Татьяна Туринская - Сволочь ты, Дронов!

• Название: Сволочь ты, Дронов!
• Автор: Татьяна Туринская
• Жанр: Современные любовные романы

Повесть напечатана в литературном журнале Атланты "На любителя", № 28, 2007 г.

---

Дронову Алька ничего не говорила, но сама практически постоянно думала о том, что разбивает чужую семью. И едва ли не каждый день давала себе слово, что вот завтра, или лучше с понедельника, непременно начнет новую жизнь, что вычеркнет из нее Дронова, что вернет его семье. Умом понимала, что именно так и нужно поступить. А вот сердце категорически отказывалось его отпускать. Потому что если Алька потеряет Дронова, вся ее жизнь превратится в один бесконечный вакуум, высасывающий из сердца, из мозга, из души жизненные силы.

И вот на этом этапе появился эгоизм. 'Мой, никому не отдам!' Ну почему, почему она должна отдавать единственного родного человека на свете?! Только потому, что в его паспорте стоит малюсенький штампик, который никто и не видит, пока не ткнется носом в графу 'Семейное положение'? А что же делать Альке, у которой такого штампика нет, но вся ее жизнь — это он, Дронов?! 'Мой, мой, никому не отдам!!!'

А совесть противненько так завывала: 'У него жена, у него дети. Ты разбиваешь чужую семью. На чужом несчастье счастья не построишь'.

И тогда Алька стала культивировать в себе ненависть к Дронову. Кто сказал, что она его любит?! За что ей его любить?!! За то, что практически изнасиловал невинную девчонку? За то, что отобрал у нее весь мир, заменив собою? Ведь что она в жизни-то видела, что? Одного только Дронова! А вдруг она разминулась со своим счастьем именно из-за того, что в нужный момент не оказалась там, где ее ожидала судьба, а кувыркалась в постели с Дроновым? Да и вообще, разве можно доверять человеку, предавшему жену и собственных детей?! Пусть даже и предал он их ради тебя самой — все равно предатель!

Намеренно старалась держаться с Дроновым независимо и даже грубо. Сердце плакало, а Алька убеждала себя: 'Все правильно, так ему и надо, предателю! Вот и пусть убирается к жене и детям, пусть, мне он не нужен, я сама со всем справлюсь, у меня есть мой голос, мое пение, мое призвание!' Дронов обижался, замыкался в себе, и Алька уже корила себя: 'Зачем же я так-то? Ведь он хороший, он только мой!', и снова ластилась, как в их лучшие времена. Единственное, чего Алька себе никогда не позволяла — это выяснять отношения. Вот этого он от нее никогда не дождется! Потому что если Алька начнет его упрекать в том, что тот совсем забросил семью, в том, что у него есть дети, Дронов наверняка решит, что она исподтишка намекает ему на необходимость развестись с Валентиной и жениться на Альке. Еще чего! Альке казалось в то время самым страшным, что может произойти с женщиной, именно то, что мужчина подумает, будто она хочет женить его на себе. И самой себе твердила: 'Я не хочу замуж за Дронова, я не выйду за него, даже если он будет меня умолять!'

И когда Загоруйко предложил ей перебраться в Москву, Алька немедленно согласилась. Во-первых, она действительно хотела петь. Не в ресторане — сама она ресторанный период воспринимала, как временную необходимость, как неизбежное зло, через которое лежит ее путь наверх, на настоящую сцену, к Олимпу, к славе. А во-вторых…

Во-вторых, с радостью ухватилась за это предложение, потому что понимала — сама, без какого-то давления со стороны, не сможет бросить Дронова, как бы ни угнетали ее угрызения совести. И преступная их связь будет длиться всю жизнь, потому что сами они с Дроновым не только не захотят расстаться, но даже и не смогут отказаться друг от друга, как завзятые наркоманы, по уши утонувшие друг в друге. И Алька уже всерьез опасалась, как бы Дронову не пришло в голову оформить развод с Валентиной. Ведь до конца жизни не простила бы себе этого.

Алька навсегда запомнила их последний разговор. Они были у нее дома, в большой комнате. В спальне тихонечко, боясь помешать молодым, сидела Анастасия Григорьевна. Она всегда отсиживалась там, если Алька с Дроновым были дома. Дронова она давным-давно считала родным человеком. Собственно, роднее его у нее была только дочь.

— Аля, подумай хорошенько, — в очередной раз пытался образумить ее Дронов. — Ты едешь практически в никуда, в случае чего тебе некому будет помочь. Это же афера чистой воды, как же ты не понимаешь?

— Ну почему же афера? — искренне недоумевала Алька. — Ты же сам пригласил этого Загоруйко, так в чем проблема, Дронов? Признайся, ты вовсе не опасаешься за мою судьбу, ты просто не хочешь расставаться с привычкой.

— Какие привычки, Аля?! Я не хочу расставаться с тобой, а не с привычками!

— А я и есть твоя главная, самая вредная привычка, — парировала Алька.

— Это точно, вредная.

Дронов сидел на диване, обхватив голову руками и опершись локтями о колени: ни дать ни взять — Роденовский Мыслитель. Больше всего на свете в эту минуту Альке хотелось прыгнуть к нему на колени, прижаться, уткнуться носом в самую родную на свете грудь и разреветься, как маленькой. Но нет, нет, нельзя рассупониваться. Она ведь давно все решила. Не этого ли случая она ждала, чтобы исправить ошибку, допущенную три с лишним года назад? Она не имеет права на него, Дронов — чужой муж и отец, Алька просто обязана вернуть его семье. Но кто бы знал, как больно его отпускать!!!

— Аленька, потерпи еще пару лет, — попросил Дронов. — Ты очень многого не знаешь, очень многого. Когда-то я поступил не по-мужски, смалодушничал, но мне так стыдно в этом признаться. Я не могу рассказать тебе всего — ты меня просто возненавидишь. Я только прошу тебя — пожалуйста, подожди еще пару лет. Мы вместе поедем в Москву и тогда я сам, лично помогу тебе. Я смогу, я сумею…

— Возненавижу? — ухватилась за предлог Алька.

О, как вовремя Дронов употребил это слово! Ведь еще мгновение — и она бы не выдержала, в очередной раз забыла свои собственные клятвы и обещания себе самой разорвать порочный круг. И тогда уже никто и ничто не смогло бы разлучить их до конца жизни. И она так и прожила бы до конца дней безвестной любовницей Дронова.

— Возненавижу? — повторила она гневно. — Ты так и не понял, что я уже давно тебя ненавижу?! Ты сволочь, Дронов, ты такая сволочь! Ты мне всю жизнь исковеркал! Влез в душу, пользуясь моей беззащитностью, сыграл на чувствах бедной девчонки, не знающей, что такое отец. Да я ведь всю жизнь об отце мечтала! Ты думаешь, я тебя как мужика любила когда-нибудь?! Ни фига! Я считала тебя отцом, только отцом! Ты не представляешь, что это такое — отец — для безотцовщины! Я готова была на все, только бы не остаться снова без отца, понимаешь? Знала: если я не дам тебе того, за чем ты пришел первый раз — ты уйдешь и не вернешься, останешься минутным воспоминанием. Ты думаешь, мне доставляет хоть какое-то удовольствие кувыркаться с тобой в постели?! Нет, дорогой, это — моя тебе плата за отцовство! А ты, ты… Ты так ничего и не понял! Ты украл у меня детство, юность. У меня же не было молодости, Дронов! У меня же из-за тебя не было ни одного свидания, ни одного поклонника! Мне только девятнадцать лет, а я чувствую себя старухой рядом с тобой! Я ненавижу тебя, Дронов, если бы ты только знал, как я тебя ненавижу! Ты — не отец, ты — не муж. Ты — дешевый суррогат, смесь, ни то, ни сё, как кофе со сливками в брикетиках: ни кофе, ни сливки, просто сладкая бурда!

Алька выкрикивала страшные слова с такой ненавистью, что, пожалуй, сам Станиславский зааплодировал бы. Наверное, она не только певица, но еще и весьма талантливая актриса. И никто никогда не узнает, что в это мгновение ей больше всего на свете хотелось крикнуть:

— Дронов, миленький, не слушай меня, ты же знаешь — это полная чушь, я придумала это только что, из ложной скромности, из ложной порядочности, чтобы не забирать тебя у твоих детей. Потому что я знаю, каково это — расти без отца. Если бы ты только мог заглянуть ко мне в душу, Дронов — ты бы понял, как сильно я тебя люблю. Дронов, миленький, я безумно тебя люблю, не отпускай, не отпускай меня, Дронов!

Но вместо этого с перекошенным от ложной ненависти лицом кричала:

— Я ненавижу тебя, Дронов! Ты украл у меня молодость! Ты сволочь, Дронов, ты такая сволочь!!!

Если бы только Дронов притянул ее к себе, если бы требовательно заглянул в глаза — Алька бы не выдержала, расплакалась, и он тут же все понял бы. Но Дронов встал, спросил дернувшимися вдруг губами:

— Бурда, говоришь? В брикетиках?!

И, не дожидаясь ответа, хлопнул дверью так, что с потолка тесной прихожей посыпалась штукатурка.

… Сколько лет с тех пор прошло? Алька на мгновение задумалась. Девять? Нет, десять. Десять лет. Десять лет без Дронова. Десять лет, как самому любимому человеку во всей вселенной Алька отвела место в своем прошлом.

Поначалу Москва была к Альке неласкова. Жить пришлось у Загоруйко в роли Золушки. Впрочем, к стиркам-уборкам Альке было не привыкать — с малолетства дом был на ней. Здесь, правда, она каждую минуточку чувствовала себя бедной приживалкой, а потому старалась лишний раз не попадать на глаза хозяину.

Загоруйко жил один в старом семиэтажном доме. Трехкомнатная довольно скромно обставленная квартира была не особенно просторной, но Альке она казалась почти дворцом после их с матерью чуть ли не нищенской обстановки. В Алькино владение досталась самая маленькая комнатка. Та, что побольше, была хозяйской спальней с широкой кроватью под балдахином, довольно нелепым предметом роскоши в обычной, в общем-то, квартире. В третьей комнате, самой большой, или, как торжественно называл ее Загоруйко, зале, красовался, отсвечивая белым лаком, рояль — предмет несказанной гордости хозяина, на котором он, впрочем, совершенно не умел играть.