Генри Мортон - От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии

• Название: От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии
• Автор: Генри Мортон
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-30734-0

Английский писатель и журналист Генри В. Мортон, прославившийся своими путешествиями «в поисках Англии», написал книгу об итальянском севере. Несмотря на все разнообразие посвященных Италии сочинений, публикующихся ежегодно, книга Мортона остается, пожалуй, лучшим образцом доброжелательного «постороннего» взгляда на историю, культуру и повседневную жизнь Италии. Не случайно именно эту книгу сами итальянцы рекомендуют иностранным туристам в качестве путеводителя по стране. Характерный, легко узнаваемый «мортоновский» стиль, обстоятельность и поэтичность изложения, наконец, богатый опыт путешественника — лишнее доказательство того, что к этой рекомендации стоит прислушаться.

Итак, приятных прогулок по Италии!

---

Я увидел маленького человека, исполненного энтузиазма и жизненных сил. Возраст — средний, не совсем определенный, однако он был молод, как и все энтузиасты. Исчерпав банальные темы разговора, он взглянул на часы и предложил вместе пообедать. Мы уселись в автомобиль с водителем, выехали из Пармы и на большой скорости двинулись по автостраде. Странное ощущение, когда в первые же минуты в незнакомом городе тебя куда-то увозят: все кажется похожим на сон, не успеваешь ничего рассмотреть.

Доктор Борри, вежливо вмешавшись в мои воспоминания о Ломбардии, обратил внимание на красоты собственного региона, который, по его убеждению, был самым лучшим в Италии. И я подумал: как трудно человеку понять Италию, если только у него нет чутья к региональным и даже районным различиям, которых на севере больше, да и обозначены они резче, чем в других местах. Стендаль хорошо в этом разбирался. По его мнению, различия приняли форму неослабевающей неприязни одного города к другому и недоверия к его жителям. Писал он это за добрые пятьдесят лет до политического объединения страны. Стендаль думал, что сильнее всего на Италию повлияла вражда, унаследованная от средневековых распрей. Интересно, что бы он сказал, если бы увидел, как утихают эмоции и превращаются в местный патриотизм, такой как у доктора Борри.

Взглянув в окно, я увидел, что мы приближаемся к холму, светящемуся огнями. Дорога подняла нас на самое северное предгорье Лигурийских Апеннин. Миновав оживленный SPA — курорт Сальсомаджоре и обратив внимание на термы в духе рококо, мы проехали через сад и остановились возле здания, похожего на деревенский клуб. Саксофон, гудя, как опечаленная корова, наигрывал ностальгические мелодии ретро, а несколько пар в тесном объятии едва заметно переступали по затемненному полу.

Начали мы обед с пармской ветчины, которой здесь множество сортов. Местный эпикуреец вряд ли испытает удовольствие от купленной в Сохо пармской ветчины, хотя мне она всегда казалась восхитительной. Да и на столь популярную римскую ветчину, которую летом подают там с фигами или дыней, посмотрит с подозрением. Единственная ветчина, которая ему подходит, как мне сказали, должна быть приготовлена из свиней, что выкормлены в районе, считающемся столицей сырокопченой ветчины на берегах реки Пармы. После того как ветчину закоптят, ее должен проверить эксперт и нарезать на кусочки, тонкие, как папиросная бумага. Резать начинают с центра и подают с кружочком сбитого масла, но без хлеба. Приготовленную таким способом ветчину доставили нам на тележке, доказав тем самым еще раз огромную разницу между хорошим и лучшим. Затем последовало пармское блюдо с каппеллетти.[59] Его тоже подали со сливочным маслом. Запивали мы сухим игристым ламбруско, одним из прославленных вин провинции. На десерт подали персики с мороженым в бренди и кирше.

Доктор Борри спросил, какие ассоциации вызывает у меня слово «Парма». Я ответил: фиалки, ветчина, сыр, Корреджо, Стендаль и вторая жена Наполеона. И вспомнил, что в молодые годы каждый день слышал на Пиккадилли у фонтана «Эрос» возгласы «девушек»-цветочниц (некоторые из них были бабушками): «Пармские фиалки, пенни за пучок!» Сами цветочницы в вязаных шалях и соломенных шляпах, в свою очередь, тоже были неотъемлемой достопримечательностью Лондона. Но администрация прогнала их оттуда еще перед прошлой войной и освободила таким образом место для самой скучной толпы в Европе. Мой спутник особенно был доволен тем, что я упомянул Марию Луизу.[60] Сказал, что духи из пармских фиалок до нее, то есть до 1815 года, изготавливали в домашних условиях, а она перевела все на промышленную основу. Пармских фиалок, однако, здесь уже больше не найдете, и туристы, ожидающие увидеть здесь поля, засаженные фиалками, очень бывают недовольны, хотя множество более дорогих и изысканных духов, чем те, что продают в Риме, изготавливают именно в Парме. Туристы также спрашивают и о шартрезе. Их интересует Чартерхаус из романа Стендаля — такой обители, конечно же, никогда не было.

История Пармы после эпохи Возрождения сравнительно проста. Павел III — выдающийся пример того, как власть вселяет силы даже в смертельно больного человека, — присоединил ее вместе с Пьяченцей к папским владениям. Территорию он сделал герцогством, управлять которым стал его жестокий сын, Пьерлуиджи Фарнезе. Широко известен портрет работы Тициана. На нем белобородый согбенный и слабый папа прислушивается к льстивым речам одного из своих внуков. Картина была написана за несколько лет до убийства Луиджи в Пьяченце. Неискренний молодой человек — сын Пьерлуиджи. Эта знаменитая семья начала свое восхождение к власти благодаря любовнице Александра VI, красавице Джулии Фарнезе, статую которой можно увидеть в соборе Святого Петра. Власти приказали Бернини надеть на обнаженную статую металлическую рубашку, и она надета до сих пор, хотя ее можно бы и снять. Семья удерживала власть над Пармой до 1731 года, затем герцогство перешло Испании и Австрии, а после Ватерлоо — Марии Луизе.

На обратном пути мы разговаривали на исторические темы, и я понял, что Марией Луизой в Парме можно только восхищаться, говорить что-либо другое — верх бестактности. Они по-прежнему боготворят ее и вспоминают сотни ее добрых поступков. Пожалуй, ни в одном другом городе Италии не стали бы среди таких благодеяний упоминать то, что любимая их герцогиня отказалась продать знаменитую картину Корреджо Людовику XVIII за миллион франков.

Утром, выглянув из окна, я с некоторым удивлением увидел, что у набережной, которую я заметил накануне, нет реки. В русле, где лежали камни и росла крапива, я увидел древнюю фигуру, которая могла бы олицетворять Время. Она косила траву.

Парма останется в моей памяти городом, где живут приятные, веселые люди, причем это не только преуспевающие граждане, но и те, кто занят простым трудом, например торговцы, рабочие, что засаливают ветчину, выращивают свиней, держат коров, изготавливают сыры, не говоря уже о полицейских, церковных сторожах, официантах и музейных смотрителях. Огромные толпы любопытных туристов не замутили прозрачный источник итальянской доброты и вежливости.

Город живет напряженной трудовой жизнью, что и на меня подействовало стимулирующе. Вечером на площади Гарибальди в кафе заняты все столики, причем английскую речь я слышал очень редко, а что еще удивительнее — и немецкую тоже. Красивый собор и великолепный баптистерий находятся не в центре города. С наступлением темноты они погружаются в таинственную средневековую тишину, что мне чрезвычайно нравится. И в самом деле, удаленные от центра улицы Пармы, такие оживленные днем, вечером словно бы переносятся в старинные времена, становятся местом для плаща и шпаги. Трансформация удивительная. Однажды вечером я обнаружил, что стою возле маленького книжного магазина, который едва узнал в скудном свете фонаря, а ведь днем я покупал здесь газеты.

Статуи у входа в средневековый собор были утрачены, и это придает крыльцу вид опустевшей на время сцены. Внутри, в соборе, Корреджо написал свое знаменитое «Успение Пресвятой Богородицы» и «Вознесение Пресвятой Девы». Я смотрел наверх, и мне казалось, я вижу огромный космический корабль с пассажирами, освободившимися от закона всемирного тяготения, но при этом не утратившими чувства собственного достоинства. Не всем современникам нравилась его работа, один из них даже сравнил картину с рагу из лягушек: так поразила его смелая перспектива. Но Тициан, однако, заметил: «Переверните купол и заполните его золотом, даже тогда вы не сможете в полной мере оценить картину».

По мнению Вазари, Корреджо не был оценен по достоинству, к тому же ему недоплачивали. Главной же несправедливостью в его жизни стала ранняя смерть. Подобно Рафаэлю, умер он в расцвете сил: ему было сорок, а Рафаэлю на три года меньше. Вазари рассказывает любопытную историю о смерти Корреджо. Он говорит, будто художник нес в родную деревню Корреджо (настоящее имя художника — Антонио Аллегри) тяжелый мешок с деньгами. За картину заплатили медными монетами, специально, чтобы унизить художника. Корреджо надорвался, заболел и умер от осложнения — плеврита. Если бы даже дорога до его дома из Пармы шла, никуда не сворачивая, то идти до деревни надо было двадцать пять миль. Невозможно представить, чтобы кто-нибудь нес мешок с медными монетами всю эту дорогу: уж наверное, поменял бы их на более крупные деньги. Тем не менее такую историю трудно выдумать.

В проходе я увидел гробницу одного из самых изысканных печатников XVIII столетия и прочитал над ней эпитафию, написанную по-английски:

В знак признательности

ДЖАМБАТТИСТУ Б ОДОНИ

Печатники Соединенных Штатов Америки MCVLVI

Печатный станок Бодони знавали две английские книги, которые в свое время были чрезвычайно популярны, сейчас их читают только любопытные. Это — «Времена года» Томсона и «Замок Отранто» Хораса Уолпола. То, что напечатали поэмы Томсона, можно понять, так как эта книга появлялась во многих хороших изданиях, но для меня оставалось загадкой, отчего такой славы удостоился роман Уолпола, который можно было бы отнести к прародителю современных триллеров. А дело было так: в 1790 году жил в Лондоне человек по имени Джеймс Эдварде. Задолго до появления американского рынка он сделал себе состояние на продаже редких книг. Эдварде постоянно ездил по Европе, осматривал библиотеки и совершал покупки. Как-то раз он повстречал в Парме Бодони, и тут ему пришло в голову, что роман Уолпола — в то время бестселлер — можно издать в формате in quarto. Уолпол одобрил эту идею, и Эдварде подписал договор на издание трехсот экземпляров романа плюс пятьсот книг, напечатанных на пергаменте. Книга вышла в Англии уже шестью тиражами, причем книги, напечатанные Додели, известны как мелкотиражное бумажное издание, в отличие от шестого пармского тиража, напечатанного Бодони в 1791 году. Когда Уолпол увидел сигнальные экземпляры, он нашел там столько опечаток, что публикацию пришлось отложить, пока Бодони не внес корректуру, но даже и тогда Уолпол заметил, что такая книга «не достойна того, чтобы ее продавали в Англии».