Евгения Иванова - ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский

• Название: ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский
• Автор: Евгения Иванова
• Издательство: Мосты культуры - Гешарим
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-993273-191-5

В книге собраны материалы, освещающие разные этапы отношений писателя Корнея Чуковского (1882–1969) и идеолога сионизма Владимира (3еева) Жаботинского (1880–1940).

Впервые публикуются письма Жаботинского к Чуковскому, полицейские донесения, статьи из малодоступной периодики тех лет и материалы начатой Чуковским полемики «Евреи и русская литература», в которую включились также В. В. Розанов, Н. А. Тэффи и другие.

Эта история отношений Чуковского и Жаботинского, прослеживаемая как по их сочинениям, так и по свидетельствам современников, открывает новые, интереснейшие страницы в биографии этих незаурядных людей.

---

К. И. ЧУКОВСКИЙ. Карикатура-акварель худ. А. М. Любимова

В Англии биржевики, затевая «дело», покупали лордов.

«Прежде всего нужно купить титулованных директоров, — заявил известный биржевой шантажист Гули, когда его привлекли к суду. Публика любит лордов, — с циничной улыбкой заметил банкрот: — Мне „манишка“ стоила 100 тысяч фунтов.

…Я дал лорду Делавар 25 тысяч фунтов, лорду Олбермалю 12 500 фунтов. Затем я дал еще лорду Делавар 2 тысячи фунтов за то, что он познакомил меня с лордом Гревилем. Граф Винчли получил 10 тысяч фунтов за то, что дал свое имя для велосипедной компании»… (Дионео. Очерки Англии).

В «Знании» тоже были свои лорды: Чехов, Бунин, Андреев, Бальмонт. И сколько мыльных акций вывезли эти благородные пэры!

II

Смотрю сейчас на эту кипу зелененьких книжек, и мне кажется, что все они написаны каким-то особым механическим способом.

Что ни Юшкевича, ни Сулержицкого, ни Чирикова на самом деле нету, а есть один какой-то ящичек, с колесиками, с валиками, с ручкой как у маслобойни — и вот в этот ящичек бросают все одно и то же — и сказать не умею что, — вертят ручку, а из особого отверстия сыплется, сыплется, сыплется без конца, ровненько — серенькая этакая труха, и кто-то стоит у ящика и дает этой трухе разные названия, какие придется: «Враги», «Он пришел», «Крамола».

И сами авторы не знают, что чье. Чириков не отличает себя от Сулержицкого, Серафимович и Скиталец оба не знают, кто из них написал «На Волге».

К. И. ЧУКОВСКИЙ. Карикатура худ. П. Н. Троянскогo

Когда-то до того, как они попали в машинку, у них у всех были свои, отдельные, отличаемые физиономии.

В «Жизни», в «Мире Божьем» читались и помнились свежие вещи Чирикова, в «Восходе» С. Юшкевич был приманчив и оригинален, у Скирмунта был так хорош С. Найденов.

Куприн был так силен в «Русском богатстве».

Потом пришло «Знание», установило свои механические аппараты, натянуло передаточные ремни, завертело колеса — и вот полетели по всей России одна за другой зелененькие книжки, похожие друг на дружку как бисквиты…

«Знание» вздуло, взмылило, подбросило своих пайщиков на небывалую высоту, но зато отняло у них лица, нарядило их в одинаковый мундир, сгладило и сравняло всех — и, давши им легкую, незаслуженную славу, сделало их самодовольными, небрежными, неряшливыми писателями.

С каким хамским пренебрежением к книге, к читателю, к искусству — сляпывает эта писательская фабрика свои товары.

Вот в XIV сборнике сразу целых две драмы — Горького и Юшкевича.

Открываю наугад драму Горького. Читаю:

— «Прошлый раз я заявил рабочим, что скорее закрою фабрику, чем выгоню Дичкова. Они поняли, что я сделаю так, как говорю, и — успокоились… Если мы уступим им — я не знаю, куда они пойдут дальше. Это нахалы. Воскресные школы и прочий европеизм сыграли свою роль за полгода: они смотрят на меня волками».

Открываю наугад драму Юшкевича. Читаю:

— «Уступок на этот раз не будет»… «Никаких прибавок, никакого восьмичасового дня»… «И сказать вам правду, я окончательно решил, если не утихнет, остановить мельницу»… «Я им покажу забастовку».

Открываю Горького в другом месте:

«Ваше отношение к рабочим в полгода и развинтило и расшатало весь крепкий аппарат, мною созданный» и т. д.

Открываю Юшкевича в другом месте:

«Во всем вижу вашу вину… Не будем спорить: рабочий распустился!.. Вы своей политикой испортили их… Я сказал бы прямо, что вы меня разоряете» и т. д.

Закрываю и Горького и Юшкевича. Вы скажете: напрасно. Вы скажете: это передержка, придирка к случайному совпадению. Хорошо. Возьмем другие примеры. Но как? Я уже давно не читал этих сборников, ибо не люблю ни механической обуви, ни механических манишек, ни механических книг.

На котором я остановился?

Кажется, на седьмом уже окончательно ощутил я передаточный ремень и зубчатое колесо.

Почему, например, — спросил я, — если это создавали живые люди, — почему ровно за три странички до конца всякой повести (или драмы), все равно чьей — появляются на сцену мужики или рабочие, или казаки, или солдаты — и неизменно производят целый ряд избиений и поджогов? Один раз это, может быть, хорошо, во второй, пятый, двадцать пятый — знаете, даже механическая обувь отличается большей самобытностью.

Почему непременно за три странички, а не за двадцать три, не за восемьдесят три.

В «Детях солнца» бьют, у Кипена в «Бирючьем острове» жгут, в «Полевом суде» у Скитальца опять бьют, у Чирикова в «Мужиках» опять жгут (или бьют — не помню), у Скитальца «Лес разгорается» опять жгут, У Телешова в «Крамоле» опять бьют и т. д., и т. д. — с повторяемостью тех двуглавых орлов, которыми украшаются пятаки: на одном пятаке орел, на другом орел, на третьем орел, — машине ведь все равно, что орла выделывать, что казаков обличать, — ей бы только вертеться.

К. И. ЧУКОВСКИЙ. Карикатура худ. Реми

Конечно, машина для обличения казаков — странная машина, — но разве есть хоть одна отрасль жизни, на которую не наложил бы свою руку капитализм? Не правда ли, г. Богданов?

III

Смотрю на эту кипу зелененьких книжек — и мне все яснее, что человеческая воля в их создании совсем не участвовала.

Машине все равно: как выйдет, так и ладно. В XIV сборнике стиснуты две драмы: «Король» и «Враги» — ладно! В XV сборнике опять стиснуты две драмы: «Стены» и «Легенда старого замка» — ладно! В VIII сборнике опять две драмы: «Голод» и «Мужики» — ладно! В XII сборнике рассказ Горького «Mob» (толпа), назван бессмысленно «Мовъ», Уолт Уитман обозван Уольтом, а Верхарн Вергарном, стихи помещаются сплошь самые беспомощные и в стихотворном смысле безграмотные, как, например, творения А. Лукьянова, который — при нынешнем-то расцвете техники — рифмует: «темноте» и «везде», «людей» и «пропастей», «змея» и «ея», или, например, прямо-таки безграмотные вирши какого-то Черемнова «На острове» (перевод из Даниловского), где нет ни размера, ни смысла, ни поэзии, — ладно!

Одно выходит всегда точно и аккуратно у нашей машины, — это такой бланк, сопровождающий каждую вещь, помещенную в «Знании»:

М. Горький. Враги.

Право собственности вне России

закреплено за автором во всех

странах, где это допускается

существующими законами.

«Существующие законы» и «право собственности» — это неизбежные слова, сопровождающие каждую машину. Они совершенно под стать тем акциям на Максима Горького, которые легли в основу товарищества. <…>

Как видим, фигура Горького политиком Жаботинским, искавшим в нем союзника, и критиком Чуковским, выступавшим в роли присяжного читателя всего, что выходило из-под его пера, оценивалась по-разному. Последним случаем, когда им суждено было выступить если не как союзникам, то как единомышленникам была начатая Чуковским полемика, к которой мы и перейдем.

Глава 2 Полемика о евреях в русской литературе

Критическая деятельность Чуковского была окружена атмосферой дискуссий и словесных перепалок, почти вокруг каждой из его новых статей возникали скандалы разной степени тяжести. Даже в обстоятельной библиографии Д. Берман, где зарегистрировано большое число откликов на статьи и лекции Чуковского[134], они учтены далеко не полностью, а огромный материк его переписки остается пока и вовсе не изученным. В своих статьях Чуковский неизменно стремился увидеть те или иные явления под непривычным углом зрения.

Современному читателю трудно бывает понять, почему с таким ожесточением набрасывались на его статьи «братья во литературе», — многое из того, о чем писал Чуковский и что приходилось ему защищать и отстаивать буквально с пеной у рта, стало сегодня общим местом. Если даже безобидная на сегодняшний взгляд статья Чуковского «О Владимире Короленко» (1908) вызвала возмущенный окрик Горького[135], то чего он должен был ожидать, публикуя в том же 1908 году статью «Евреи и русская литература». Не зная двух предыдущих статей Чуковского, касавшихся еврейского вопроса, и обстоятельств, в которых они создавались, трудно было бы понять мотивы обращения Чуковского к этой теме. Лично его она не задевала, потому что в своей исконной принадлежности к русской культуре он никогда не сомневался, в первую очередь потому что все силы его души были отданы русской литературе и никакой другой культуры за своими плечами он не ощущал. Ниже будет приведено редкое для него высказывание о малороссийском языке как родном языке его детства, языке его матери (кстати, в анкетах она записана как русская), о стихах украинских поэтов, которые он знал с детства. Но всерьез рассматривать украинскую культуру как родную он не мог хотя бы потому, что его мать была неграмотной крестьянкой и никакого культурного багажа передать сыну не могла при всем желании.