Виктор Сапарин - Однорогая жирафа (сборник)

• Название: Однорогая жирафа (сборник)
• Автор: Виктор Сапарин
• Издательство: Отпечатано с матриц типографии "Красное знамя" изд-ва "Молодая гвардия" на Книжно-журнальной фабрике Главиздата Министерства культура УССР.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1958

Виктор Степанович Сапарин родился в 1905 году в Москве.

С 1926 года он работает в газетах и. журналах, печатая корреспонденции, очерки, фельетоны.

Научно-фантастические рассказы начал писать в 1946 году, публикуя их в журналах «Знание — сила», «Вокруг света», «Техника — молодежи».

В 1949 году вышли его первые книги «Исчезновение инженера Боброва» и «Удивительное путешествие», в 1950 году — сборник рассказов «Новая планета», в 1952 году — повесть «Голос моря».

Настоящий сборник составлен в основном из новых рассказов. В них нашли отражение научные проблемы сегодняшнего дня — новые строительные материалы, использование энергии луны, прибор, задолго предсказывающий шторм, новые пластмассы.

Герои рассказов — простые советские люди, — геологи, ученые, рыбаки, инженеры, студенты.

Рассказы разнообразны по тематике и читаются с интересом.

^{Аннотация издательства.}

---

В изобретательской деятельности бывает очень важно заставить себя отбросить один путь исканий, чтобы посмотреть, нет ли рядом другого пути, более пригодного.

Так случилось и со мной. Начав думать о резонаторе, я пришел к решению настолько простому, что эта простота заставила меня усомниться в правильности вывода и повторить весь ход моих рассуждений заново.

Нужно, рассуждал я, к стенке резонатора припаять железный стерженек. Свободный его конец должен входить в катушку самоиндукции. Стержень будет колебаться в одном ритме со стенками резонатора и вызывать в катушке электрический ток той же частоты. Конечно, ток будет ничтожным, но это не играет никакой роли, так как современная электронная техника позволяет усиливать любые слабые токи до нужной степени. Вот и все. Прибор будет отзываться только на те колебания, на которые настроен резонатор, то есть на приходящие издали, а местные дуновения ветра не вызовут в нем отклика.

Мне хотелось, чтобы голос моря и после того, как он будет уловлен прибором, звучал бы как голос.

Разумеется, легко можно было сделать так, чтобы пойманный сигнал или, вернее, вызванный им электрический ток включал записанную на пленку речь диктора.

Я питал надежду, что со временем, когда штормовые инфразвуки будут хорошо изучены, можно будет по ряду признаков судить и о силе шторма и о времени, через которое он ожидается.

И тогда предупреждение, автоматически включаемое самим морем, будет звучать примерно так:

— Внимание! Внимание! Приближается шторм. Силой девять баллов. Ожидается через двадцать минут.

Пока же этого еще нет, речь диктора придется сократить:

— Внимание! Шторм.

Но, с другой стороны, раз дело идет только о простом предупреждении, без каких-либо дополнительных данных, то было бы интересно заставить звучать не патефонную пластинку, а сам голос моря. Не знаю, может быть, здесь во мне говорил романтик, а не техник. Но мне очень хотелось добиться этого.

Я решил добавить к прибору приспособление, умножающее в определенное число раз частоту тех колебаний, которые возникают в его цепи. Голос моря, подвергшийся такой обработке, будет звучать, если подключить к прибору обыкновенный громкоговоритель.

Самых резонаторов — этих металлических кувшинов с короткими горлышками — следовало, по-моему, взять не один, а несколько. От размеров резонатора, его объема, ширины и длины горлышка зависело, на какие инфразвуки он будет отзываться. К счастью, диапазон инфразвуков вообще очень невелик, так что практически вполне должно было хватить полдюжины резонаторов. Ведь голос моря не держится все время на одной ноте, а, очевидно, варьируется по частоте и достаточно, чтобы его уловила хотя бы одна из ловушек-резонаторов.

Я рассказываю все эти подробности, потому что с ними в дальнейшем были связаны все успехи и неудачи моего изобретения.

В последний день работы над проектом я сидел часов пять не отрываясь.

Петр Иванович мне не мешал. Он вообще стал куда-то исчезать, и я его мало видел. Я отчасти был этому рад, так как делал всю работу потихоньку, чтобы приготовить ему сюрприз.

«Вот, — хотелось мне сказать, кладя на стол перед ним чертеж, — вот прибор, о котором вы мечтали. Не через четыре года и не через шесть месяцев, а хоть сейчас отдавайте заказывать в мастерскую».

Я не поленился и, раздобыв чертежные принадлежности, изобразил схему на ватмане по всем правилам.

Вызвав Петра Ивановича из бильярдной, где он с рассеянным видом, совершенно явно не вникая в игру, смотрел на летающие по зеленому сукну шары, я пригласил его к себе в комнату и подвел к столу, на котором уже лежала аккуратно вычерченная схема.

— Вот, — сказал я деланно равнодушным тоном, — я попробовал тут… Посмотрите!

— Гм, — сказал Петр Иванович и, вынув очки, погрузился в изучение проекта.

Он сидел за столом, барабаня пальцами по ручке кресла и разглядывая схему минут двадцать, и я ничего не мог прочесть на его лице, с которого не сходило выражение сосредоточенности.

Во всяком случае я не видел радостного оживления, на которое рассчитывал.

— Так, — протянул он наконец, в течение этого томительного ожидания я ерзал на стуле и никак не мог заставить себя успокоиться. — Ну, что ж… — Петр Иванович помедлил, — делайте!

— Так вы считаете, что прибор будет работать? — обнадежено спросил я.

— Кто же его знает, — ответил он. — Вы лучше меня знаете, что при практических испытаниях бывают всякие неожиданности, трудно все предвидеть. Тем более в таком новом деле. Откровенно говоря, мне кажется, прибор не будет обладать достаточной избирательностью. Ведь местные дуновения ветра отражаются не только в горлышке прибора, а заставляют резонировать и его стенки. Правда, ваш магнитный стерженек гораздо лучше платиновой нити, там все явления слишком уж смешиваются. Но одного стерженька недостаточно. Нужна система стерженьков, раз уж вы остановились на этом принципе. Тогда избирательность прибора будет гораздо выше.

Я стоял смущенный. Как же это я в самом деле не сообразил такой простой вещи? Конечно, нужна система стерженьков, чтобы случайные ошибки в их показаниях взаимно устранялись.

Но как расположить стерженьки наивыгоднейшим образом на колбе резонатора? Тут требовалась помощь физика.

— Расположить их нужно, — словно отвечая на мой вопрос, сказал Смородинов, — следующим образом…

Он взял карандаш и стал набрасывать маленькие схемки прямо на моем чертеже.

— Вот, — заключил он, наметив места на чертеже. — Лучше этого, пожалуй, не придумаешь. Ну, что ж, — добавил он уже несколько более энергично, чем в начале беседы, — действуйте!

Я видел, что он все же чем-то недоволен.

Мы вяло поговорили о том, о сем и пошли ужинать.

Перед сном я не утерпел и забежал на метеостанцию. Мне хотелось сообщить о своем проекте, хотя и очень сдержанно, но, можно считать, все-таки одобренном Смородиновым, другому энтузиасту этого дела — Косте Никитину.

— Так какое ваше мнение об этом проекте? — спросил я его, показав чертеж.

— Ну, что ж, — сказал Костя уклончиво, — проект, по-видимому, хороший. Во всяком случае прибор, наверное, будет действовать, — добавил он, как бы утешая меня.

Ничего себе утешение! «Прибор будет действовать»… А что еще требуется от прибора?

Я несколько обиженно свернул чертеж в рулон.

— А как у вас вообще дела? — спросил я, чтобы отвлечься от темы, обсуждение которой становилось для меня неприятным.

Из рассказа Кости выяснилось, что Смородинов продолжает интересоваться проблемой штормового предупреждения.

По словам Кости, Петр Иванович ездил еще раз на исследовательскую станцию, уже один, беседовал о чем-то с Шавровым и просил предоставить в его распоряжение все данные о медузах — абсолютно все, что о них известно. На метеостанции был довольно приличный микроскоп, и Смородинов изучал здесь строение отдельных частей этих обитателей моря.

Я заметил, что медузы, вероятно, уже досконально изучены поколениями ученых и вряд ли Петр Иванович откроет здесь что-нибудь новое.

— Не говорите! — возразил Никитин. — Вот летучая мышь тоже казалась хорошо изученной. Все в ее строении и повадках объяснили биологи, кроме одной загадки: как она ориентируется в темноте. И раскрыли ее физики. Оказалось, что мышь ориентируется с помощью ультразвуков. В в организме медузы, тоже есть некий приемник инфразвуков. Может быть, самое тело медузы, является резонатором.

— Но мне казалось, — сказал я, — что на той же научно-исследовательской станции изучают медузу и с точки зрения физики…

— Да, ее там изучали, — подтвердил Костя. — Но недостаточно. Петр Иванович считает, что медуза заслуживает большего внимания, чем ей уделяют сотрудники станции.

Вот как! Смородинов, оказывается, работал над собственным проектом уловителя голоса моря или, во всяком случае, собирал предварительные материалы к его проектированию. Костя со своей чисто студенческой влюбленностью в профессора был, разумеется, всецело на его стороне. А я, увлеченный своим проектом, и не подозревал об этом.

«Неужели, — подумал я, — поэтому он так холодно отнесся к моему предложению?»

Признаюсь, этот вывод противоречил тому представлению о Петре Ивановиче, которое сложилось у меня.

«Но… чего только не делает больное самолюбие, — подумал я. — Ведь вот, кажется, человек, широко мыслящий, горячо к сердцу принимает общественные нужды, а затронь эту струну, — и вот просыпается в человеке то мелкое, от чего нам всем давно пора избавиться».

Я тогда ошибался, как это выяснилось гораздо позже, но мне в то время казалось, что я имел право так строго судить Петра Ивановича. Ведь, работая над своим проектом усовершенствования резонатора, я не искал ничего для себя лично — ни славы, ни признания своих заслуг: я заранее решил, что передам чертеж исследовательской станции и на этом свою миссию буду считать законченной.