Исландские саги - Сага о Храфнкеле Годи Фрейра[Л/Ф]

• Название: Сага о Храфнкеле Годи Фрейра[Л/Ф]
• Автор: Исландские саги
• Жанр: Мифы. Легенды. Эпос

Эта небольшая сага (ее исландское название — Hrafnkels saga Freysgoрa),

состоящая на 53 процента из диалогов, давно уже привлекла к себе внимание тем

необыкновенным искусством, с которым в ней рассказана история одного годи с

Восточных Фьордов Исландии (в языческое время годи был жрецом, содержавшим

местное капище и обладавшим властью в своей округе — так называемом годорде).

«Сага о Храфнкеле» оказалась в центре внимания исследователей в связи с

интересом к проблеме происхождения «саг об исландцах», и очень различные мнения

были высказаны о том, что представляет собой эта сага. До сороковых годов нашего

века считалось, что она целиком основана на правдивой устной традиции,

восходящей к Х в., то есть тому времени, когда жил годи Храфнкель. Так считал, в

частности. Финн Йоунссон, крупнейший филолог-исландист конца XIX — начала XX в.

Йоунссон считал, что сага была написана (или, вернее, «записана») не позднее

1200 г., а может быть, и раньше. Совсем другое мнение высказал крупнейший

исландский литературовед С. Нордаль в своей книге об этой care (Sigurрur Nordal.

Hrafnkatla. Reykjavнk, 1940 («Нslenzk frжрi». 7)). Сопоставив «Сагу о Храфнкеле»

с источниками, которые он считал более достоверными, Нордаль обнаружил в ней ряд

ошибок в фактах, именах, топонимике и т. д. и пришел к выводу, что сага эта

вовсе не основана на устной традиции, а представляет собой сознательный

художественный вымысел, аналогичный историческим романам нового времени. Сага

была написана, по мнению Нордаля, не раньше последней четверти XIII в., то есть

позднее других «саг об исландцах». К аналогичным выводам пришёл английский

специалист Гордон, статья которого была, по-видимому, неизвестна Нордалю (S. V.

Gordon. On Hrafnkels saga Freysgoрa // Medium Aevum. VIII. 1939. С. 1—32).

Некоторые исследователи пошли еще дальше. Так, немецкий исландист Бэтке во

введении к своему изданию саги утверждал, что она сочинена автором-христианином

с целью показать преимущества христианства перед язычеством, а исландский

специалист Херманн Пальссон истолковал сагу как притчу, сочиненную епископом

Брандом Ионссоном, чтобы иллюстрировать некоторые положения христианской морали,

и видел в событиях, описываемых в саге, намеки на события, современные ее

предполагаемому автору (Hermann Pбlsson. Hrafnkels saga og Freysgyрlingar.

Reykjavнk, 1961; Его же: Siрfrжрi Hrafnkels sцgu. Reykjavнk, 1966).

Высказывались, однако, и другие мнения. Крупнейший норвежский фольклорист К.

Листёль, автор наиболее капитального исследования происхождения «саг об

исландцах» (К. Listшl. The origin of the Icelandic family sagas. Oslo, 1930),

доказывал, что «Сага о Храфнкеле» явно восходит к языческой традиции: запрет

пользоваться лошадью, сбрасывание лошади с обрыва, подвешивание человека за

щиколотки, то есть принесение его в жертву Одину, — все это языческие обычаи,

смысл которых был забыт (К. Listшl. Tradisjonen i Hrafnkels saga Freysgoрa. Arv.

1946. С. 94–110). Согласно Листёлю, сюжет саги явно основан на дохристианских

представлениях о мести. Нордаля и Бэтке опровергал также итальянский

скандинавист Сковацци, который указывал, что ошибки в «Саге о Храфнкеле» могли

быть обусловлены тем, что в ней была использована местная традиция, отличная от

той, которую использовал «более достоверный» источник, а также что эти ошибки

могли возникнуть еще в устной традиции (М. Scovazzi. La saga di Hrafnkell e il

problema delle saghe islandesi. Milano, 1960).

Перевод сделан по изданию: Hrafnkels saga Freysgoрa udgivet af Jуn Helgason.

Kуbenhavn, 1955 («Nordisk filologi». Serie A: tekster. 2).

---

IX

Однажды ранним утром просыпается старый Торбьёрн. Он будит Сама и просит его встать:

— Не спится мне.

Сам встает и одевается. Они выходят и спускаются к Топоровой Реке, пониже моста.

Там они умываются. Торбьёрн сказал Саму:

— Мое мнение, что тебе надо пригнать наших лошадей, и давай собираться домой.

Теперь ясно, что нас не ждет ничего, кроме унижения.

Сам отвечает:

— Это мне нравится! Да ведь ты не желал ничего, кроме как распри с Храфнкелем, и не принял предложения, за которое ухватились бы многие из тех, кто хочет сквитаться за смерть своего родича. Ты упрекал нас в трусости, меня и всех тех, кто не хотел поддерживать тебя в этом деле. Теперь же я отступлюсь не раньше, чем потеряю всякую надежду хоть чего-нибудь здесь добиться.

Торбьёрн был так тронут этим, что заплакал.

И тут они увидели, как на западном берегу реки, немного ниже того места, где они сидели, вышли из землянки пятеро. Тот, кто шел впереди, был высок ростом, но не очень могучего сложения, одет в травянисто-зеленый плащ и держал меч наизготове.

У него были правильные черты лица, яркий румянец, и он был хорош собою. Волосы у него были темно-русые и очень густые. Этот человек был приметен тем, что с левой стороны у него в волосах была светлая прядь.

Сам сказал:

— Встанем-ка и перейдем на западный берег навстречу тем людям.

Они спускаются вдоль реки, и тот, кто шел впереди, первым здоровается с ними и спрашивает, кто они такие. Они ему ответили. Сам спросил у того человека, как его зовут, и он назвался Торкелсм и сказал, что он сын Тьостара. Сам спросил, откуда он родом и где живет. Тот сказал, что он родом с Западных Фьордов, а живет у Трескового Фьорда. Сам спросил:

— Не годи ли ты? Тот ответил, что до этого ему далеко.

— Тогда ты бонд? — спросил Сам.

Он сказал, что нет.

Сам спросил:

— Кто же ты тогда такой?

Тот отвечает:

— Я человек одинокий. Я приехал в Исландию прошлой весной. А семь лет провел в Миклагарде и стал приближенным короля Миклагарда. Но сейчас я живу у своего брата по имени Торгейр.

— А он не годи ли? — спрашивает Сам.

Торкель отвечает:

— Да, он и вправду годи Трескового Фьорда и вообще Западных Фьордов.

— А что, он здесь, на тинге? — спрашивает Сам.

— Он и правда здесь.

— Сколько при нем людей? — Семьдесят, — говорит Торкель.

— А еще у тебя есть братья? — Есть еще и третий, — говорит Торкель.

— Кто же? — спрашивает Сам.

— Его зовут Тормод, — отвечает Торкель, — а живет он во Дворах на Лебедином Мысу. Он женат на Тордис, дочери Торольва, сына Скаллагрима из Городища.

— Не окажешь ли ты нам помощи? — спрашивает Сам.

— А что вам нужно? — говорит Торкель.

— Поддержка и сила знатных людей, — говорит Сам, — ибо мы намерены судиться с Храфнкелем Годи по поводу убийства Эйнара, сына Торбьёрна, и с вашей поддержкой мы вполне ручаемся за исход дела.

Торкель отвечает:

— Но я же сказал, что я не годи.

— Почему это тебя так обделили? Разве ты не такой же сын знатного человека, как и другие твои братья?

Торкель сказал:

— Я не говорил тебе, что мне ничего не досталось, но, прежде чем уехать из Исландии, я передал свою власть годи Торгейру, моему брату, и с тех пор не пытался вернуть ее, потому что мне очень на руку, что он годи. Ступайте поговорите с ним и просите у него поддержки. Он человек недюжинный и благородный, во всем хорошо разбирается, а к тому же молодой и честолюбивый.

Такой человек вернее всего вам поможет.

Сам говорит:

— Мы ничего но добьемся, если ты не замолвишь за нас слово.

Торкель отвечает:

— Готов пообещать, что буду скорее за вас, нежели против, потому что, по-моему, это законное право всякого человека требовать возмещения за убийство своего близкого родича. Ступайте же теперь к той землянке и зайдите внутрь. Там все еще спят. Вы увидите там два спальных мешка поперек землянки. В одном спал я, а в другом лежит мой брат Торгейр. Когда он приехал на тинг, у него сделался большой нарыв на ноге, и из-за этого он плохо спал ночью. А теперь нарыв прорвался, и гной вышел, и он после этого заснул. А ногу он выставил из мешка и примостил на подставку — так она у него горит. Пусть этот старик идет в глубь землянки. Он, похоже, совсем слаб глазами и дряхл. Когда ты, старик, — говорит Торкель, — подойдешь к мешку, тебе надо посильнее споткнуться и упасть на подставку.

Ухватись за обвязанный палец и дерни как следует, а там увидишь, как Торгейр поведет себя.

Сам сказал:

— Ты, верно, будешь нам добрым советчиком, но это не кажется мне разумным.

Торкель отвечает:

— Что-нибудь одно: либо вам придется делать, как я говорю, либо не просите у меня советов.

Сам в ответ на это сказал:

— Нужно сделать, как он советует.

Торкель сказал, что придет попозже, потому что сейчас он ждет своих людей.

X

Вот Сам с Торбьёрном заходят в землянку. Там все спали. Вскоре они увидели, где лежит Торгейр. Старый Торбьёрн пробирался впереди, спотыкаясь. Подойдя к спальному мешку, он упал прямо на подставку для ног, схватился за больной палец и дернул. Торгейр проснулся, вскочил и спрашивает, кто это ходит тут, не разбирая дороги, и наступает людям на ноги, которые и без того болят. И Торбьёрн с Самом не нашлись, что ответить.

Тут в землянку вбежал Торкель. Он сказал Торгейру, своему брату:

— Полно рвать и метать, родич, ничего с тобой не случится. Многие хотят одно, а выходит другое, и трудно бывает за всем уследить, когда на душе большая забота.

Понятно, у тебя болит нога, которая так сильно нарывала, и никто не чувствует этого лучше тебя. Но может статься, что этому старику доставляет не меньшую боль смерть его сына, ведь он не получил за нее возмещения, а сам он беспомощен. И он чувствует это, как никто другой. Неудивительно, что человек с такою заботой на душе не может равно за всем уследить.

Торгейр говорит:

— Я не думаю, что он может поставить мне это в вину, ведь я-то не убивал его сына, и поэтому он не мне должен мстить за это.

— Он и не собирался тебе за это мстить, — говорит Торкель. — Он налетел на тебя с такою силой нечаянно и поплатился за свою слепоту: ведь он ждал найти у тебя помощь. И это благородно — помочь в нужде старому и беспомощному человеку. Долг, а не корысть побуждает его судиться из-за убийства сына, а все знатные люди отказали им в поддержке, выказав тем самым большое неблагородство.

Торгейр спросил:

— Кого обвиняют эти люди?

Торкель ответил:

— Храфнкель Годи убил ни за что сына Торбьёрна. Он совершает одно преступление за другим и никому ни желает платить виры.

Торгейр сказал:

— Я присоединяюсь к остальным. Насколько я знаю, я ничем таким не обязан этим людям, чтобы пойти на распрю с Храфнкелем. Он, по-моему, каждое лето одинаково расправляется со всеми, кто затевает с ним тяжбу; большинству эта тяжба приносит мало почета или вовсе никакого, и со всеми бывает одно и то же. Вот, думаю, почему те, кого не вынуждает долг, не расположены ввязываться в тяжбу с ним.

Торкель говорит:

— Быть может, и я повел бы себя так же, имей я власть. И мне казалось бы, что мало хорошего в распре с Храфнкелем. Но сейчас я смотрю на это иначе: по мне, лучше уж потягаться с тем, от кого все терпят. И мне кажется, что возросло бы уважение ко мне или к кому другому, кто сумел бы взять верх над Храфнкелем, и меня бы не стали меньше уважать, если бы и со мною вышло, как с другими. Ведь что случается с большинством, может быть и со мною. Но не рискнешь — не получишь.

— Вижу, — говорит Торгейр, — что ты склоняешься к тому, чтобы помочь этим людям.

Тогда я, пожалуй, передам тебе свою власть годи. Пусть у тебя будет все то, что доныне было у меня, и таким образом мы поделимся поровну. Тогда помогай им, если тебе нравится.

— Я считаю, — говорит Торкель, — что будет лучше, если власть годи как можно дольше останется у тебя. Никто мне так не по душе на этом месте, как ты, потому что тебе дано больше разума, чем любому из нас, братьев. Я же все никак не решу, за что мне теперь приняться. Ты ведь знаешь, родич, что я мало к чему приложил руку с тех пор, как вернулся в Исландию. Но теперь я вижу, во что ставят мои советы. Я высказал пока все, что хотел. Что ж, Торкель Светлая Прядь пойдет туда, где будут больше ценить его слова!

Торгейр говорит:

— Теперь мне ясно, к чему все клонится, родич. Ты разобиделся, и напрасно. Если тебе так хочется, мы поможем этим людям, к чему бы это ни привело.

Торкель сказал:

— Я прошу только о таком, что, по-моему, лучше исполнить.

— А на что считают себя способными сами эти люди, — спрашивает Торгейр, — чтобы добиться успеха в своей тяжбе? — Я уже говорил сегодня: нам нужна только поддержка знатных людей, а ведение тяжбы я беру на себя.