Николай Никандров - Диктатор Пётр

• Название: Диктатор Пётр
• Автор: Николай Никандров
• Жанр: Современная проза

Творчество Н.Никандрова не укладывается в привычные рамки. Грубостью, шаржированностью образов он взрывал изысканную атмосферу Серебряного века. Экспрессивные элементы в его стиле возникли задолго до появления экспрессионизма как литературного направления. Бескомпромиссность, жесткость, нелицеприятность его критики звучала диссонансом даже в острых спорах 20-х годов. А беспощадное осмеяние демагогии, ханжества, лицемерия, бездушности советской системы были осмотрительно приостановлены бдительной цензурой последующих десятилетий.

Собранные вместе в сборнике «Путь к женщине» его роман, повести и рассказы позволяют говорить о Н.Никандрове как о ярчайшем сатирике новейшего времени.

---

– Поймали, поймали, успокойся, не кричи,– говорили Петру мать и сестра.– Но только то была не вошь, а ниточка, Нюнька ошиблась.

– Такая ниточка, как вошь,– прибавила Нюня, смакуя слово вошь.

– Дети!..– в первый раз строго обратилась к детям москвичка.– Не повторяйте вы так часто это слово: вошь. Это нехорошее слово, некрасивое, неприличное, грязное! Когда мы росли, у нас в доме никогда не произносилось это слово. А у вас только и слышишь: вошь да вошь.

– Как же ее тогда называть? – спросил Вася.– Ведь называть ее как-нибудь надо, раз она водится!

– Называйте: насекомое.

– Насекомая вошь,– тихонько заучивала Нюня, с прежним приятным чувством напирая на слово вошь.

– Тет-тя Над-дя!..– беспокойно заметался в постели Петр, точно ему вдруг сделалось нехорошо.– Тет-тя Над-дя!..

– Что тебе? Что, голубчик? – со всей любовью устремила к нему участливый взор москвичка.– Что, милый?

– Не сиди в мягком кресле,– заныл Петр,– а то ты нам напустишь туда вшей!.. Пересядь сейчас на простой стул, пока я не забыл!.. Поняла?

– Насекомых вшей,– поправила его Нюня, упиваясь непонятной сладостью грязного слова.

Тетка так и запрокинула за спинку кресла голову, чтобы не задохнуться от обиды. Глаза ее, обращенные в потолок, вопили от незаслуженного оскорбления!

– Поняла?..– истерически переспросил Петр.

Ольга подошла к тетке, поцеловала ее в лоб и со слезами мольбы на глазах прошептала ей что-то на ухо.

– Хорошо, хорошо, Петя,– превозмогая себя, сказала громко тетка, поднимаясь, как парализованная.– Вот, видишь, я пересаживаюсь на стул.

– Вас-ся! – нараспев выдыхал из себя слова Петр.– Вынеси это кресло в садик!.. Пусть оно там после тетки проветривается!.. Понял?

Вася вскочил, сделал ногами сложное антраша, дал щелчок Нюньке, запел, бесконечно довольный, что ему нашлось дело, и поволок кресло в сад. Он разговаривал с креслом клоунским языком и зачем-то, должно быть для прибавления себе работы, переворачивал его ножками, то вверх, то вниз, словно катая по полу шар.

– Тет-тя Над-дя!..– уже не оставлял в покое москвичку Петр.– Смотри, не вешай своих платьев на наши вешалки!.. Тет-тя Над-дя!.. Не клади своих шляп рядом с нашими шляпами!.. Тет-тя Над-дя!.. Ты особенно много не ходи по квартире, а старайся придерживаться какого-нибудь одного места, чтобы нам потом после тебя легче было протирать керосином!.. Тет-тя Над-дя!!!

VI

Возвратился Жан, выбритый, припудренный, с напомаженным, лоснящимся боковым пробором на голове. Он весь нагружен был кульками с закусками, сладостями, вином…

– Пьем в честь неожиданной встречи и радостного свидания родственников! – через минуту прокричал он первый тост.

– Ну, дай бог, дай бог,– среди звона посуды раздались негромкие расчувствованные голоса женщин.

Все, не исключая и детей, выпили первую рюмку залпом. Потом с особенным аппетитом, как некую редкую драгоценность, слили в рот еще одну темно-красную капельку, набежавшую со стенок рюмки на дно.

Уже первая рюмка вина произвела на всех самое оживляющее действие. Она сразу смыла с души какую-то застарелую копоть. И всем стало ясно, что вино-то и было им нужнее всего. Нечаянно сделали важное открытие, что при такой жизни, чтобы не погибнуть, надо побольше пить вина.

– Ради одного этого вина стоит переехать в Крым на постоянное жительство,– сказал Жан, по-мудрецки покачивая головой, когда, после выпитой рюмки портвейна, все стали высказываться по поводу замечательных качеств бывшего удельного вина.

Потом пили одни старшие.

– За скорейшее выздоровление дорогих сыпнотифозных больных: Петра и Кати!..

– За здоровье дорогих хозяев дома!..

– За благополучное окончание путешествия дорогих московских гостей!..

– За то, чтобы жизнь в России наконец наладилась, все равно как; чтобы гражданская распря чем-нибудь закончилась, все равно чем; чтобы снова можно было почувствовать себя хотя немножечко человеком!..

И после каждого нового выпитого стакана казалось, что эта возможность хорошей мирной жизни становится все ближе. И чтобы это приближение шло еще быстрее, старались пить как можно больше и тем как бы пробивать себе путь к желанному царству прекрасного.

– Жан,– сказала Марфа Игнатьевна, захмелевшая после двух рюмок портвейна, сладкого, как варенье, и прилипающего к пальцам, как смола.– Жан, ты вот живешь в Москве, везде там бываешь и, наверное, занимаешься политикой в этих дурацких, как их там, профсоюзах или собесах, что ли. Скажи, неужели мы так и не дождемся никакой перемены?

– Тетенька Марфинька, сестричка Оленька! – не слушая их, так же горячо обращался к ним Жан, пьяненько навалясь грудью на стол и щуря глаза.– Вы вот тут долго живете и всех знаете, познакомьте меня со здешними барышнями!

– Ха-ха-ха! – раскатилась смехом москвичка с блистающими от выпитого вина глазами, болтавшая в это время о каких-то пустяках с детьми.– Ха-ха-ха! Ему завтра утром ехать, а он знакомиться с барышнями вздумал! Что же ты успеешь?

– Все успею,– пролепетал Жан, непослушными глазами ища возле себя мать.– И что из того, что мне завтра утром ехать? Я могу и остаться, если понравится какая!

– Ты-то можешь! – опять расхохоталась мать.

– Разве Жан еще не женат? – строго спросила бабушка.

– Какой там не женат! – махнула рукой москвичка и, отхлебнув из стакана вина, весело продолжала: – Не послушался меня, женился, и вышло, как я предсказывала: два раза был женат, и оба раза жены уходили от него!

И она с любовью и гордостью матери посмотрела внимательным взглядом на всю его громадную, нескладную фигуру, скрюченно навалившуюся на стол.

– Жан, сиди прямо.

Жан выпрямился.

– Жан убери руки со стола.

Жан опустил под стол руки.

– Жан, не нюхай.

Жан оторвал от носа ладони.

– Отчего же все-таки они ушли от него? – допытывалась бабушка, разглядывая Жана злыми глазами, как закоренелого преступника.

– Оттого что глупые,– ухмыльнулся Жан в стол.– Но ничего. Вернутся.

– Обе? – сострила мать и посмотрела, смеются ли.

– А дети-то у него были? – сурово продолжала бабушка.

– Были. По ребенку от каждой.

И три женщины заговорили о несчастной судьбе детей разведенных супругов.

Жан, как всегда, не мог усидеть на месте, вздрагивал, озирался, менял на стуле позы, поправлял на голове пробор, нюхал руки, потом порывисто встал, взял фуражку и, сильно опьяневший, раскорячась, как на качающемся корабле, поплыл к выходу.

– Так поздно? – спросила мать.– А розы зачем? – вскричала она, заметив, как он украдкой достал из-под своей фуражки букет великолепных свежих роз и захватил их с собой.

– Так,– намекающе подмигнул он одним глазом сразу всей столовой и вышел.

– О-о! – хвастливо запела мать.– Уже-е! Уже познакомился! Уже купил розы! Уже назначил свидание! Не успели приехать! Каков? И он у меня везде так! И он у меня всегда такой! Ему и жениться не надо! Я ему и говорю: "Жан, зачем тебе жениться?" Я ему и говорю…

Она внезапно запнулась, смолкла, взгрустнула, как это часто бывает с людьми сильно опьяневшими, и медленно, в глубоком раздумье, потянула из стакана.

– Разболталась я…– с укором себе, низким-низким контральто произнесла она.– И слишком много хохочу я сегодня… И говорю глупости… Как-то там Катя сейчас?.. Жива ли…

Наступила пауза. Было слышно, как дышал в углу комнаты спящий Петр.

– Оля,– распорядилась бабушка.– Принеси сюда большую лампу, а то что мы сидим при коптилке? Сегодня праздник: тетя Надя приехала.

Зажгли большую лампу, которую не зажигали больше года. Закрыли ставни. И сделалось еще уютнее, еще милее.

– Я согласна сегодня всю ночь не спать,– сказала Ольга,– лишь бы с тетей Надей разговаривать!

Тетя Надя молча потянулась к ней, и обе женщины крепко обнялись и поцеловались. Когда они разнялись, на глазах у них блестели слезы.

– Молока в чай гостям не наливать!..– проснулся и издали уставился пылающими глазами на тетку Петр.– Молоко берется только для больных!.. Так что стесняться тут нечего!.. Если вам стыдно об этом им сказать, то вот я им это говорю, мне не стыдно!.. Поняли?

– Понять-то мы, Петя, поняли,– отвечала бабушка, перемигиваясь с москвичкой.– Только у нас тут нет никаких гостей, а все свои: наша семья да тетя Надя с Жаном из Москвы.

– А Раиса Ильинишна?..– пропыхтел больной трудно.

– Тут никакой Раисы Ильинишны нет,– продолжала перемигиваться с приезжей бабушка.– Разве ты не видишь? Это не Раиса Ильинишна, это наша тетя Надя, московская.

– Ага…– протянул Петр, успокаиваясь, и, с видом хорошо выполненного дела, повернулся на другой бок.– А то я вижу, как будто Раиса Ильинишна… И молошник наш возле нее стоит…

– Вот видишь,– тихонько обратилась к тетке Ольга.– Он проспал несколько минут и уже забыл, что ты у нас, принял тебя за чужую.