! Улыбаются, приветственно вскинув руки. Это ведь ей машут и смотрят в ее сторону! И она замахала тоже, подпрыгивая, чтобы самой было виднее и чтобы ее видели с Мавзолея.

В школу Зоя и Шура, несмотря на разницу в возрасте, пошли вместе, даже в один класс. Конечно, Шура был еще маловат, всего шесть лет, но, во-первых, брат и сестра были настолько привязаны друг к другу, что просто не могли представить себя порознь, а во-вторых, Шуру не с кем было оставить дома, мама и папа на работе. Вот и оказался он самым младшим в своем классе. А Зоя, пожалуй, самой старшей — в сентябре 1931 года, первого ее учебного года, ей «стукнуло» восемь.

Забот сразу прибавилось много. Не столько о себе, сколько о Шуре. Ученье давалось ему трудновато. Нетерпеливый он, озорной. Лишь бы играть, а не домашние задания готовить. У Зои каждая буква, каждая цифра в тетрадке выведены старательно, а у брата все вкривь и вкось, на страницах — следы грязных пальцев. Зоя потребовала: прежде чем берешься за тетрадь или учебник, обязательно мой руки. Шура возмутился. «Еще чего! Отстань!» Но под строгим взглядом сестры быстро смирился.

Особенно много беспокойства доставлял он Зое в школе. Сидели они на одной парте. А учительницей в их классе была Любовь Тимофеевна. Зоя сразу поняла, какая разница между мамой дома и мамой — преподавательницей в школе. Здесь нет ни сына, ни дочки, тридцать учеников в классе, все равны. На уроках Зоя обращалась к учительнице, как и другие девочки и мальчики, называла Любовью Тимофеевной. А озорной и лукавый Шура был себе на уме. Дождется, пока станет совсем тихо, лишь голос учительницы звучит в комнате, и вдруг скажет громко и капризно: «Мама! Мне сидеть надоело!» Нарочно, чтобы вызвать недоумение, суматоху, чтобы все смотрели на него: строгая учительница, и вдруг — мама?!

Зоя краснела, ей было стыдно за выходки брата, она старалась предупредить их, но голос Шуры раздавался всегда неожиданно: «Мама, мне скучно».

Кончилось тем, что Любовь Тимофеевна вынуждена была перевести своих детей в параллельный класс. Там Шура сначала притих, а потом начал проявлять себя в новом качестве — победителем на переменках. Крепок был богатырь. Дома он от колонки в квартиру, на второй этаж, полные ведра таскал. И в школе показывал силушку. В любой схватке выходил победителем. Над всеми одноклассниками брал верх, а подчинялся лишь своей худенькой хрупкой сестре. И, наверно, нет ничего удивительного, что Зоя скоро начала пользоваться в классе большим авторитетом. Надо ведь еще учитывать и то, что она была постарше многих и что характер у нее был решительный, твердый.

Кто-то из мальчишек разбил оконное стекло. Ну, бывает. Не очень уж тяжелый проступок. Признайся, извинись, и ладно. А на этот раз никто не хотел признаваться. Зоя возмутилась: есть, оказывается, такие бесчестные! Перед началом урока встала на учительский стул, все собрались вокруг нее. Пристальным взглядом обвела лица:

— Говори, кто разбил? Не подводи других!.. Молчишь? Все равно по глазам узнаю сейчас!

Такое убеждение звучало в ее голосе, так подействовала ее уверенность, что один из мальчишек, толстощекий забияка, опустил голову и произнес со вздохом:

— Это я.

И все поняли, все запомнили: от Зои ничего не скроешь. Так ее бабушка в деревне поступала, узнавая провинившихся детей по выражению лиц.

Зоя не только приструнивала, поругивала Шуру, но и гордилась им, особенно его умением рисовать. Картинки у него получались четкие, выразительные, передающие напряжение. Чаще всего напряжение боя, потому что Шура изображал главным образом атаки: скачущих кавалеристов, пехотинцев с ружьями наперевес, взрывы снарядов и бомб. Такое было тогда время, между одной большой войной и в предчувствии другой: почти все мальчишки хотели стать танкистами, летчиками, моряками или смелыми всадниками.

Как-то само собой получилось, что по утрам первой просыпалась всегда Зоя, опасаясь опоздать в школу. За ней, потягиваясь, отгоняя остатки сна, вставала мама и тут же начинала «раскачивать» Шуру. Тот только с боку на бок переворачивался. А отца не трогали: вечером он долго засиживался у керосиновой лампы, зато утром отправлялся на работу позже всех.

Позавтракав, втроем выходили из дома. Осенью и зимой еще затемно. До школы было далеко, Любовь Тимофеевна считала, что не меньше трех километров. И ни трамвая, ни автобуса по пути. Лишь изредка подвозил их в кабине грузовика знакомый шофер.

Была еще и другая дорога, не по окраине парка, а прямо через лес, но зимой ее заносило снегом. К тому же ходить по ней в темноте опасались не только женщины, но и мужчины: неподалеку от шоссе было глухое место, которое жители называли «волчьими ямами». В петровские времена там стоял какой-то заводик, вероятно, кирпичный. Земля была изрыта. Там почему-то особенно густо, непролазно рос кустарник, а высоко над головами смыкались кронами старые сосны. Даже в солнечные дни было сумрачно. Там прятали навороженное добро шпана и кочующие цыгане, там находили пристанище уголовники. Слухи, может, были преувеличены, но лучше уж крюка дать, чем идти мимо в темное время. Тем более что и на проезде, по которому ходила Любовь Тимофеевна, было так же хорошо и красиво, как и в самом парке. С одной стороны лес, а с другой — редкие домики.