Борис Сапожников - Звезда и шпага

• Название: Звезда и шпага
• Автор: Борис Сапожников
• Издательство: Ленинградское издательство
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9942-0641-6

Красные комиссары, коммунисты 1930-х получают важнейшее задание: перенестись в XVIII век и примкнуть к восстанию Емельяна Пугачева. Удастся ли им, используя все свои знания, одолеть самого Суворова, привести пугачевское войско к победе, свергнуть самодержавие, заразить бедноту екатерининской эпохи идеями марксизма-ленинизма и начать строительство «новой жизни»? Никому не известно, чем закончится эта авантюра. Между героической армией Российской империи и огромным войском казаков и крестьян, распевающих «Интернационал», разгорается поистине страшная война. Силы, казалось бы, равны, и у каждой из сторон своя правда…

Этот роман нельзя считать продолжением романа «Наука побеждать». Несмотря на общую тему и схожесть жанров.

---

Он усмехнулся. Такие вот дела получаются. Был казак, потом самозванец, «народный царь», а стал — кукла на верёвочках. Черти его за верёвочки дёрг-дёрг, а он пляшет потешный танец, ровно базарный Петрушка. Только вместо красного кафтана зелёный мундир, а вместо колпака — картуз со звёздочкой.

Двери в покои «народного царя» распахнулись. По полу затопали сапоги. Пугачёв снял с головы картуз, с усилием выдернул из него красную звёздочку и швырнул в окно. И тут же на него навалились толпой, стали руки вязать, но казак не отбивался. И не потому, что не было в этом особого смысла — слишком много было противников, он просто устал быть куклой на верёвочках, не хотел больше плясать под чужую дудку.

Здоровенный нескладный деревянный футляр, который комбриг Кутасов всюду таскал с собой, когда на ремешке, через плечо, когда прицепив к поясу, был ничем иным, как кобурой маузера. Этот большой чёрный пистолет был одной из немногих вещей, что взял с собой из будущего комбриг. Кроме него хрононавт — таким вот мудрёным словечком назвали его высоколобые учёные — взял с собой ещё краснознамённую шашку, ну, и конечно, не голым он к Пугачёву явился. Однако больше всего Кутасов гордился именно маузером. Он знал своё оружие до последнего винтика, сотни раз собирал и разбирал его. Это была довольно новая двадцатизарядная модель 1912 года, под девятимиллиметровый парабеллумовский патрон, о чём говорила девятка на «щёчках» рукоятки. Не какой-то там укороченный пистолет, из тех, что поставлялись ещё в Империю, каких полно, а, можно сказать, настоящий военный трофей. Но главную ценность его для комбрига представляла гравировка на одной из «щёчек» рукоятки: «Товарищу Кутасову на смерть врагам Революции. Командарм М.Н. Тухачевский». Он лично вручил молодому тогда ещё комбату, отличившемуся при решительном наступлении на белополяков Пилсудского. Кутасов выбил трёхбатальонный полк белополяков из деревеньки Члуховки с большими потерями для противника.

В самые неприятные моменты Кутасов вынимал деревянную кобуру, доставал из него маузер, собирал-разбирал, выщёлкивал обойму, пересчитывал патроны, ровно двадцать штук, и прятал обратно в кобуру. Но в этот раз чёрный пистолет так и остался лежать на столе, Кутасов чувствовал, что он ему сейчас очень пригодится. Голов не явился с очередным докладом по поводу заговора казачьих старшин в Москве. Это было весьма подозрительно, скорее всего, он уже мёртв. А значит, за Кутасовым придут, и придут очень скоро. Быть может, даже сейчас поднимаются по лестнице, идут по коридору, а вот теперь ударят прикладами в прочную дубовую дверь. Однако вместо грохота прикладов раздался деликатный стук Голова.

— Ты опоздал, — сказал ему Кутасов, не убирая со стола пистолет, — такого за тобой раньше не водилось.

— Дела задержали, товарищ командующий, — ответил Голов, входя в кабинет, однако дверь осталась открытой слишком широко, и Кутасов увидел теснящихся в коридоре казаков в форме пугачёвской лейб-гвардии.

— И ты, Брут, — неизвестно чему улыбнулся Кутасов, берясь за маузер.

— Я решил, товарищ командующий, — спокойно ответил Голов, — что раз не могу эффективно бороться с заговором, надо его возглавить.

— Ловко тебя Сластин натаскал. — Кутасов вскинул пистолет и выстрелил.

Пуля прошла над плечом дёрнувшегося Голова, угодила в лицо ринувшемуся в кабинет казаку. Тот закричал и рухнул навзничь. Остальные казаки рванулись внутрь. Кутасов встретил их выстрелами из маузера. Быть может, на средневековых кнехтов это и произвело бы впечатление, плюющийся огнём и воняющий серой пистолет, однако в просвещённом осьмнадцатом столетии, он особой диковинкой не стал. Выстрелы сбивали казаков одного за другим, но останавливаться они не собирались. Одному пуля угодила в грудь, свалив наповал. Другому в живот — и он упал, ещё живой, под ноги товарищам, скрючившись в три погибели. Третьему угодила в шею — казак захрипел, надсадно кашлянул кровью и умер. Четвёртый, пятый, шестой, седьмой… Кутасов решил, что отстреляет девятнадцать патронов, двадцатый же оставит себе. Однако вышло не совсем так. Когда счёт дошёл до двадцати и Кутасов уже собирался поднести маузер к виску, он заметил Голова. Контрразведчик предусмотрительно спрятался за спины ворвавшихся казаков, но тут неосмотрительно высунул голову из-за их плеч, видимо, хотел глянуть, отчего так долго не могут схватить Кутасова. И комбриг решился. Вскинул руку, прицелился, даже не замечая тянущихся к нему через стол рук, и нажал на курок. Маузер дёрнулся в последний раз — Голов схватился за голову. Но то ли рука Кутасова дрогнула, то ли Голову снова повезло, пуля рассекла ему кожу на лбу, не причинив особого вреда.

Кутасов не успел пожалеть об этом. Его скрутили быстро и жёстко, тут же принялись бить, неумело и жестоко. Едва насмерть не забили. Только Голов не дал убить его. И вот связанного собственным ремнём, избитого до полусмерти комбрига поволокли в темницу.

Темница эта была очень древняя. Настоящий каземат. Ведь он, наверное, помнил и стрелецких старшин, и сановных раскольников, и даже Малюту Скуратова. Камеры были крошечные — пять с половиной шагов, в углу нары, лежащие прямо на полу, чтобы заключённый не помер зимой от холода, и поганое ведро рядом с дверью. Кутасов часами лежал навзничь на нарах и глядел, как падают с потолка капельки воды. После побоев всё тело отчаянно болело, а от холода немели члены, он уже не чувствовал ни рук ни ног. За всё это время его совсем не кормили, лишь раз в сутки, как думал комбриг, мрачный человек выносил ведро и ставил пустое.

Лишь однажды заглянул в его камеру Голов.

— Привет, иуда, — усмехнулся Кутасов. — Не получил своих серебряников?

— Орловы со дня на день вступят в Москву, — ответил Голов. — Мясников уже выслал к ним гонцов с вестью о полной покорности.

— На что может рассчитывать этот лейб-казак? — удивился Кутасов. — Ему же Сибирь в самом лучшем случае грозит? Бессрочная каторга.

— Хоть на каторге, да живой, — заметил Голов, — я на это давил, когда уговаривал его перейти на свою сторону. А то ведь лейб-казаки преданы лично ему, тут бы без большой крови не обошлось. Этого мне не надо. Всё должно было пройти тихо и чинно, как и вышло. Красиво, ведь вышло, согласитесь, товарищ комбриг?

— Ты достойный ученик сукина сына Сластина, — ответил Кутасов. — Я ведь тебя из дерьма поднял, человеком сделал, от петли спас. И это вот твоя благодарность? — Он слабой рукой обвёл стенки своей камеры.

— Но ведь я не дал лейб-казакам убить вас, товарищ комбриг, — сказал Голов, — хотя после того, как чуть не два десятка отправили на тот свет, они готовы были вас на куски рвать. Да, кстати, славный пистоль у вас был, — добавил он, — похожий у Сластина нашли при обыске. Хорошая штука, удобная, только с барабаном каким-то, и патронов на него очень мало было. Около десятка штук, кажется, не помню уже. Я их все отстрелял из любопытства. Это где такие делают, а?

— Да не важно это, Голов, — Кутасов откинулся на нары, — ещё один маузер был у Омелина, но его, наверное, офицеры орловские разглядывают. Если нашли, конечно. А у Сластина не маузер был, а ревнаган, он к ним нездоровую страсть испытывал.

— Слова-то всё какие, — покачал головой Голов, — заграничные. Я-то, собственно, чего зашёл. Проведать вас хотел, а то узнал, что не кормят вас, товарищ комбриг, думал вы уже того, коней двинули. Но, гляжу, нет, живой. Крепкий вы человек, товарищ комбриг.

— Ты скользкий, как слизень, — не остался в долгу Кутасов. — Ещё, небось, в Тайную сыскных дел канцелярию без мыла влезешь.

— Это если карта мне хорошая ляжет, — как ни в чём не бывало, ответил Голов, — и ежели человек мне попадётся знающий. В общем, проведал я вас, товарищ комбриг, а теперь пора мне. Не скажу, что дел много, но и засиживаться в застенках не хочется, воспоминания дурные, сами понимаете.

Он зачем-то отдал честь и вышел из камеры. Через час Кутасову принесли еды. Но ещё раньше, едва шаги Голова стихли в коридоре, как в стену кто-то постучался.

— Это что там за аббат Фарриа? — громко спросил Кутасов.

— Ты чего лаешься не по-нашему, мил человек, — раздался с той стороны приглушённый голос. — Я твой царь, незаконно в темницу кинутый.

— Емельян Иваныч! — рассмеялся Кутасов, обрадовавшись отчего-то Пугачёву, как лучшему другу. — Тебя сюда кинули?! Я думал, тебе отдельную, царскую, камеру выделили. А тебя в общую, несправедливо получается!

— Это ты, чёрт зелёный! — вспылил на той стороне стены Пугачёв. — Бес поганый! Искуситель! Изыди! Пропади! Креста на тебе нет!

— Я не чёрт, Емельян Иваныч, — прервал его Кутасов, задумавшийся о том, что стенки в камерах, наверное, специально такие, чтобы говорить можно было. Вот болтают подельнички о делах своих тёмных, думая, что никто об их разговоре в застенках не прознает, а кому надо слушает. — Человек я, такой же, как ты, и крест есть на мне. Крещёный я по православному обычаю, ежели тебе интересно.