Мариэтта Шагинян - Путешествие по Советской Армении

• Название: Путешествие по Советской Армении
• Автор: Мариэтта Шагинян
• Издательство: Государственное Издательство Художественной Литературы
• Жанр: Публицистика
• Год: 1957

Первый свой очерк об Армении — «История одного канала» — М. Шагинян опубликовала в «Правде» 18 ноября 1922 года. В 1923 году ею была выпущена книга «Советская Армения» с приложением протоколов Первого сельскохозяйственного съезда, которые писательница вела собственноручно. В 1926 году в результате новой поездки в Армению и Азербайджан Шагинян создает еще ряд очерков («Зангезурская медь», «Нагорный Карабах», «Выстрел у Волчьих ворот», «Ночь в Джульфе» и другие), впоследствии собранных в одну книгу «Советское Закавказье».

Очерки М. Шагинян об Армении 20-х годов послужили своего рода этюдами для книги «Путешествие по Советской Армении», собравшей весь многолетний опыт поездок писательницы по различным районам Армении. Впервые отдельным изданием книга «Путешествие по Советской Армении» вышла в 1950 году в издательстве «Молодая гвардия». Удостоена Сталинской премии третьей степени за 1950 год.

---

Хорошо отдохнуть после напряженного труда! Хорошо чувствовать досуг, — долгую, нескончаемую праздничную ночь, после которой можно всласть выспаться. Гусан не жалеет песен, — кончает одну, начинает другую. Деликатно вытерев после жирной баранины седые расчесанные усы, музыканты опять берутся за свои инструменты: похожий на гитару, с очень длинным стволом, тар, издающий под косточкой нежный, воркующий, голубиный звук; кяманчу, род скрипки, по которой водят смычком, поставив ее прямо, с упором на колени, и встряхивая время от времени ее тельце с несоразмерно большим брюшком, и бубен, который держит обыкновенно певец, отбивая в него такт, поднимая его к самому уху, склоняя его, как щит, когда затягивается медленная, за душу берущая песня, или молниеносно работая им под быструю, рассыпчатую плясовую.

Звонкий женский голос завел песню, потом встала первая женщина, — и покуда за столом едят, в круг начинают выходить танцоры.

Армянка танцует не столько ногами, сколько руками, вытягивая их в длину, поднимая, отводя от себя в стороны, глядя вбок, на свои разведенные в стороны пальцы, на приподнятую, сжимающуюся, разворачивающуюся, плывущую в воздухе выразительную ладонь. Это кажется однообразным; но для того, кто видел много армянских народных танцев, пластика вытянутой руки с отставленным мизинцем, с перебором пальцев полна бесконечного, неповторимого разнообразия. Две тысячи лет этой пластике ручного танца. Две тысячи лет существует ее традиция именно здесь, в Сюни, в горах Зангезура.

Летописец рассказывает, что однажды Бакур, родоначальник сюникских князей, пригласил Трдата Багратуни «на вечерний стол».

«Трдат, разгоряченный вином, увидел женщину, чрезвычайно красивую, по имени Назеник, которая пела руками»[98].

Когда прекратили «петь руками» колхозницы, вышли вперед старики, вынули из-за пазух большие носовые платки, отряхнули их, готовясь к танцу. Изумителен этот танец возраста. Каждый из стариков две трети своей жизни прожил еще до советской власти, сложился в прошлом, сформировал в прошлом свой характер и привычки. Многое перевидал старый человек, еще больше перенес на своей спине, нажил защитную крестьянскую хитринку. И вот он выступает, крепко подвыпивший, развязанный своим возрастом от излишней скрытности: старый я человек, что с меня возьмешь! И танцует медленно, упиваясь бытием, танцует сам свою жизнь — вот она, в забавном подъеме ног, во взмахе платка, которым он, мужчина, играет в воздухе, как танцующая женщина кистью руки. Пусть в прошлом ему приходилось гнуть свою спину — не обойтись было без этого, — а сейчас все ж таки он хозяин, все ж таки он голова. И, слегка подтрунивая над самим собою, он старыми ногами затейливо выкручивает вензеля, хитро обходя заминки возраста и ревматизма.

Неожиданно встрепенулся и кукарекнул первый утренний петух на селе. Взлаяла спросонок на чьей-то крыше собака. Посерел, словно старческой сединой прошился, воздух вокруг. Ночь отходила, отступала от окон, но было уже видно, что предстоит на весь день густой туман, обычный для этих мест. В десяти километрах от Тэха, на границе Азербайджана, Курдистанское ущелье без конца поставляет эти плотные, как молочный кисель, туманы, расползающиеся по всему здешнему нагорью.

— Хватит на целый день, — определил, выйдя на веранду, шофер, щупая глазами серую мглу.

Надо было ехать, оставив колхозников доплясывать и допевать последние песни.

* * *

Не заезжая назад, в Горне, поднимается машина над городом, чтобы направиться на запад, в Айоц-дзор. И очерк Зангезура, с его величавой каменной скульптурой, вылепленной солеными пальцами моря, с его пещерами, ямами, хаосом камней и скал, туманом Кафанского леса, дыханием меди, постепенно уходит вниз в молочном тумане утра. Как бы последним взмахом его, прощальным движением камня, встает в двадцати шести километрах от Гориса, у самого шоссе, обточенный тысячелетний черный камень-фаллус, предмет поклонения в древние времена, похожий на черепаху с небольшой выпуклостью поверх ее щита.

Дорога взвивается кверху, на горные пастбища, и яркая, свежая зелень, зелень, почти не тронутая осенью, но уже тронутая первым утренним серебром зимы, охватывает путника своей резкой, хрустящей прохладой.

АЙОЦ-ДЗОР

Через Воротанский перевал

Быстрая речка Воротан — раньше она называлась Базарчаем[99] — невелика, но довольно длинна. Прежде чем сбросить свои воды в Аракс, она пробегает изрядное расстояние, роясь в земле, выгрызая в скалах узкое ущелье, а рядом с нею, держась за ее извилины, то становясь проезжей, то превращаясь в пешеходную, вьется прибрежная тропа. Речка спешит вниз по течению; наша дорога торопится вверх, против течения, туда, где берет река свой исток. И прорытое водой ущелье показывает людям, где легче устроить настоящую, большую пологую дорогу для машины и телеги, чтобы перевалить через горный хребет. А перевалив через него, вступить в новый мир — ту часть горной Армении, которая раньше звалась Даралагязом, а сейчас зовется Айоц-дзор.

Дорога из Гориса на Микоян доходит до деревни Ангехакот, оставляя за собой, как я уже сказала выше, ответвление на Шаки, знаменитые шакинские водопады, и центр Сисианского района, Сисиан (в 12 километрах от места разветвления). До самой деревни Ангехакот она следует за рекой Воротаном. Но здесь предстоит им разлучиться. Дорога — старинная, добротная, пологая, видавшая на своем веку древние караваны купцов (летом 1945 года в одном из здешних селений найден был клад серебряных римских и других монет), поднимается на запад (на Биченагский перевал), к центру Нахичеванской АССР, городу Нахичевани на Араксе. А речное ущелье уходит вверх, на северо-запад. Свернем вместе с ним. Нам предстоит подъем по новой дороге, взбирающейся все выше и выше вдоль левого склона этого речного ущелья. Мы перед большим перевалом, носящим имя реки, впервые проложившей тут путь для человека, — «Базарчайским» по старому названию, или Воротанским, как он зовется сейчас. Сколько придется позднее пересечь таких горных хребтов Армении! Мы уже пересекли с читателем перевальные хребты между Кафаном и Борисом. Но то были короткие, почти не ощутимые для путника, дорожные подъемы и спуски, замечательные главным образом отвесной крутизной и высотой своей перевальной точки. Воротанский, предстоящий нам сейчас, — это уже типичный горный переход из одной речной системы в другую, с долгими, длинными врезывающимися все выше и выше в горную стену зигзагами дороги. Всегда будет жить в памяти путешественника по Армении вкус и аромат первого перевала, открывшего перед ним то, что характерно для всех армянских перевальных участков: постепенное, нарастающее чувство строгости природы, суровости и требовательности ее к вам.

Подъем начинается медленно, незаметно, но неотвратимо, — с гудения машины. Словно тяжелый жук в полете, гудя, набирающий высоту, мотор начинает жадно сосать бензин, всей грудью идя на приступ земли, — и тянет, тянет наверх. Воздух вокруг все разреженней, земля вокруг все оголенней. Отступили деревья, за ними исчезли кусты. Вдоль разреза дороги — богатый, сочный черный отвал перегноя, богатейшая почва (так называемый горный чернозем). Горизонт увит перьями близких сизых облаков; солнце не хочет выйти, — серый, свинцовый отблеск ложится вокруг и в странной гармонии чего-то трудного, чего-то напряженного сливается с тяжелым гудом мотора. В ушах начался легкий звон, грудь дышит чаще, глубже. Большое село Спандарян проходит суровым видением квадратных, как часовни, овинов с куполом собранной соломы, черными столбиками кизяка, длинным, выбеленным прямоугольником колхозного амбара. Дети на улице ярко румяны и одеты тепло. Холод уже покусывает вам щеки. На окраине села — старинное кладбище с армянскими горизонтальными плитами, приподнятыми под прямым углом у изголовья, словно маленькие сидящие сфинксы, так не похожими на острую вертикаль стоящих плит мусульманского кладбища. Подъем, подъем, он в полном разгаре, он идет нарастая, — машина берет зигзаги.

Если взглянуть сверху на бесчисленные петли этих зигзагов, которыми дорога осиливает крутизну горного склона, трудно с непривычки поверить, что вы тут проехали. Но привычному человеку не страшно. Он глотает колючий ветер, бьющий ему в лицо, и глядит на обе руки шофера, поминутно резко перекручивающие рулевое колесо то в одну, то в другую сторону, не замедляя, а даже, наоборот, прибавляя на поворотах скорость. Вот перед вами простор голого неба с плывущим облаком. Секунда — и опять желтая стена прорезанного угла в камне, и опять упирается машина в край пропасти, и опять сворачивает вдоль горного склона, все выше, выше, в безмолвие высоты, где не чирикнет птица, не каркнет ворона, не зазвенит бубенец, не взлает собака, и только в крепком, легком, легчайшем воздухе, жадно ища кислорода, легкие ваши раздуваются, как мехи, прохватывая все нутро ваше чудной суровой прохладой… Хорошо!