Нэнси Хьюстон - Печать ангела

• Название: Печать ангела
• Автор: Нэнси Хьюстон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-7516-0303-6

Первый роман на русском языке известной канадской писательницы Нэнси Хьюстон – необыкновенная история любви немки и еврея, обожженных Второй мировой войной. Действие происходит во Франции, погрязшей в другой войне – с Алжиром. Хьюстон говорит о проблемах личной и общей вины, об ответственности выбора. За перипетиями классического любовного треугольника видна история Европы самых бурных, самых смутных времен уже ушедшего столетия.

---

– Отдай!

Это вопль отчаяния. Рафаэль такого никак не ожидал. Он даже не пытается сопротивляться.

– Что это, Саффи? – едва слышно выдыхает он.

– Это мое! – кричит Саффи, вся дрожа. Потом, смущенная своей бурной реакцией, добавляет: – Это просто… игрушка… когда я была маленькая. Поэтому… прости…

– Но что это такое?

– Это глупо. Ты будешь смеяться…

– Что ты, Саффи! Разве я когда-нибудь смеялся над тобой?

Саффи прячет лапку под подушку и застилает постель, быстро, безукоризненно, как медсестра, как солдат.

– Пойдем. Сделать тебе кофе?

* * *

Это, наверно, самый длинный их разговор за всю осень.

Действительно, говорят они друг с другом все меньше и меньше. Хоть Рафаэль и влюбился в Саффи за ее загадочное молчание, с тех пор, как они поженились, и особенно после того, как он узнал, что она беременна, все иначе. Ее молчание кажется ему тяжелым, угрожающим. Ну почему она такая замкнутая? Ломать над этим голову – сущая мука, он не переносит душевного дискомфорта.

В каком-то смысле у Рафаэля до женитьбы на Саффи никогда не было настоящих проблем. Смерть отца – печально, конечно, но это не совсем то, что можно назвать проблемой.

Он просто не знает, как обращаться с бедой.

Когда Мартен и Мишель звонят, чтобы справиться о самочувствии его супруги, он отвечает неопределенно и более или менее оптимистично. “Уже заметно!” – говорит он, например.

Да, его уже заметно, этот до смешного маленький комочек – ни дать ни взять отросток того комка, которым была Саффи в злополучный летний день, когда Рафаэль без предупреждения завел будильник. Теперь он с грустью констатирует, что визг и смятение того утра по сравнению с теперешним раздраем стали почти отрадным воспоминанием.

– Я уверен, что все обойдется, – говорит он в другой раз Мишель по телефону. – Но, сказать по правде, она временами выглядит довольно… подавленной.

– Может быть, у нее какое-то горе? – предполагает Мишель. – Может, в войну на ее глазах погиб ребенок и беременность связана для нее с тяжелыми воспоминаниями? Как знать… А она часто плачет?

Вопрос застает Рафаэля врасплох.

– Нет, – отвечает он, помедлив и несколько раз запустив пальцы левой руки в несуществующие волосы. – Пока ты не спросила, я как-то не задумывался, но я никогда не видел, чтобы она плакала. Ни разу.

* * *

Он надеется, что появление ребенка – скоро, в марте, – снимет проблемы, разрядит атмосферу… Да, он в это твердо верит. Ясно, что, по неизвестным ему причинам, Саффи боится этого еще не родившегося младенца. Но когда он появится на свет, станет реальностью, это будет он и никто другой – а покажите мне мать, которая не считала бы свое дитя лучшим в мире, таких не бывает!

Тогда все будет хорошо. Должно быть.

Но пока отчаяние Саффи просачивается во все щели и отравляет каждый квадратный сантиметр квартиры на улице Сены. Даже воздух в ней им пропитан. Как же выдыхать этот воздух в любимый инструмент Луи Лота из литого серебра? Для “Пяти заклинаний” Жоливе, которые он сейчас репетирует, Рафаэлю необходима вся сила его искусства. Он начинает работать даже над сольными партиями в репетиционном зале оркестра у Орлеанской заставы и возвращается домой поздно вечером.

Другие женщины? Нет. Это ему и в голову не приходит. Он влюблен в Саффи. Умилен ее беременностью. Переживает, видя, как она несчастна.

Дни тянутся бесконечно. Это самые короткие дни в году, но они тянутся бесконечно. И так же бесконечно тянутся длинные ночи.

Однажды вечером, после обеда, еще более тягостного, чем обычно (на столе – для Рафаэля, приготовленные Рафаэлем же, поскольку Саффи не переносит даже запаха разогретого жира, – яичница и картофель фри, поджаренный, к сожалению, на слишком сильном огне, черный снаружи, сырой изнутри и, что говорить, практически несъедобный; для Саффи несколько гренков без масла и травяной чай без сахара), звонит телефон.

Рафаэль снимает трубку.

– Мама!

Он ничего не может с собой поделать: сердце, как в детстве, подпрыгнуло от радости.

– Ну, – говорит Гортензия де Трала-Лепаж. И после короткой паузы: – Как дела?

– Все в порядке, – отвечает Рафаэль – и умолкает.

Даже не будь с ним в комнате Саффи, он вряд ли смог бы откровенно рассказать матери, как обстоят у него дела. Негусто для итога шести месяцев брака с немочкой-служанкой? “Все в порядке…”

– Ты, конечно, приедешь на Рождество? – продолжает Гортензия – и, небывалое дело, в голосе ее слышатся предупредительные, даже просительные нотки. Рафаэль чувствует, как она боится, что его ответ может оказаться отрицательным.

– На Рождество? – тупо повторяет он, чтобы потянуть время.

Еще ни разу мать и сын не встречали Рождество врозь. Ему вспоминается череда довоенных школьных праздников: его родители оба в зале, не сводят глаз со своего отпрыска в уголке сцены, играющего на флейте Пана в пастушеском костюмчике… Каждый год, подбегая к матери после спектакля, он видел ее мокрые от слез щеки. Почему же Саффи никогда не плачет?..

Молчание начинает тяготить, и Рафаэль чувствует, что должен дать ответ. Все равно какой, только быстро.

– То есть… Мама, было бы замечательно, если б мы смогли приехать…

– Я не говорила вы. – Перебивая его, мать все же не забывает добавить в свой голос капельку елея. – Я сказала ты. О, Рафаэль, только не говори, что ты оставишь меня на Рождество одну с Марией Фелисой!

– Но, мама… – в смятении бормочет Рафаэль. И добавляет, совсем тихо, чтобы не услышала Саффи – но та уже в кухне, моет и вытирает посуду, так энергично, что даже жутковато: – Я теперь женатый человек, мама, пора тебе наконец с этим примириться!

– Мне очень жаль, – вздыхает Гортензия, и по голосу ясно, что ей действительно жаль. – Я не могу встретиться с этой женщиной.

– Мама… Эта женщина, как ты выражаешься, скоро станет матерью твоего внука.

На том конце провода – долгое молчание. Наконец до слуха Рафаэля доносятся сдавленные рыдания.

– Не плачь, мамулечка, милая, ну пожалуйста! Не мучай меня.

– Это ты меня мучаешь!

– Перестань, прошу тебя… Знаешь, я по тебе скучаю! И по дому тоже скучаю… Какая у вас там погода? А как наша славная Мария Фелиса?

– На будущий год, – говорит мать, – или когда захочешь, можешь приехать с малышом. Он-то ни в чем не виноват. Но с ней, уж прости… после всего, что было…

* * *

Итак, Рафаэлю и Саффи придется встречать их первое Рождество на улице Сены вдвоем.

Но как, спрашивается, устроить праздник с человеком, который ничего не ест?

С тяжелым сердцем Рафаэль заказывает для себя рождественское блюдо из ресторана. Сам накрывает стол: красивая белая скатерть, белые вышитые салфетки, серебряные приборы, свечи, высокие бокалы для шампанского. С большим трудом уговаривает он Саффи пригубить “Вдову Клико”.

– За тебя, сердце мое… и за нашего ребенка.

Она ничего не отвечает.

– Я люблю тебя, Саффи.

– Я тоже.

Но без имени (а раньше она когда-нибудь его произносила? он не помнит).

Каждый раз, когда они перестают говорить хоть какие-то слова, молчание встает между ними, тяжелое и серое, как бетонная стена.

– На будущий год мы поставим елку, правда? – тараторит Рафаэль наигранно весело. – Для нашего малыша. А сейчас, пока мы вдвоем, необязательно.

Саффи опять не отвечает.

– У тебя дома ставили рождественскую елку, когда ты была маленькая?

Отчаявшись разговорить жену, он начинает петь (голос у него красивый) единственную песню, которую знает по-немецки:

– О Tannenbaum, о Tannenbaum…

– Перестань! – хмуро бросает Саффи.

Рафаэль опускает голову. Принимается за индейку с каштанами.

– А скажи… – не выдерживает он через десять минут, желая во что бы то ни стало рассеять это молчание, словно издевающееся над праздничным столом… – Тогда, с родителями, ты ходила в церковь на Рождество?

– Да. Конечно, – покладисто кивает Саффи.

– У меня отец был атеист, говорил, что ноги его никогда не будет в церкви, но мать настояла, чтобы я принял первое причастие. А потом мы ходили с ней в церковь вместе, уж на Рождество и на Пасху всегда… Как я любил церковное пение! Если хочешь, мы можем пойти к мессе в полночь. Это так красиво… Будут петь… Даже если ты не знаешь слов, мелодии, наверно, те же.

– Нет, не сегодня. Я устала.

– Да ведь в том-то и дело, что сегодня! – хмурится Рафаэль. – Завтра уже не будет Рождества! Ладно… как хочешь.

Молчание сразу же повисает снова, и ему сразу же хочется его нарушить.

– Ты… ты тоже в какой-то момент перестала верить в Бога?

Глаза Саффи вспыхивают зелеными огнями, словно говорят: ты нарушаешь правила, сюда нельзя .

Но кем написаны эти чертовы правила? – думает Рафаэль. Нет, он наплюет на запрет, встряхнет ее, потеребит немножко; он хочет услышать хоть что-нибудь о ней от нее. Она отдала ему – делай что хочешь! – свое тело, но ничем не поделилась из своей истории, своего прошлого, музыки своей души…