Александр Иличевский - Нефть

• Название: Нефть
• Автор: Александр Иличевский
• Издательство: Новый мир
• Жанр: Современная проза

---

Далее, разумеется, попробовал последовать скандал, она ходила мелко жаловаться к отцу, который, как обиженно рассказывала об этом Ольга, был невнимателен и в конце концов ее выставил. Она приходила еще, извинялась, что, мол, была слишком, слишком разочарована, — "Ах, право, было бы так мило, так прелестно, ведь мы же все-таки, и не все-таки, а самые что ни на есть родственники, и, видите ли, кровь иногда требует реанимационных мероприятий…"

В результате ими был объявлен нам бойкот, который мы за занятостью и праздностью так и не заметили и который, в конце концов, окончился тем, что с их стороны последовал очередной приступ соседской щедрости: однажды был привнесен в виде дара на нашу территорию таз с инжировым вареньем, — но тут же выдворен, поскольку Циле вдруг пришло в голову именно за пять минут до прихода Кадки (Петька кликуху придумал) попытаться припомнить, куда же задевалась ее бельевая веревка:

— Вы, Адочка, вещь принесите обратно, я стирку затеяла…

Та — вся в краску и в фырканье, в общем, унесла сладкое восвояси, а спустя три дня — и за два до моего отъезда — они совсем съехали с дачи.

В прошлые наши приезды мы, конечно поверхностно, виделись с ними, всякий раз со скрипом и оскоминой принимая липкие их приглашения, причем податливей отца и Пети всегда оказывалась беспамятная Циля, но все это было прохладно, формально и, в общем, никчемно.

Теперь она так же тошно дышит своим любезным бредом вполоборота на диване: о том, как я и что я. Оленька ей отвечает усердно — обильно, но талантливо врет, — и я оказываюсь избавлен от ответов, так что получается все довольно ловко, — что это они между собой, для указания кивком имея меня подле, обо мне же и рассуждают…

…И вот мне вновь садится на плечи предчувствие, что меня непременно чуть позже съедят. Со мною такое случается — экспериментируя, я даю послабление безысходности, и оно, ярясь, полонит все вокруг — и не встать, не уйти и не хлопнуть, спасаясь, дверью, и весь этот спектакль оказывается разыгрываемым на сцене действительности одного моего любопытства ради, — чем это все наконец безвозвратно закончится…

К тому же в данной ситуации я в первую голову был сосредоточен на своей разведывательной цели и потому решил, что если скандал неминуем, так уж пусть это будет скандал, шумом и гвалтом побочным которого можно прикрыться, как маскировкой, и отобрать исподтишка необходимые сведения, — там и сям внезапно доступные благодаря оголенности охраняемых ранее мест. Так десантный отряд в первую голову имеет целью — посев паники и неразберихи в пространстве противника, который, смешавшись с собственным страхом, станет менее разумно-внимателен и, следовательно, менее живуч.

Я решил приступить немедленно, но все же необходимо было вступление, и я спросил-таки чаю. Ольга проворно метнулась с дивана — прочь из комнаты и не сразу в сторону кухни (мы в проходной находились комнате, я это отметил войдя, как предусмотрительно отмечает странствующий ковбой, оказавшись в неприветливом салуне, что скрывает подробностями места задник заведения), потом шмыгнула через комнату и отчего-то возилась там слишком долго — настолько, чтобы я не мог не заподозрить подвох в виде горстки таблеток элениума, растворенных тщательно в чае — вместе с сахаром для подтасовки вкуса.

Надо сказать, сахар в чае я не переношу совершенно. Я был уверен, что Ольга помнит это, и потому подозрение мое тут же переросло в нависшую опасность, — стоило мне только распробовать, отхлебнув, противный, как таблетка сахарина, вкус жижи. Видимо, это было что-то посерьезнее элениума, потому что вслед за тошнотворным слюноотделением в моем сознании образовалась неуловимая течь, — к тому же усугублявшаяся близостью Адской громады — и плотной, как пакля, жарой, уже обложившей город и набившейся во все его помещения.

Это не было контратакой, но атакой, потому что они явно дерзость мою недооценивали и всегда себя вели, как вивисекторы: не трогали только потому, что не слишком я был им, невежа, ценен. Но, видимо, вчера у них наконец возникло подозрение, что мне что-то уже известно, и сегодня, когда зверь сам пришел воевать в ловушку, они решили меня поскорей оприходовать.

Тем временем воздух в комнате, обложенной персидскими коврами (узоры их, бычась бредом арабских угроз, внезапно стали резки и выпуклы), подернулся жидким маревом (подобно неоднородностям в преломленье, когда сахар на свет размешивается в чае, или — подобно разъеденной зноем ауры асфальтового пригорка), — и в нем, медленно расплываясь, поплыли, становясь все больше похожими друг на друга дочки-материны лица.

Плыли они в сторону рож.

Бабы заметили, что со мной происходит нечто, так как обе, не скрываясь, вскочили, — когда я медленно, чтоб не разлить, поставил армудик с чаем на стол и подался вперед, — но не в силах встать, откинулся обратно на спинку дивана. Сознание мучительно теряло фокус. Дочки-матери, кривляясь, плыли хороводом. Вновь "Интернационал" подступил мне шершаво к глотке, но так там и застрял.

Далее последовало неизбежное.

— Вам что, не нравится наш чай?!

Я (трудно сглатывая гадость, и потому медленней, чем нужно):

— Да если б нравился, так я бы пил. Мне показался вкус его немного странным, как будто бы в него опущено безумство…

— Ну что-о-у вы, Глеб! Всего женьшень в него добавлен был на фабрике — и только.

— Что ж, Ольга, принеси-ка пачку.

Та приносит.

Читаю: Серпухов, чаеразвесочная… Обложка желтая, отросток корня как отросток, и сказано, что добавляет тонус.

Я вдруг почувствовал, что ноги отнялись.

Ковры еще безумней стали, мебель как бы насупилась, высокий потолок стремительно надвинулся поближе и накренился, раза полтора качнувшись…

Две женщины — одна похожей на другую — сливались в третью, а у той, как будто бы означились усы и голос Вениамина Фонарева… — Работает он кем-то в республиканском КГБ, и речь его всегда весома, но некстати, и потому немного глуповата. Взгляд мертвый, как у дворника с похмелья. Похож смертельно на смертельного врага всего подвижного, в общем — на убийцу. И дело то, с которым в комитете отец промучился лет пять в шестидесятых, скорей всего не обошлось без его почерка…

А мне так дурно, тошно, душно, гадко, что стон издал я, мучаясь сознаньем, которое "Титаником" ко дну, ко дну сейчас стремилось, получив пробоину от гнусного коварства, и рыбы крупные серебряной цепочкой, как в детстве после солнечного бреда на глубине достигнутого зренья, лениво огибая силуэт усатый, подались в сторону балкона — поплыли.

Осадок марева степенно поутих и перестал тем временем мутить мне фокус, так что я стал способен разглядеть физиономию допроса пред собою…

Я с самого начала догадывался, что все кончится плохо, но оказалось еще хуже, потому что все еще только начиналось.

Вениамин Евгеньевич скорбно закрыл ладонями лицо, и так сидел напротив долго и протяжно. Сидел, ссутулившись, поставив локти на колени: как сидят над могилой, оплакивая помином человека.

В таком положении он находился слишком долго, чтобы я не пришел к выводу, что он подсматривает меня сквозь щелочку в толстых, как у слесаря, пальцах. От этого я совсем уж чуть не умер.

Дочка и мать теперь разделились и стояли архангелами дознанья за его спиной. Мне захотелось присоединиться к ним третьим, только бы исчезнуть с дивана из-под невидимого взгляда. Но ноги не слушались, словно затекли до бедер.

Наконец Вениамин, проведя мучительно вниз, отнял от лица ладони и протянул мне на них свое лицо. Я взял машинально, но тут же, обмерев, подавившись ужасом, сбросил влажную шкурку на столик.

Хватило сил посмотреть. Лицо оказалось носовым платком, которым он утирался.

— Вы взмокли, промокните лоб, — поучаствовал во мне полковник.

Оленька тоже решила проявить ко мне чувствительность. Она с готовностью подалась ко мне со своим — свежим — платком, спасая меня от брезгливости. Я же решил, что платок пропитан эфиром, и отшатнулся, защищаясь отставленной рукой.

— Оставьте его в покое, — выкрикнула Ада Львовна.

Вот от нее я сочувствия никак не ожидал… Я тупо-никчемно смекнул, что эксперимент с Ольгой провести мне, увы, не удастся.

— Ну что ж, приступим, — приступил Вениамин Евгеньевич. — Что вам известно о вашем прадеде Иосифе Лазаревиче Розенбауме?

— Только то, что мой прадед носил это имя.

— Ну, для нас это тоже не новость.

— Догадываюсь…

Вениамин поглядел не на меня, но куда-то внутрь — так смотрит удав на съеденного кролика, который попробовал пошутить.

— Хо-ро-шо, — прерывисто произнес он. — Чтобы не утруждать вас-с. И сэкономить время на сличении версий. Я сам скажу несколько слов. О вашем прадеде. Вам же потом при — дется дополнить.

"Придется" он произнес таким сложным образом, что "дется" отстояло от приставки на три мучительных мгновенья, и я не сразу понял, что он имеет в виду.