Мигель Астуриас - Глаза погребённых

• Название: Глаза погребённых
• Автор: Мигель Астуриас
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

---

— Я получил весть… точнее — он получил… письмо, которое я прочитал тоже…

— То-ба… — произнес по слогам Хуамбо.

— Это имя среди мужчин не произносится без глоточка. Где моя бутылка? Куда ты засунула мою бутылку?

— Ты уж и так похож на паука на пружинке — игрушечного паука, что дрожит даже от легкого прикосновения… Бери… Пей до дна!..

Раскон взял бутылку за горлышко и поднес к губам. Жидкость лилась — гутуклюк-гутуклюк — в горло Раскона; Виктореана вздыхала, а мулат выжидательно молчал — стало так тихо, будто ангел пролетел.

Тоба…

Этот только что пролетевший ангел была Тоба…

— Я пойду искать Хувентино… Хочу прочесть это письмо… Мать ничего не знает…

Он поднялся. Да, но куда идти?

— Простите меня, что снова вас беспокою. Я не знаю, где живет Хувентино…

— Не спрашивайте меня, где живет этот несчастный. Это он довел моего мужа до такого состояния…

— Еще глоток!.. Дай мне еще глоточек, и я скажу, где живет…

— Ладно, допивай остатки…

Обливаясь потом, он наклонил бутылку. Но Виктореана вырвала у него бутылку, опасаясь, что он допьет до конца.

— Живет он за школой, возле железнодорожной линии, по правую руку…

— Где живет этот тип, это ты хорошо помнишь, а вот работать…

— Завтра начну…

— «Завтра построю лачужку, сказала лягушка…»

— Говоря о римском короле и обо всем его… — начал было Раскон, но договорить не смог: его начало рвать.

— По-моему, за лягушку мог выступить и римский король, а вот за эту скотину…

— Тоба… Тоба… — неожиданно послышалось снаружи, и в дверь заглянул Родригес.

— А вот он, легок на помине! — произнесла Виктореана, обращаясь к Самбито и гневным взглядом указывая на Хувентино, который, не переступая порога, твердил: — Тоба… Тоба… Тоба…

И, очевидно в совершенном отчаянии, прошептала сквозь слезы:

— Знала бы я, что меня ожидает, так и я предпочла бы стать монахиней, заживо погребенной…

— Тоба… Тоба… — повторял Хувентино, разводя руками, словно слепой, который пытается нащупать чтото перед собой.

— Уведите его, сеньор Хуамбо, уведите его, ради всего святого! Как только я увижу его, меня бросает в дрожь, я могу его избить!

Весь измазанный, Раскон уткнулся лицом в гамак — как рухнул, так и остался лежать, — перебирая руками веревочные узлы, тяжело дыша, вздыхая и всхлипывая… ай-ай-ай… — жаловался он, и слезы лились по багровым щекам — …ай-ай-ай… как велик господь и как ничтожен…

Хуамбо подхватил под руку Хувентино и повел его, точно незрячего, точно слепого с широко открытыми глазами, который не переставая твердил:

— Тоба… Тоба… Тоба…

Он нашел дом Хувентино и заставил его лечь. На столе громоздились учебники, растрепанная Библия, тут же лежало письмо сестры Хуамбо. Очень коротенькое. Лаконичное, прощальное:

«Все умерли, о матери ничего не знаю, должно быть, и она умерла, остается и мне умереть, умереть в миру, чтобы воскреснуть в господе боге. Тоба».

«Мертвая, мертвая! Заживо погребенная, с глазами открытыми, как у отца, — билась в голове Хуамбо мысль. — Отец похоронен, лежит под землей с открытыми глазами! Сестра заживо похоронена — с открытыми глазами… Тоба… Тоба!..»

В глубине безглазой ночи все темно, однако ночь все видит. Не видят лишь звезды и луна. А ночь все видит.

— Сынок, нет, сынок, не ходи работать ради покаяния…

— «Час, чос, мойон, кон», мать, бьют нас, чужие руки нас бьют, отец лежит в могиле с открытыми глазами, не смог он ничего сделать!

И он не закроет глаз. Один он не закроет их. Глаза всех погребенных закроются только в день воцарения справедливости или не закроются никогда…

— Отец избит, отец избит бичом, и потому сын должен работать на самой тяжелой… самой трудной работе, чтобы отплатить за отца сполна!

— Дочь Тоба заживо погребена…

— Да, мать, заживо погребена… в монастыре… тоже погребена с открытыми глазами!..

XX

Ослепнув от сна и рассвета, рабочие на банановых плантациях натыкаются друг на друга. Низкие тучи, будто церковные служки в прозрачных, влажных от земных испарений стихарях, шествуют в процессии с высокими зелеными канделябрами; они идут из мира кошмаров — мира, который то приходит в себя, то вновь забывается на утренней заре. Где, где истоки усталости? Есть нечто такое, что человек обнаруживает тогда, когда у него возникает ощущение усталости. Именно тогда, в этот момент, мускулы начинают сокращаться, в глазах появляется печаль, отливает кровь от лица. Вместе с плачущими тенями ускользают слюнявые улитки и черви, золотистые скорпионы, дикий кьебрапалито — образ смерти, ибо он несет смерть тому, в кого он успел вонзить свое жало, летучие мыши — крылатые сеятели тайны. Удаляются тени грузчиков бананов.

Удар послышался издалека — пришелся на спину Индостанца, так прозвали здесь индейца с медной кожей, с кожей цвета медного солнца, легкого на ногу, ловкого, как змея, с огромными черными, как косточки плодов, глазами.

Индостанец наступил на ногу Хуамбо, чтобы выместить на ком-то свою боль и свою ярость, а мулат гроздью банана, что нес на плече, ударил левшу, стоявшего рядом, левша передал удар косому Бенигно, Рею Бенигно, как его звали.

— Король[81] грузит бананы — ты же смеешься над собственным прозвищем!

Рей Бенигно стал объяснять, что это не прозвище, а имя, и вдруг поскользнулся, и ножка банановой грозди угодила в щеку Тортона.

Цепь ударов, нанесенных со зла, прервалась, — при свете наступившего дня эти несчастные, питавшиеся ядовитым молоком, сжигавшим их внутренности, уже не решались драться и теперь изливали свою злобу в словах:

— Всем известно, Тортон, что в твоих кишках, а их километры, ползают тысячи червей…

— Ха, ха… стоит ли на это жаловаться… — отшучивался Тортон Поррас, — вот у меня одна почка не действует. Бродит где-то внутри, и фельдшерица сказала, что поэтому моча не очищается. Отливаю без очистки. Вот тебя, например, мучает жажда, и ты хочешь попить, а мне нельзя!

В полумраке рассвета — желтовато-серой мертвой зари слышно лишь пение ранних пичужек: серрохильос, реалехос и черных дятлов. А ругань не прекращается. Моралеса, прозванного Фазаном, хотя он будто из пня вырублен, дразнят за его несообразительность и тугодумие.

— Фазан, ты — последний из скотов…

— Скотов тоже нельзя оскорблять, нет такого права!.. — заметил другой грузчик, рахитичного вида человек, которому почему-то никак не удавалось стереть сок от разжеванного манго, чтобы на лице не осталось следов.

— Никаких прав нет у тебя, земляной червь ты этакий! Подумаешь, сожрал манго и чистит зубы косточкой. Взгляните, какую зубную щетку он изобрел…

— Животное, мул! Вы только посмотрите, как он скрючился. Что, тяжеловата гроздь?..

Железная щеколда вагона сорвалась и ударила по голове низкорослого юношу, с трудом тащившего банановую гроздь весом в двести фунтов, и гроздь со спины сползла на затылок пострадавшего.

— Одного уже клюнуло… — закричал кто-то.

Юноша потерял равновесие. Повалился возле рельсов. Однако ни ритм погрузки, ни чавкающий звук множества ног, ни прерывистое дыхание грузчиков, ни невозмутимость time-keeper[82] не были нарушены.

Солнце уже не обжигает спины — пот и слизь от банановых гроздьев делают человеческую кожу нечувствительной к солнечным лучам.

— Ты спину-то хоть, ощущаешь?

— А кто ее чувствует! У меня спину будто сковало до самого затылка. И шея болит.

— А этот бедняга так и лежит в крови. Похоже, сюда еще пригонят людей. Нас слишком мало для такой работы. Да и ей конца нет: одно кончится, начинается другое. Перетаскаешь одну гору банановых гроздьев, а там уж надо приниматься за новую гору, и бананов все больше и больше…

— А Чулике обезьяну притащил…

— Таскается с этой хвостатой тварью повсюду. С ума спятил, говорит всем, что усыновил обезьяну, что это его сын.

— Как тресну тебя по затылку — ядром мамея,[83] - так запищишь. Неужто ты не понимаешь, что Чулике храбрости не занимать, не то, что мы… иисусики, не дай господи!

— Не злись!

— Будешь добреньким, когда кругом собаки… Безбрежное море банановых листьев, кивающих друг другу и целующихся, эти поцелуи словно преграждают путь потокам воздуха; через их кровлю просачивается нежный лимонно-зеленый свет, настолько прозрачный, что кажется — это жидкость, хотя это только свет; безбрежное море банановых плантаций — здесь истоки банановых рек, растекающихся по рынкам мира. Как рождаются эти чудесные реки? Где сливаются их течения?.. Бегут они по руслам человеческих тел, задыхающихся от одышки, страдающих от голода, по человеческим головам с взъерошенными, нестрижеными волосами, прилипшими ко лбу, к затылку, к ушам. Никогда не хватает времени. Time-keepers неумолимы. Люди падают от усталости. В молчании. Люди отрезаны от мира — ничего не слышат, как в пещере. Не видят и не чувствуют ничего, кроме груза. Груз давит, прижимает к земле, люди похожи на вьючных животных.