Николай Вирта - Одиночество

• Название: Одиночество
• Автор: Николай Вирта
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

Роман «Одиночество» рассказывает о событиях, развернувшихся на Тамбовщине в годы гражданской войны. В нем удивительным образом сочетаются драматизм и лиричность повествования, психологическая глубина характеров и жизненных ситуаций.

---

Калинин рассмеялся. Потом снова углубился в чтение.

Крестьяне оглядывали кабинет, шумно вздыхали. К ним подошел Калинин, поздоровался со всеми. Фрол Петрович, выставив корявую ладонь лопаточкой, потряс руку Калинина и справился:

— Это не ты ли в верхних старостах ходишь?

— Да вот, пришлось.

— Ты уж нас в обиду не дай.

— Как можно!

— Сам-то из каких будешь?

— Из тверских.

— Хозяйство имеешь?

— Да, есть. Летом выезжаю туда, помогаю старикам.

— Вот это дельно. Мать-отца забывать негоже. — Фрол Петрович проникался все большим уважением к этому человеку в простой одежде, в очках, с бородкой, с глазами чисто мужицкими: в них и ума палата и хитрости не занимать стать.

— А скажи-ка, — шепнул он, — не тот ли вон Ленин? — Фрол Петрович показал на главкома Каменева.

— Да нет, дед, — посмеялся Калинин. — Вон тот.

— Росточком невелик, — с сомнением проворчал Фрол Петрович, — а лбище огромадное. Н-да… Председатель всея России, поди, тысячи загребает, а пинжачок так себе, немудрящий.

— И локотки светятся. — Андрей Андреевич покачал головой.

— Какие там тысячи! — отмахнулся Калинин. — Получает жалованье, как и вое мы. Хотели ему надбавку сделать, так он того, кто подписал приказ, чуть не запилил. А уж выговор ему закатил — век будет помнить.

— Скажи! Строг оченно, поди? — спросил кто-то из мужиков.

— Это смотря к кому.

Ленин кончил читать бумаги, вернул их Каменеву, попрощался с ним.

— Хорошо. План будет предметом серьезного обсуждения в Политбюро и в Совнаркоме. Прошу держать меня в курсе всех ваших начинаний. И поменьше победоносных реляций. Читать тошно, да и не буду верить.

Каменев вышел, Ленин подошел к мужикам, вежливо потряс руки.

— Простите, товарищи, задержался.

— Да оно и немудрено, — возразил кто-то из мужиков. — Вся Русь на плечах.

— Ну, не только на моих. Вот что, сперва договоримся: кто старое вспомянет, тому глаз вон.

Мужикам понравилось заявление Ленина, они задвигались, заулыбались. Только Фрол Петрович сидел насупившись. Настороженное и недоверчивое выражение не сходило с его угрюмого лица.

— И еще замечу, — добавил Ленин. — Мы понимаем: вы недовольны, справедливо недовольны и имели для недовольства глубочайшие основания. Так скажите, что вам от нас надо и в чем главное ваше недовольство?

Начал кряжистый, с проседью мужик.

— Скажу, товарищ Ленин. Вот, к примеру, рядом с нами именье князя Лихтенбергского. Три тысячи десятин. Тысячу отдали нам, две — под совхоз. Ладно. И мы понимаем: государству надо свой хлеб для страховки иметь. Но ведь что в совхозе над землей вытворяют? Пашут кое-как, сеют чем попало. Урожаи — курам на смех. Ни себе, выходит, ни нам… Опять же картошку подчистую выгребают, гноят… А продать не смей. Соли, одежки, обувки нету, продразверстка дыхнуть не дает. Ну, зашумели мужики, а тут Антонов объявился. Я, мол, научу вас, как волю и землю добыть… И началось.

Один за другим жаловались мужики на тяготы, на разруху, на притеснения, обижались, что не стало мужику веры, а от того хозяйство прахом идет и хлеба нет в достатке.

Ленин, склонившись к Немцову, справлялся у него о фамилиях мужиков, откуда они, каков их достаток. Поблескивая очками, внимательно слушал мужицкие сетования Калинин. Последним говорил молодой крестьянин. То ли с перепугу, то ли, чтобы подладиться к Ленину, он начал превозносить все и вся.

Фрол Петрович не выдержал. Когда крестьянин сел, Фрол Петрович начал возбужденным и срывающимся голосом:

— Да что ж тут плетут, что брешут? Этот все маслицем мажет: все, мол, у нас в полном благополучии, тот — насчет картошки, что, мол, гноят. — Он встал и говорил гневно, обращаясь к Ленину. — В семнадцатом, когда декрет нам зачли насчет мира и земли, мы вам вот как поверили! А что дальше пошло?

Голос Фрола Петровича гремел в кабинете.

— Мироеда и работящего мужика под единый корень сечь, коммуну на нас натравлять, наше добро им отдавать. На войнах моря-окияны нашей кровушки пролили! Про рай земной разные красные слова говорите, а земля сирая лежит, народ духом и телом нищ, веру потерял в бога и черта. Царя и бар, слава те господи, ссадили, вас на шеи свои посадили. Назад оглянусь — худо. Вперед гляжу — темно. Опять словесами начнешь улещивать? Не поверим, и не спорь со мной!

Ленин, прислонившись к книжному шкафу, безмолвно внимал Фролу Петровичу. Фрол Петрович сел и мрачно сказал:

— Теперь казни или милуй, все едино. Без правды жить немочно.

Все молчали. Калинин, склонив голову, шевелил губами, словно повторял то, что сказал Фрол Петрович, и хмурился. Невесело было и мужикам.

Ленин прошелся по кабинету, подошел к Фролу Петровичу, сел рядом.

— Казнить вас, товарищ, не за что. Мы слышали крик души, и не только вашей. Прикидываться перед вами безгрешными не собираемся, и улещивать вас — напрасный труд. Правда, не мы затеяли гражданскую войну и не от доброй жизни чистили ваши закрома. Рабочие голодали и голодают до сих пор. Голодная армия дралась и победила всех генералов и атаманов. Кто ее кормил? Вы! Вашим хлебом мы спасли революцию, а стало быть, и вас. От кого? Вы сами сказали: слава богу, ссадили царя и бар. А кто ехал в обозе белых генералов? Кто бы пришел следом за Антоновым? Помещики, чтобы опять сесть на ваши шеи, отобрать землю, которую вам дала советская власть. Капиталисты ехали, фабриканты и заводчики, чтобы отобрать у рабочих фабрики и заводы, снова завести каторжный труд, бесправие, темноту, чтобы продать все, что можно, капиталистам заграничным. Иные комиссары насильничали? Хапалы, как вы сказали, в коммуну поналезли? Да ведь к любому, даже самому чистому делу примазываются разные мерзавцы. Но ведь и вас подняли на мятеж грязные и продажные люди, ваши враги — кулаки, их наемники — эсеры. Вот у вас еще стреляют, а кругом война окончилась. Нам позарез нужен хлеб… И все-таки советская власть пошла на то, чтобы отменить продразверстку и ввести натуральный продовольственный налог.

— Не верю! Не верю! Слышал, как ты со своим уполномоченным по нашей губернии в трубку разговаривал. Одни словеса… — Фрол Петрович отчаянно замотал головой.

— Экий ты, дед! — укорил его Немцов с сердитой нотой.

Ленин улыбался.

— Михаил Иванович, прошу вас, попросите у секретаря документы о продналоге и новой экономической политике и копию телеграммы в Тамбов о снятии продразверстки с губернии.

— С нашей? — хором спросили мужики.

— С вашей, с вашей, — улыбнувшись, бросил Ленин.

Калинин ушел. Ленин снова начал задумчиво:

— Конечно, тяжело было, что и говорить! Семь лет войны — это понять надо! Даже в передовых странах четыре года войны сказываются до сих пор. А в нашей отсталой стране, после семилетней войны, — это прямо состояние изнеможения у рабочих, которые принесли неслыханные жертвы, и у массы крестьян… Это изнеможение, это состояние, близкое к полной невозможности работать… И мы это понимаем. И знаем, что вы особенно устали… Ну, что было, то было. Сейчас пришло время передышки, хотя работы, скажу, гора! Ох, какая гора, если бы вы знали!

Мужики сочувственно вздыхали.

Вернулся Калинин с бумагами.

Ленин читал их, потом говорил о том, какая война навалилась на советскую власть, и почему разверстке не миновать было быть, и как в Москве ломают головы над мужицкими делами.

Мужикам его речи очень нравились, а Андрей Андреевич не вытерпел:

— Заблудились мы. Ровно, того-этого, в дремучем лесу бродим. Путя бы нам показать, свету щелочку.

— И пути ваши видим, и свет впереди, — дружелюбно похлопав по тощему плечу Андрея Андреевича, сказал Ленин. — Жизнь вашу облегчим и все для того, чтобы вы могли прочно хозяйствовать, сделаем. Не спеша, не ломая, не мудря наспех, храня государственные интересы и интересы рабочих. Уж за интересы рабочих, вы знаете, мы стоим и постоим горой. Но и рабочий класс постоит за вас. В семнадцатом году рабочий и крестьянин протянули друг другу руки и вместе свалили царя и буржуев. Рабочий и крестьянин всегда будут вместе: в этом, только в этом наша победа. Много мы пережили, много перебороли и переборем все, что может быть на нашем пути.

— Так скажи, какие же эти пути будут? — с отчаянием в голосе заговорил Фрол Петрович.

— Вот-вот, в этом и есть главная суть, — оживленно начал Владимир Ильич. — Послушайте. Мы посчитали: пять миллионов сох оказалось в наших деревнях. Но ведь есть же у нас плуги, сеялки, молотилки, двигатели. У кого они? Не у мироеда ли?

— Именно, именно, — торопливо подтвердил Андрей Андреевич.

— Да, да! Помещик и мироед душили и вас кабалой, потому что были богаты землей и машинами. Вы подумайте, сколько каторжного труда, сколько пота вы проливали, шагая с утра до ночи за хилой лошаденкой, которая и соху-то едва тащила! А мы… Мы мечтаем посадить вас на такую машину, которую вы еще не видели. Она называется трактором. Каждый трактор — замена десяти, двадцати лошадям. Сто тысяч тракторов — и мы переделаем лицо нашей деревни, лицо всей нашей земли и не будет страны богаче и сильнее во всем мире.