Мариэтта Шагинян - Путешествие по Советской Армении

• Название: Путешествие по Советской Армении
• Автор: Мариэтта Шагинян
• Издательство: Государственное Издательство Художественной Литературы
• Жанр: Публицистика
• Год: 1957

Первый свой очерк об Армении — «История одного канала» — М. Шагинян опубликовала в «Правде» 18 ноября 1922 года. В 1923 году ею была выпущена книга «Советская Армения» с приложением протоколов Первого сельскохозяйственного съезда, которые писательница вела собственноручно. В 1926 году в результате новой поездки в Армению и Азербайджан Шагинян создает еще ряд очерков («Зангезурская медь», «Нагорный Карабах», «Выстрел у Волчьих ворот», «Ночь в Джульфе» и другие), впоследствии собранных в одну книгу «Советское Закавказье».

Очерки М. Шагинян об Армении 20-х годов послужили своего рода этюдами для книги «Путешествие по Советской Армении», собравшей весь многолетний опыт поездок писательницы по различным районам Армении. Впервые отдельным изданием книга «Путешествие по Советской Армении» вышла в 1950 году в издательстве «Молодая гвардия». Удостоена Сталинской премии третьей степени за 1950 год.

---

«Ме лич ка»

Вернувшись из Джермука, продолжим свой путь по оставленному нами шоссе. Еще немного, и опять разветвление, — за мостом, налево, в 5 километрах, остается большое, богатое село Азизбеков, названное так по имени одного из двадцати шести бакинских комиссаров, азербайджанца-большевика тов. Азизбекова. Еще недавно оно было центром небольшого отдельного района, Азизбековского. Сейчас в прежний район влился соседний, Микояновский, и весь этот объединенный район сохранил название Азизбековского; но центром его сделалось большое село Микоян. Машина мчится дальше, мимо зеленых, замшевых от множества разных мхов каменных глыб, оторвавшихся в давние времена с высот и заваливших землю. К самой дороге подкатываются россыпи разорванного, битого камня; они устилают склоны, делают землю недоступной не только для трактора — для горного плуга. Крестьяне спускаются сюда убирать руками один камень за другим, освобождая от них вдавленную, примятую землю.

До революции крестьяне здесь жили скудно. Проехать из Айоц-дзора в Ереван можно было с огромным трудом и только верхом, и только в определенную часть года, когда тропинки были проходимы. Центр его, бывшее селение Кешишкенд (нынешний Микоян), считалось недоступным и нездоровым, подверженным всяким эпидемиям местом. Его жалкие подземные жилища — «черные избы» — курились, как сурочьи норы, напоминая слова поэта:

С юга и севера дымок пошел,
Горбится, словно кусты, —
Это идет из армянских сел
Горький дымок нищеты…[101]

Для того, кто помнит все это, въезд в первую большую деревню Азизбековского района, мимо густых, обведенных каменными оградами колхозных садов, полон неожиданности. На картах деревня эта обозначена странным именем — МалишкА. Местные работники называют ее по-русски — Малышкой, хотя это совсем не маленькое, а богатое, широко раскинутое, непрерывно строящееся село. Интересен рассказ, откуда взялось его первоначальное название.

После взятия Еревана Паскевичем персидские армяне стали сотнями переселяться на территорию русской Армении. Подобно старым русским переселенцам, они высылали вперед ходоков, чтоб «обглядеть» и выбрать место. Ходоки нашли место с небольшим озерцом. Косые лучи солнца золотили его. Жирная земля лежала по склонам гор. «Ме лич ка» — донесли ходоки своим землякам: «Одно озеро имеется!» И сто шестьдесят лет назад сюда перебрались крестьяне со своим скарбом и скотом, так и оставив краткую формулу названием нового селения. Годы высушили маленькое озеро, давно уже нет его здесь, забыто и первоначальное название; из «Ме лич кА» образовалась сомнительная МалишкА. Но какая же это Малышка!

Навстречу машине, посмеиваясь от большой радости, навеселе, сдвинув папаху на затылок, шел типичный местный житель, — крепкий совсем не по-стариковски, плотный, мохнатобровый, румяный семидесятилетний колхозник Конос Григорьян. Про жителей Малишки ходит такой рассказ: будто они сторожат проезжих, нападают на них «среди бела дня», отпрягая коней, облепляют кузов машины, хватают поводья верховых коней и берут путника в плен своего неслыханного и невероятного гостеприимства. Конос Григорьян — права или не права легенда — остановил машину, упрямо встав посреди дороги. Он разговаривал сам с собой, называя себя «дядя Конос». Он советовал самому себе не упустить добрых людей.

Волей-неволей «добрые люди» пошли за старым колхозником к нему в дом.

Конос идет, ступая не очень твердо, напоминая вам, что сейчас по всему Закавказью, где только есть виноград, давят его в своих крестьянских давильнях и что один густой дух молодого бродящего вина — маджАр у армян, маджарИ у грузин — способен свалить с ног без пригубления самого напитка. Неизвестно, хлебнул ли Конос вина, но он, без всякого сомнения, хлебнул на своем веку горького горя. Древнюю защитную хитринку в его глазах побеждает сейчас какой-то непреодолимый внутренний восторг, детское хвастовство, опьяняющее Коноса больше вина. Он ведет вас по улице, ежеминутно оглядываясь: тут ли они, приезжие. Он поднимает тяжелый дубовый сук, служащий естественной «калиткой» для ворот. Мы стоим в просторном, изрытом птицей дворике и видим два дома, — два дома, поставленных рядышком. В одном из них Конос жил в прошлом; в другой переехал недавно. Одному 160 лет! Другому всего несколько лет. Но правильнее было бы сказать, что первому дому не 160 лет, даже не 1600 лет, а много больше.

Перед нами древний «глхатун» или «хацатун» — черное земляное жилье. Вход в него поддерживается двумя кривыми столбами, между которыми висит плотная дверь на замке. Окон нет. Земляное жилье имеет лишь верхнее дымовое окошко над вырытым в полу очагом, называемым по-армянски «тондыр» или «тонир».

В очаге, внизу, обычно тлеет кизяк; по внутренним конусным стенкам очага армянка спускает на палке особую плоскую подушку, на которой растянут тонкий, раскатанный, как лист бумаги, хлеб — лаваш; она быстро пришлепывает его к стенке, и покуда опустит другой, первый успевает уже выпечься.

Нежней луча, ходящего
По заячьим ушам,
Тундырь печет прозрачные
Листовки лаваша…[102]

Много таких листов печет хозяйка, то опуская, то вынимая из печи плоские подушки. Печет и на сегодня и про запас, складывая еще теплые листы, как салфетки, вчетверо и укладывая их друг на друга, чтобы потом, по мере надобности, подавать к обеду, опрыскивая свежей водой.

В таких темных «глхатунах» тысячелетиями жили поколения армянских крестьян; морщинки лица и рук их пропитывались чуть ли не на всю жизнь серым оттенком земли, глаза их выедали постоянная темнота и дым. Была еще комната в «глхатуне» — древний «от'ах», горница для гостей, открытой своей стороной примыкавшая к коровнику, чтобы зимою теплое дыхание скотины грело помещение. В «от'ахе» есть следы своеобразной архитектурной мысли: он прямоуголен, вдоль стен его скамьи, в углу нечто вроде маленького камина под деревянным сводом, иногда украшенным нехитрым орнаментом, вырезанным по дереву. Здесь в долгие зимние вечера собиралась семья, зажигали коптилку, женщины пряли, мужчины беседовали; сюда заходил деревенский гусан, или сказочник, — таких сказочников много еще в каждой деревне. Так и ютились люди в своей земляной норе, без света, без чистого воздуха, в дыму земляного очага.

Конос Григорьян сунул ключ в замок и широким жестом распахнул деревянную дверь в свое старое жилье, превращенное сейчас в кладовку. Только на днях свезли сюда «трудодни» всей семьи. Чего-чего тут нет! Горожанину может показаться смешным детское тщеславие Коноса. Но тот, кто помнил не одну долгую зиму терпеливой, жестокой голодовки, когда у всей семьи опухали десны, западали губы, когда не у кого было разжиться горсткой ячменя, чтобы сварить тарелку жидкого «танов-спаса»[103], — тот поймет, что испытывает сейчас старый колхозник, водя добрых людей по своему «глхатуну». Он обтирает горлышко огромного глиняного сосуда, выпачканное белым «мацуном» — острым кислым молоком; хлопает ладонью по клети, — облако тяжелой мучной пыли встает над ней; подмигивает на колбасы, кругами подвешенные к притолоке; снимает со стенки сосуда плотную золотую каплю меда; ударяет кончиком своей воловьей сандалии по бесчисленным мешкам с крупою в углу и кивком головы показывает на тяжелые гроздья винограда, подвязанные к древесным сухим сучьям под потолок. Из-под земляного пола идет крепкий запах, там карасы с молодым вином. А сколько солений и варений, пуды красных ягод шиповника, увитые веревочкой ожерелья луковиц, красного перца, сушеные ароматные травки для супа: рехан, тархун, чабрец, мята…

Тем временем молчаливая жена Коноса быстро и весело возилась в новом доме — стелила на стол новенькую зеленую клеенку. Новый дом, рядом со старым, был построен, как сейчас всюду строят в армянских селах, квадратным двухэтажным каменным зданием со стеклянными светлыми окнами и плоской крышей. Внизу — кухня, нечто вроде сарая, наверх ведет наружная деревянная лестница; обязательно открытая веранда и две хорошие жилые комнаты с железными кроватями, коврами на стенах собственной работы, швейной машиной, тахтой, радио, патефоном, книжною полкой.

Все село, раскинутое на холмах вперемежку с садами, кажется большой новостройкой. Детский сад на 150 ребят, детдом для сирот, своя отличная электрическая мельница, свой дизель, кузнечная мастерская, столярная, где выделываются крестьянские подводы, ковровая мастерская, 5 колхозных ферм. В 1944 году засадили новый виноградник на 40 гектарах и сейчас уже собирают новый виноград. В 1947 году провели свой водопровод, взяв воду за 12 километров.

Солнце в зените. Мы снова едем. Все словно разрумянено его щедрым, ликующим светом: розовые, круглые лица, искрящиеся глаза, яркий ситец на ребятишках, красноватый отсвет земли вдоль дороги, скалы, кудрявые от кустарника. Это бесконечные заросли шиповника, которому здесь, кажется, конца нет. Он в Айоц-дзоре особенно витаминозен, и задолго до нашего культа витамина «С» здесь употребляли его сладкие, красные, мягкие плоды в пищу, очистив серединку от волокон. Кто-то из нас вдруг вскрикнул и приподнялся на сиденье: в красном луче солнца, тоже вся красная, с навостренными ушами и острым рыльцем, над самой дорогой спокойно стояла лиса.